|
|
|
Часть первая. ЖЕБРАИЛ, АНГЕЛ СМЕРТИ.
«УВОЛЬНИТЕЛЬНАЯ» В СЕГОДНЯ… Страница 8 из 9. [ 01 ] [ 02 ] [ 03 ] [ 04 ] [ 05 ] [ 06 ] [ 07 ] [ 08 ] [ 09 ]
Нельзя исключить, что Милорадович имел ввиду графа Михаила Васильевича Каховского, генерала от инфантерии, в 1792 году принимавшего участие в подавлении поляков. В энциклопедии Брокгауза и Ефрона род Каховских числится как известный русский и польский дворянский род, к польской ветви которого принадлежал знаменитый историк Веспасьян Каховский. Очевидно, род состоял из нескольких ветвей, одна из коих, более «покладистая», ознаменовалась названным выше графом Каховским, а какая-нибудь другая, очевидно, менее «сговорчивая», могла придти в разорение, а отсюда и более чем скромное положение армейца Каховского. Так или иначе, а выстрел Каховского на Сенатской площади как бы развязал намертво связанный узел. Как уже было сказано, храбрец Булатов так выстрела и не сделал. И Кюхельбекер потерпел неудачу, как человек, привыкший проявлять решительность на дуэли, но не в политическом столкновении. Почему выстрелил Каховский так внезапно? Не потому ли, что понял: необходимо разрушить преграду к действию – сословную солидарность – и пройти Рубикон. Все последующее описано многожды. Что произошло после «событий»? Каховский вернулся в гостиницу «Неаполь». Здесь «сдавали нумера для господ, приезжающих в сию столицу, в лучшем виде отделанные большие и малые квартиры под номерами». В вывеске сообщалось: «тут можно получать и кушанье, из самых свежих припасов и напитки превосходных доброт за умеренную цену». Все это было не для Каховского. Как уже говорилось, он жил почти впроголодь, и принимал от Рылеева подачки и советы продать последних крепостных. В декабре 1825 года, вечером 14-го числа, он вышел из «Неаполя» и отправился вновь на Сенатскую площадь, но не смог пробиться к месту действий, все было оцеплено войсками. Повернув назад, дошел до Синего Моста, зашел к Рылееву. У того сидел декабрист Штейнгель. Каховский вручил ему кинжал со следами крови Стюрлера и сказал: «Вы спасетесь, а мы погибнем. Возьмите этот кинжал на память обо мне и сохраните его». Небогат был, видно, близкими людьми Каховский, который вверяет последнюю память первому попавшемуся в тот вечер приятелю, чтобы передать ее хоть кому-нибудь! Рылеев не оставил у себя Каховского на ночь и тот переночевал у подпоручика Кожевникова, тоже участника событий. Утром вернулся в свои нумера, где его поджидал казак – оказывается, полиция искала его еще с вечера. Каховского увезли во дворец на допрос. Финал романа. – Полгода тянется пытка ожидания – весь Петербург гадает, какова будет судьба бунтовщиков. В этой связи, что касается Каховского, Герцен пишет: «Единственное милосердие оказал Николай Павлович своему подданному Петру Каховскому – не пролил его крови (как просил Милорадович! – авт.), предав казни с пролитием крови не сопряженной…». Софья Михайловна Салтыкова, прослышав об аресте Каховского, встревожена весьма. Но она уже замужем. За другом Пушкина, за поэтом Дельвигом. Приятельнице она пишет: «Это не пылкая страсть, какую я чувствовала к Каховскому. Что привязывает меня к Дельвигу – это чистая привязанность, спокойствие, восхищение, что-то неземное». Хоть и опечаленная судьбой былого пылкого возлюбленного, Софья Михайловна весьма по земному радуется своему новому положению: «У нас очаровательная квартира, небольшая, но удобная; веселая и красиво меблированная. Я не дождусь, когда буду в ней с моим Антошей (Дельвигом, - авт.), моим ангелом-хранителем» – пишет она. В это же время иные строки пишутся в казематах Петропавловской крепости. В виде ответа на вопросы Следственной Комиссии, Каховский заявляет: «На примере испанского короля Фердинанда Седьмого и его вероломства к революционеру Риего, спасшему королю жизнь, очевидно, что с царями народам делать договор нельзя… Одинаковое чувство объединяет все народы Европы и сколь не утеснено оно, подавить его невозможно. Сжатый порох сильнее действует. И пока будут люди, будет и желание свободы». Трудное же положение было у Софьи Салтыковой! Выбор ей представился нелегкий. Дельвиг был живительным, но мирным родником. Каховский – водопадом. Софья Салтыкова, по свидетельству современников, - «очень добрая женщина, очень миловидная, симпатичная, прекрасно образованная, но чрезвычайно вспыльчивая, так что часто делала такие сцены своему мужу, что их можно было выносить только при его хладнокровии». Так что не зря, видно, выбрала она живительный и мирный родник. Впрочем, иного выхода у нее и не было. Ее отец никогда не согласился бы принять в свой дом Каховского. Михаил Александрович Салтыков принадлежал к высшим общественным кругам, – был адъютантом князя Потемкина, попечителем Казанского университета, а затем и Сенатором. Как видим, девица Салтыкова оказалась благоразумной, выбрав барона Антона Антоновича Дельвига, однокашника и одного из ближайших друзей Пушкина. Он был ленив и романтичен, писал стихи – в 1814 году «Вестник Европы» опубликовал стихи 16-летнего патриота Дельвига «На взятие Парижа». Кончив курс лицея, Антон Антонович служил в департаменте горных и соляных дел, затем в Министерстве финансов. Весьма чувствительный поэт, он был и добросовестнейшим чиновником. «Делал карьеру», все как положено. С 1821-1825 гг. был помощником библиотекаря Ивана Андреевича Крылова в императорской Публичной библиотеке и служил до безвременной своей кончины в 1831 году. И, выходит, что в 1825 г., когда он женился на Софье Михайловне, Дельвиг был не только надежен, но даже знаменит. Его нередко печатали в альманахах двадцатых годов. Теперь у Дельвигов – литературный салон. Пушкин, Жуковский, Баратынский, Плетнев, Языков – его завсегдатаи. Впечатлительный и сентиментальный, Дельвиг, тем не менее, - вполне деловой человек. С 1825 по 1832 гг., вместе с О. Сомовым выпустил восемь книжек альманаха «Северные цветы», в 1829-1830 – две книжки «Подснежника». А в 1830 году Дельвиг даже предпринял издание газеты… Ленивый баловень писал романсы – по воспоминаниям весьма близкой к этому кругу А.О. Смирновой, на его слова «Только узнал я тебя» уже знаменитый тогда композитор Глинка сочинил музыку. Даже причиной ранней смерти Дельвига послужила его чрезмерная чувствительность. О чем узнаем из известных дневниковых записей цензора, высокопоставленного чиновника по делам печати А.В. Никитенко, которого впоследствии легкомысленно отнесли к так называемым «реакционерам», тогда как он был всего лишь «дитя своего времени и своей среды». В 1831 году Никитенко всего 28 лет. Он наблюдателен, остро реагирует на малейшую несправедливость. О будущих зигзагах своей достаточно стремительной карьеры еще ведать не ведает, и с средины 1831 года записывает: «Барон А.А. Дельвиг умер после четырехдневной болезни. Новое доказательство ничтожества человеческого. Ему было тридцать три года. Он был, кажется, крепкого, цветущего здоровья. Я не так давно с ним познакомился и был им очарован. О нем все сожалеют, как о человеке благородном». И через несколько дней: «Публика в ранней кончине барона Дельвига обвиняет Бенкендорфа, который за помещение в литературной газете четверостишия Казимира Делавиня назвал Дельвига в глаза почти якобинцем и дал ему почувствовать, что правительство следит за ним. Засим и «Литературную газету запрещено было ему издавать. Это поразило человека благородного и чувствительного и ускорило развитие болезни, которая, может быть, давно в нем зрела». За приведенными краткими строками Никитенко кроется настоящий политический скандал. Дело в том, что стихи Делавиня, напечатанные в Литературной газете (1830, № 61 от 28 октября) сопровождались заметкой: «Вот новые четыре стиха Казимира Делавиня на памятник, который в Париже предполагают воздвигнуть жертвам 27-го, 28-го и 29-го июля» (т. е. жертвам Июльской революции – авт.). Бенкендорф запросил, кто прислал стихи, и куда глядела цензура, позволив напечатать строки «коих содержание, мягко сказать, неприлично и может служить поводом к различным неблаговидным толкам и суждениям». Несмотря на всеобщее убеждение, что в стихах ничего противозаконного не было обнаружено, Бенкендорф вызвал Дельвига к себе в кабинет в сопровождении жандарма. В своих записках племянник «милого Антоши», А.И. Дельвиг, рассказывает, что Бенкендорф самым грубым образом спросил А.А.: «Что ты опять печатаешь недозволенное?». «Выражение «ты», вместо общеупотребительного «вы» не могло с самого начала этой сцены не подействовать весьма неприятно на Дельвига…». К тому же Бенкендорф добавил: «что Дельвига, Пушкина и Вяземского ужо упрячет, если не теперь, то вскоре в Сибирь». Этот рассказ можно прочесть в воспоминаниях А.И. Дельвига, «Полвека русской жизни», т. I. «Academia», 1930 г. Как звучало злосчастное четверостишие, погубившее Дельвига? В подстрочном переводе: «Франция, назови мне их имена! Я не вижу их на этом надгробном памятнике. Они так быстро победили, что ты стала свободна раньше, чем узнала их». Если столь, в общем, безобидные стихи вызвали такую бурю, то какова же должна была быть реакция Следственного Комитета на приведенные выше дерзкие строки, написанные Каховским в Петропавловской крепости… Итак, счастье девицы Салтыковой оказалось непродолжительным. Участь стремительного водопада – Каховского, закономерна – поскольку поединок с властью всегда игра со смертью. Но обреченным оказался и «нежный ручеек», неосмотрительно пересекшийся с неисповедимыми тропами власти предержащей… Никитенко в рассуждении о либерализме пишет: «Ведь и барон (А.А. – авт.) Дельвиг, человек слишком ленивый, чтобы быть деятельным либералом, был же обвинен в неблагонамеренном духе». Впрочем, если учесть сцены, которые разыгрывались в семье Дельвигов, была ли вообще счастлива благоразумная Софья Михайловна, к которой Дельвиг некогда адресовал нежнейшие строки: «Когда, душа, просилась ты погибнуть иль любить»… - конечно же, в истоках их романа… Стоит год 1831. И Каховскому до всего этого уже давно нет дела. Не повезло ему, не повезло в любви. И всего лишь потому, что никто не дал себе труда в то время поинтересоваться его родословной. «Безродность» его была весьма спорной. Например, все тот же не раз поминаемый нами Никитенко, который в начале своей карьеры преподавал в Смольном институте благородных девиц, упоминает, что на одном из выпусков награждены были две девицы Каховские, одна из коих даже получила шифр из рук вдовствующей императрицы Марии Федоровны. А гораздо раньше, в 1794 году, уже упомянутый выше граф Каховский выручил известного остзейского генерала Карла Багговута при поражении русских войск под Варшавой и помог вывести их из окружения, - к фамилии Багговута мы еще вернемся. Впрочем, справедливости ради, судьба одарила Каховского в последние месяцы жизни «романтической компенсацией». Известно, что на свидании со своим супругом, жена Кондратия Рылеева рассказала ему, что у Каховского завязался роман с дочерью коменданта крепости Подушкина, Аделаидой Егоровной, весьма зрелого возраста. Окно камеры Каховского выходило прямо напротив окон квартиры плац-майора Подушкина. Видно, Каховский был-таки наделен неким байроническим обаянием, коли девица Подушкина в него влюбилась. Не обладая особо острым зрением, узник не мог разглядеть издалека ее увядающего лица, но ее розовые, голубые, воздушные платья, мелькавшие в окне, вносили луч света в его ожесточение. Похоже, он полюбил ее, как мог полюбить Дон Кихот Дульсинею Тобосскую, наделяя примысленными в одиночестве достоинствами. Она посылала ему книги, и он читал без устали. Встречаясь в коридоре с товарищами по несчастью, - не здоровался и чурался их. Продолжал ненавидеть. В камере читал и перечитывал «Божественную комедию» - итальянский немного знал, поскольку побывал в Италии, в походах. А девица Подушкина, сидя у окна и поигрывая на гитаре, пела распрос-траненный в крепости романс: Он, сидя в башне за стенами, Лишен там, бедненький, всего. Жалеть бы стали вы и сами, Когда б увидели его! Вот и все везение Каховского в любви… Еще менее повезло Каховскому в дружбе. Известно, например, из воспоминаний Николая Бестужева, который вообще относился к безвестному армейцу достаточно прохладно, что утром 14 декабря Каховский побывал у Рылеева, после чего последний сообщил Бестужеву, что Каховский «дал нам с твоим братом Александром слово об исполнении своего обещания, а мы сказали ему, на всякий случай, что с сей поры мы его не знаем, и он нас не знает, и чтобы он делал свое дело, как умеет». И это говорил Рылеев, который по первости собирался встать на Сенатской площади в ряды солдат, во фраке с сумою через плечо и с ружьем в руках – тоже из воспоминаний Бестужева. Но когда последний с удивлением и раздражением прервал его, Рылеев ответил: «Да, а, может быть, надену русский кафтан, чтобы сроднить солдата с поселянином в первом действии их взаимной свободы. Бестужев удивился еще больше и возразил: «Я тебе это не советую. Русский солдат не понимает этих тонкостей патриотизма, и ты скорее подвергнешься опасности от удара прикладом, нежели сочувствию к твоему благородному, но неуместному поступку. К чему этот маскарад? Время национальной гвардии еще не настало». В ответ Рылеев, задумавшись: «В самом деле, это слишком романтически – итак, просто, без излишеств, без затей…». Перед нами два участника декабрьского восстания 1825 года. Столь разные. Вскоре их профили окажутся по соседству на памятной медали после их казни. Рылеев – думает о том, как будет выглядеть и в какой одежде наиболее впечатлит восставших на Сенатской площади. Каховский – решил, что «кровь будет», и что именно он возьмет на себя задуманное цареубийство. Могли ли они сблизиться и понять друг друга? Отсюда, очевидно, рассказанное Бестужевым «мы его не знаем, и он нас не знает, и чтобы он делал свое дело, как умеет». Значило ли это, что «опасное знакомство» с Каховским должно скрываться в целях конспирации? Или, что «убийца» Каховский уже не достоин тесного общения со всеми остальными – светлыми, чистыми, романтичными… Так или иначе, 13 июля 1826 года пятеро храбрецов, мечтателей и мыслителей, дерзновением опередивших наиболее прогрессивных представителей своей касты, стояли на пороге небытия, отрешенные от титулов, чинов, побед, гордыни, слабостей, пристрастий и тщеславия. Что отъединяло от Каховского других четырех героев даже в эту роковую минуту? Неужели же непричастность к их замкнутому кругу, многожды связанному узами родства, общих пансионов, полковых и сословных традиций и воспоминаний? То, что для Кахов-ского, быть может, 14 декабря решался не внутрисословный спор, а рушились веками устоявшиеся преграды? То, что жертвой его выстрела пал именно «милейший человек», «кумир солдат»Милорадович? Или то, что сделанный выстрел и пролитая кровь, не на войне, не на дуэли, создавали казус для введения в обиход смертной казни, отмененной для дворян чуть не со времен Елизаветы Петровны? Руки не подают человеку, с запятнанной честью. Руки не подают убийце. Неужели даже Пестель мог рассматривать выстрел Каховского как убийство, тем более, что Следственной Комиссии так и не удалось точно установить, погиб ли Милорадович именно от этого выстрела? Неужели эти четверо – декабристов, героев – до последней минуты не простили Каховскому, что он нарушил раз навсегда усвоенные сословные «правила игры» касты избранных? Молчат антично-спокойные профили на медальоне первого номера «Полярной Звезды». Ничего и никогда не расскажут о последнем нерешенном споре – этическом, сословном, идейном? – с нищим армейцем Каховским… * * * «Федорович и... Кузедеевская церковь». Когда этот очерк уже был закончен, новые сведения и имена, связанные с декабрьскими событиями, всплыли весьма неожиданно… в связи с сибирской церквушкой в предалеком селе Кузедееве. В записках приближенных к Николаю Павловичу от 13 и 14 декабря 1825 года часто встречается некий «Федорович». О нем мы расскажем подробнее ниже. Пока же знаем, что он, флигель-адъютант, служит Николаю Павловичу едва ли не камердинером, подносит ему все, что нужно для бритья, уговаривает позавтракать и приносит привычный кофе со сливками на тартинках. Это он, в утро, решающее для трона России, а, возможно, и для жизни Николая, затягивает его в лосины, и подает мундир. И он же приготовляет на всякий случай экипажи для царской семьи - вдруг придется бежать из дворца обеим императрицам, матери и жене, вместе с наследником, маленьким Сашей, будущим Александром Вторым. С ним украдкой советуется Николай: может, и ему тоже – в экипаж? И тот лишь твердит: «Я думаю, что жизнь Вашего Величества…» и Николай понимает, что сейчас никто ничего посоветовать ему не может, ругает Федоровича и мчится к Сенатской площади. Но вот кончился страшный день. Николай не спит всю ночь, чашку за чашкой пьет черный кофе. Ожидает доставленных во дворец для допросов. Верный Федорович, немного «играя в лакея», чтобы насмешить, несет на трех пальцах поднос с кофейником. Мережковский так реконструирует эту сцену в ожидании допроса Трубецкого: - Вы бы поспали, Ваше Величество… - Нет, Федорович, не до сна. - Вторую ночь не спите. Этак заболеть можно. - Ну, что ж, заболею – свалюсь. А пока еще ноги таскают, держаться надо. Как потом выяснилось, «Федорович», то есть будущий Министр Двора Владимир Федорович Адлерберг, находился близ Николая до конца его дней и потом служил его сыну Александру Второму, с трудом пытаясь приноровиться к новым нравам и новым веяниям. Хорош ли был, иль плох, – судить читателю. «За рекою, за туманами» – так назвала я в конце 80-х годов небольшой очерк о селе Кузедееве, куда мы с телевизионным фотокором прибыли, чтобы посетить цех художес-твенной резьбы по дереву при местной фабрике детских игрушек. Цех славился своими «медведями», а «медвежьим кудесником» оказался некий Степан Андреевич Калмыков, с которым мы впоследствии приятельствовали чуть не до 1992 года. Открытки с изображением его медвежат издавали в Японии, куда занятные кузедеевские зверушки попадали как сувениры, даренные разным заморским гостям Кузбасса. Тогда в «фокусе внимания» стояли вопросы народных промыслов, что и привело нас ранним сентябрьским утром к реке Кондоме – через нее на «карбасе» на тот берег (тогда моста еще не было) и прямо-прямо по дорожке, сквозь все село – к фабрике. Никогда не забуду это утро. Бывают же такие волшебные мгновения, когда ощущаешь – это никогда больше не повторится. Над рекой розоватой мглой еще стелился легкий туман, солнце едва золотило верхушки деревьев, мы ступали по багряно-охристому ковру – уже начался листопад… Конечно же, побывав в цеху, мы отправились искать церковь. В ту пору такие посещения никак не входили в наши задачи ни по какой линии – ни газеты, ни телевидения, как не входили и позднее по линии Общества охраны памятников истории и культуры, где мне тоже довелось работать, но мы с Виктором Дмитриевичем Сергеевым, похоже, были единодушны в своем пристрастии повсюду поглядеть – в каком состоянии оказались церкви… Откроем скобку: в 1997-м году в книге «Плач золотых звонниц» мы с В.В. Тогулевым опубликовали немало документов, касающихся увиденных нами в те годы церквей и их печальной участи, в том числе и кузедеевской. Маленькая кузедеевская церковь в то утро выглядела как-то особенно трогательно в своей скромности – уж не знаю почему, настолько она запомнилась, что много позже, после постигшей меня горькой утраты в 1984 году, о ней подумала. И в начале 90-х, вновь побывав в Кузедеево, - уже в который раз! – принесла прекрасный напрестольный крест в дар церкви в память об Ю.А. Кушникове. Крест подарила мне свекровь, дочь и внучка священника, сумевшая его сберечь в сумбуре исторических изломов. В моем понимании этот крест был как бы связующим звеном между поколениями и двумя веками - XIX и XX-м, и это казалось мне важным, потому что «зачин церкви» в подготовленном мною в то время списке памятников истории и культуры значился 60-ми годами XIX века. Больше о ней ничего не знала. Прошло десять лет. У меня на столе оказался бесценный архив, собранный многолетне моим постоянным сотоварищем по перу В.В. Тогулевым, и вдруг там – клировая ведомость, где о Кузедеевской церкви сказано если не все, то очень многое. Не стану пересказывать ее – похоже, интересно привести эту клировую ведомость в целом; заполнена она в 1915-м году, когда церковь называлась еще Иоанно-Предтеченской. Через несколько лет она будет истреблена новой властью, а храм в Кузедееве восстановленный позднее, станет носить имя Святителя Пантелеймона. «Из ведомости о церкви Иоанно-Предтеченской, состоящей благочиния № 14 Кузнецкого уезда Томской епархии в селе Аилокузедеевском: …Церковь построена в 1861 году на окладные суммы Алтайской духовной Миссии, преимущественно же на пожертвования Преосвященнейшего Парфения, епископа Томского, и графини М. Адлеберг. Плана на оную нет. … Зданием деревянная, на каменном фундаменте, с таковою же колокольнею особою, не очень крепка, покрыта тесом. Церковь застрахована. … Престол в ней один во имя Пророка Предтечи и Крестителя Господня Иоанна. Празднуется 7-го января. … Утварью достаточна: священнических облачений 7, диаконских 1, потиров с принадлежностями 1, напрестольных евангелий 3, из них одно ветхое, крестов 4, между последними древних и замечательных чем-либо нет. … По штату при ней положены: один священник и один псаломщик. …Жалованья положено: священнику 300 руб., псаломщику 100 руб. … Кружечных доходов за 1915 год получено 540 руб. … Земли при церкви состоит в расстоянии 3-х верст от церкви всего 99 десятин. … Качество церковной земли: покрыта лесом. … Средний доход, ею приносимый: землею причт лишь пользуется для своей надобности: дохода от земли причт не получает. … Дома для священно- и церковно-служителей на церковной усадебной земле деревянные, построены на средства Алтайской Духовной Миссии в 1859 году и составляют собственность церкви. Дома причта застрахованы. Другие здания, принадлежащие церкви: церковная сторожка. … Состояние домов: пришли в ветхость. … Расстоянием сия церковь от Консистории в 456 верстах, от местного благочинного в селе Березовском в 86 верстах, от уездного города Кузнецка в 60 верстах, от почтовой станции в 60 верстах, почтовый адрес церкви: г. Кузнецк, чрез Кузедеевское Волостное Правление, село Аил-Кузедеевский. … Ближайшие к сей церкви: в селе Калтан во имя Святителя и Чудотворца Николая, приписная к сей церкви в 24 верстах, и села Сары-Чумышского Троицкая в 40 верстах. … Приписных к сей церкви церквей 1, часовен нет. … Домов кладбищных и молитвенных домов, к сей церкви приписанных – молитвенных домов 2, домов кладбищных нет. … Опись церковному имуществу заведена с 1858 года… … Приходо-расходные книги о суммах свечной и церковной за шнуром и печатью Духовной Консистории даны 7-го февраля 1915 года, ведутся исправно, хранятся в целости. … Копии с метрических книг хранятся в целости с 1870 года до 1891 года и с 1892 г. за исключением 1891 года, которых почему-то с издавна нет. … В обыскной книге, выданной в 1913 году декабря 5 дня за шнуром и печатию 90 писанных листов, 210 неписанных. … Исповедные росписи находятся в целости за 1870, 1890 и с 1892 года до сего года, за исключением, за 1871 г. и за последующие года включительно по 1891 год, которых нет в архиве по неизвестной причине. … Книги, до церковного круга подлежащие, есть все, кроме месячных Миней. В церковной библиотеке находится книг для чтения предназначенных 118 томов. … Церковные деньги за ключом церковного старосты и печатию церковною. Неподвижной суммы состоит в кредитных учреждениях 218 рублей 12 коп., а билет находится в целости в церковном архиве. … Имеющиеся в приходе школы церковные: 1) в с. Аило-Кузедеевском, открыта в 1891 г., 2) в с. Калтане открыта в 1907 г., 3) в деревне Кандалепе открыта в 1913 г. и 4) в деревне Кузедеевой Министерское одноклассное училище учреждено в 1906 году.
|
|
|
