ОН лежал, потягиваясь, сияющий, - уверенный в своем господстве над ней, большой ребенок. Еще вчера – такой обиженный…

ОН глядел на нее и думал: «Не пущу – и не уедет». ОН ликовал. Ее высокомерие, ее проклятующая интеллигентская гордыня – позади.

«Неужели я ее люблю?» - всколыхнулось в душе, и ОН подумал, что даже мысленно эти слова не допускал в свою жизнь чуть не двадцать лет.

ОНА же, сидя в кресле, натягивала сапожки, щелкнула молния, - ОН не вставал.

«Значит, уверен – приручил! Повелитель! – вскипела ОНА. – Всякий раз станет ломать заново. Не добрал уверенности, ласки, удачи – теперь силой завоевывает. Мной распоряжается, - не пустит он меня, видите ли!»

- Как будто меня можно не отпустить! – усмехнулась ОНА, - у меня сегодня запись на студии. Не приду – мне влепят выговор!

ОН глядел на нее возмущенно, даже зло.

- Значит, - римская матрона и раб? Захотела – приехала, захотела – уехала. Одарила этой ночью, а теперь у нее запись? – теперь ОН почти кричал, его кухонная душа маячила где-то совсем близко.

…Значит с ним, с неудачником это можно? С ним – все можно! – распалялся ОН. – ОН с ней, как на духу, а ОНА…

ОНА не понимала его возмущения, ОНА боялась, что кухонная душа все же возьмет верх над тем, что приоткрылось ей этой ночью. «Я с ней, как на духу, - а ОНА»… это было иное. Обиженный ребенок со шрамом на плече, мальчик, который мечтал о салазках и так их никогда не получил, вот что слышалось ей теперь, и ОНА кинулась к нему, хотела обнять. ОН отстранил ее локтем. ОНА упала на стул. Молча выбежала из номера, на ходу подхватив дорожную сумку, которая с вчера так и валялась на полу у двери.

Похмелье. …На звонки межгорода ОНА не отвечала. Сидела у телефона, окаменев, весь следующий вечер. Три раза так трубку и не подняла. На зло самой себе представляла во что обернулась бы эта связь, «если дать ей ход». Переехать в Москву? Да ни в жисть. Оглядела просторные комнаты своей квартиры – не его двадцатиметровке чета, со стен, манерно приподняв уголки рта, улыбались красавицы былого века, простодушные и лукавые, расчетливые и щедрые на любовь. Чуть насмешливо разглядывали ее щеголи в пудренных париках – в их времена в большой моде был романс «С любовью не шутят»…

…Перетащить его сюда? А вдруг в их дуэте ОНА окажется «главнее»? Вот чего ОН не простил бы! Да и где его пристроить, «особых поручений спеца»? Все места в культуре намертво забиты, и все за эти места держатся, что называется, - зубами, хоть вовсе не на своих местах с удобствами расположились.

На минуту все же представила себе их жизнь здесь, в ее доме, как ОН будет писать за этим столом, в этом кабинете. Его свитера и сорочки, брошенные на это кресло около дивана. Его голова на ее плече...

Со стен дамы и кавалеры иного века снисходительно улыбались – пустые, мол, мечтания. И тогда – что? Вояжи друг к другу? Доколе?

ОНА подошла к зеркалу. Усталые веки. Элегантная седина «соль-перец» выглядела неряшливо – пора подкрасить.

«Хорошо, что ОН близорукий!» – подумала с ехидцей. Впрочем, это – пока. ОНА-то хорошо знала, сколько именно лет составляет разница между ними…

ОН больше не звонил. Потом уже из Москвы сообщил, что выслал ей законченный очерк. Голос – холодный, скрипучий. И никакого курлыканья – «я направил вам материал» – чинуша!

Сборник получился отменный – выход его совпал с его отпуском. Он позвонил и назвал номер рейса. Да, ОН намерен приехать. Забрать в Москву часть тиража. И, холодно: «Встречать не надо, сам доберусь!»

Но ПОДРУЖКА настояла: как это не встречать? Так что в назначенный час красный «жигуленок» стоял под окном. ПОДРУЖКА окинула ее оценивающим взглядом. Все было в порядке. В наилучшем виде. И свежий цвет лица, и седина «соль-перец» во всем блеске.

По дороге в аэропорт ОНА вспоминала ночь в Черноярске. Его неумелые поцелуи, его ликующее лицо над ее лицом. Особенно же – «чужие», принадлежащие ее супруга слова, которые ОНА ему говорила в ту ночь. Вспомнила супруга. Нет – сходства не было. Супруг аристократично знал свою силу, противников чуть высокомерно осаживал, дома даже пародировал такие действа «в лицах» – выходило очень смешно. Противников супруг презирал, в себя – верил. А ЭТОТ – обиженное дитя, всего недобрал, и не противники у него – обидчики. Ну и пусть… Пусть тиранствует. Пусть отыгрывается на ней за былые свои поражения. Сейчас ОНА себя ненавидела – уехать в то утро, испортить ему праздники! Ему, которому о себе то говорила, что даже супругу не поверяла – не те масштабы мышления у него были, чтобы ее пустячными маетами маяться. Ему, с которым и ОНА тоже – «как на духу»…

Сейчас ОНА верила, что все исправит, воздаст, возместит. Лишь бы ОН захотел…

В предрассветной мгле, в аэропорту – сутолока. Решили подождать у выхода. Ждали долго, а ОН все не шел. «Может, пропустили, пойду погляжу», - предложили ПОДРУЖКА. И ушла. ОНА же стояла около «жигуленка», у выхода, - вдруг ОН пройдет. В дальнем конце довольно давно маячила некая фигура – но нет, не ОН. Хотя – пойти посмотреть…

ОНА подошла поближе, почувствовала, как вскачь ринулось сердце, когда увидела его. ОН стоял в новеньком молодежном и потому ничуть не вязавшимся с ним костюме и в какой-то затейливой, молодежной же кепочке, - очень незнакомый.

- Я все-таки ждал, вдруг встретите? – чуть виновато улыбнулся, сущенно курлыкая.

…Значит, они не узнали друг друга. Просто не узнали. Бывает.

Около «жигуленка», переминаясь с ноги на ногу, испереживалась ПОДРУЖКА, рукой им махала. Она спешила, на работу же успеть собраться все-таки!

Непринужденно болтая, как на светском приеме, они пошли к машине. Начав счет заново…

Явь. Тут ОНА поставила точку, вернее, отточие, потому что какая же могла быть точка – не рассказа, нет – только наметки, составленной по дневниковым записям (срам сказать, - ОНА такие записки вела чуть не всю жизнь). Какая могла быть точка, когда ей через два часа на поезд, чтобы попасть в Черноясрк к утру, потому что встреча с ним всего лишь предстояла. Встреча была оговорена, и ОН в самом деле ее звал, и пароль встречи действительно был все тот же: очерк. Так что никаких сюрпризов не могло быть. Что касается намеченного рассказа, то «прозу» ОНА писала, что называется, для себя – у нее довольно много скопилось написанного, публиковали ее редко, - так что, когда писала, на публикации не рассчитывала, и потому позволяла себе приводить цельные куски дневников, перемежая с самыми смелыми вымыслами, в которых откровенно и даже обнаженно просвечивали ее тайные и неудовлетворенные желания и мечты – стесняться было нечего, для себя же писано! – так ОНА восполняла пробелы в своей судьбе. Нелегкой, потому что «верная подруга выдающегося ученого» – это звучит в романах. Куда как неудобно оборачивается в жизни, порою, этот многовеково излюбленный штамп…

А в Черноярске совсем неизвестно, как получится встреча. В тайне душа ОНА рассчитывала на «черноярский праздник» и с тайной этой мыслью даже захватила с собой не только все необходимое для его любимого салата, который, конечно же, сумеет приготовить прямо в номере, но и миниатюрный подарочный коньячный набор (не забыла, нет, оказывается, ну ночь на даче, когда ОН отказался от коньяка, потому что – «если выпью хотя бы рюмочку, так я вас, может, в объятиях задушу»)…

Сидя в поезде, ОНА поймала себя на том, что не может уснуть, потому что считает не то что часы – минуты до встречи.

В гостинице он жил этажом выше. ОНА оставила ему записку, что прибыла, ждет. Вечером, после каких-то театральных просмотров, для которых его контора и послала в Черноярск, ОН пришел. С чуть виноватой улыбкой. Смущенный ее приездом, который уже как бы обозначал начало нового витка в их отношениях. Оба прекрасно понимали, что каждый вполне представляет ситуацию. Не очерк – влечение, в их не двадцатилетнюю пору даже смешноватое, заставило его просить командировку в это преотдаленное место, причем не вовсе по профилю его деятельности, а ее - мчаться на встречу с ним. ОН только что смотрел спектакль «Пришел мужчина к женщине». О постановке говорили, писали. ОН принялся сбивчиво, чуть сдавленным от волнения голосом рассказывать: «одинокий, изголодавшийся мужчина приходит к такой же одинокой женщине».., и вдруг, прерывая себя: «невероятно, ну – кино!» И оба понимали, что это ОН вдруг уловил аналогию между спектаклем и «их случаем». Да, существовал «их случай», который сводит судьбы двух еще вчера совершенно посторонних друг другу людей и заставляет их делать уйму необдуманных и даже странных на чужой взгляд поступков.

…ОН уплетал традиционный салат, пили «за перемещение в пространстве» (читай, «за встречи») и «за тех, кто издалека» (читай, за новоприбывшую, ее) и все слова их звучали многозначно, но они уже научились читать подтексты, что зашифрованно таились за словами друг друга…

На следующий вечер почти «назвали кошку кошкой». Буднично и в полушутку ОН предложил ей перебраться в родную столицу. Трудности с пропиской? Ну – это устранимо.

- Фиктивный барк? – чуть брезгливо вскинула ОНА брови.

- Зачем, - можно и настоящий! – виновато улыбнулся ОН, смущенно вглядываясь в ее лицо.

- Вы полагаете, найдется такой смельчак, который решиться связать свою судьбу с моей, а главное – себя с моим нравом? – привычно перевела ОНА на полушутку «опасный разговор».

- Отчего же, если хорошенько поискать… - принял ОН игру. Волшебство было почти нарушено, но на следующий день ей надо было уезжать и они долго намечали вехи будущих встреч – кидали друг другу мостики – хотя «кошка кошкой» так и осталась названной только в подтексте…

Наутро ОН позвонил ей и как ни в чем не бывало сообщил, что отправляется поработать в местную библиотеку, «где, оказывается, дивные книги – настоящий клад, а у меня выдался свободный день», так что ОН прощается с ней до встречи, как договорились…

ОН так и не проводил ее. Ну, не встретил – был рабочий день, ОН торчал на своих просмотрах, - утешала ОНА себя. К тому же это было до того вечернего разговора. Но после… Так что ОНА тащила свою тяжеленную дорожную сумку, оледенев душой, - надо подумать, ОНА на несчастные два дня вырвалась сюда, чтобы его увидеть, а ОН даже не проводил…

С этого дня что-то внутри у нее как бы обуглилось. ОН несколько раз звонил. И ОНА звонила ему. Минутные общения. ОНА часто думала об их романе – теперь ОНА так называла то, что их связывало, - который развивался как бы в двух планах: вяло и расплывчато въяве и бурно, от вехи к вехе, только в ее снах. Так, в снах, чувство их и прошло все стадии, от робкой нежности до кипучей страсти, потом переродилось в милое приятельство, может, даже – дружбу. Хотя – в дружбу ли? «Что не развивается, то увядает» – этот ставший для нее привычным лейтмотив их отношений, так и довлел над ними.

Сборник давно вышел, имел успех, ОН пожинал похвалы, в конторе его начали особо замечать с видами на возможное продвижение, и теперь ОН уже отнюдь не ищет в ней опору, не жалуется на одиночество и на творческий спад, а, напротив, написав свой действительно нашумевший очерк после долгого молчания, расхрабрился, и теперь хамовато ее распекает на рациональность и сухость стиля, - словом, разительно как бы поменялись их роли. Теперь ОН просто-таки учит ее, как писать…

Прошел еще год. Они опять-таки не раз и не два съезжались то «на его, то на ее территории», - так ОНА называла их встречи. И были телефонные разговоры, как прежде, - уже без пароли, но все-таки всегда начинались с какого-нибудь делового сообщения – мало ли какие можно придумать деловые контакты. Иногда разговоры бывали светоносные, после которых ей легко и радостно работалось, но бывали и «ватные», после которых вновь, в который раз, ОНА задавала себе вопрос, уж не «доколе?», а «зачем?»

Как-то ОНА позвонила ему в светлый день. Только что вышла ее повесть, одна из очень немногих, и ОНА спросила: «Хотели бы почитать?»

- Меня и на классику-то не хватает, сомневаюсь, что вы можете написать что-то уж очень выдающееся по нашим временам! – схамил ОН.

Тем не менее, разговор закончился пристойно. ОНА уже привыкла к его полухамству-полуподначиванию, к его, порой, чисто детской жестокости, ОНА уже не могла без этого обойтись, и потому сейчас тоже перевела рисковый разговор в полушутку, что-то вроде: «нелюбопытный же вы человек!», и даже натужно рассказала какой-то анекдот про нелюбопытство и, сама же себя презирая, смеялась, как бы угодничая, трепетно храня от разрыва связывающую их паутинку, но потом все-таки не выдержала и на какой-то уж очень пронзившей ее ноте прервала разговор. Зная, что это ничего не значит, что все равно, кто-нибудь из них не выдержит - позвонит первый. Скорее, - ОНА.

Прошло несколько дней – ОН не звонил. ОНА сидела у телефона, раздумывая, а, может, все-таки – ей позвонить первой?

В окно заглядывали весенние сумерки, небо казалось сиреневатым. Скоро отпуск. Они давно наметили совместную поездку по Крыму: «Волошинские места, музей Айвазовского, чеховский дом!» – мечтал ОН.

ОНА представила себе их поездку. Не испытывая было радости при мысли о предстоящей встрече и о целом месяце, когда ОН будет рядом. Отогнала от себя эту мысль – если чем и дорожила в эту пору своей жизни, так тем уголком души, где гнездилось туманное, радужное, необъяснимое, чему ОНА уже и не тщилась подобрать имя. Ей казалось, что по сравнение с ним, ОНА – Крез. Тепло и свет своего безмятежного чувства считала сокровищем, его же – нищим, поскольку ОН явно таким уголком души не располагал.

Подумывая про все про это, ОНА решила, пока светло – где-то на небе еще не совсем растаяли перламутровые закатные облака – ОНА решила заняться хозяйством: вымыть хотя бы одно окно. Мытье окон всегда откладывала и откладывала, потому что от высоты у нее случалось головокружение. Впрочем, это не сильно ей мешало, если бы сильно – давно бы наладила контакты с какими-нибудь девочками из «Услуг на дому».

«В общем хоть одно окно надо вымыть сегодня!» – решила ОНА и, приготовив на подоконнике «Лотос» и «Секунду», принялась разбалтывать в горячей воде порошок. Взбивая радужную пену, вдруг ощутила как бы леденящую руку, сжимающую сердце: «А, может, все бессмысленно?» – подумала и почувствовала огромную усталость от прошедших трех лет.

Стоя на подоконнике и насухо вытирая наружное стекло, ОНА сказала себе: «А если я его выдумала и ОН – просто фантом? И тогда…»

Вечерние разговоры. …«И тогда меня как осенило!» – рассказывал ОН НАЧАЛЬНИЦЕ и давешней приятельнице, с которой его связывали многолетние расплывчато-добрые отношения, что временами то стягивались, то растекались, как бы бесформенно и туманно. «Меня осенило, ОНА искала своей погибели! Иначе, кто бы принялся мыть окна, вечером, на девятом этаже, так вот, стоя на самой кромочке…»

НАЧАЛЬНИЦА слушала его, сочувственно покачивая головкой (не воображает ли ОН, что ТА, НЕСЧАСТНАЯ, искала гибели из-за него! – злорадно думала про себя). Но ОН именно это, похоже, себе и воображал: если бы я ее проводил тогда, если бы не нагрубил, может, ничего бы и не случилось...

Благо, сидели они в сумеречном сиреневатом свете торшера, намек на улыбочку, тронувший нежно-розовые губы НАЧАЛЬНИЦЫ, так и остался незамеченным. Его раскаянье, господи… - за столько лет она его изучила. Просто ОН не создан для общежития. ТА, НЕСЧАСТНАЯ, просто его не знала. Она, НАЧАЛЬНИЦА, и не подумала бы обидеться, скажите, не проводил на поезд – в вагон не усадил. Хотел человек поработать в библиотеке, когда бы еще в те края попал, - с чего бы себя ограничивать. Она, НАЧАЛЬНИЦА, тоже бы так поступила. Потому что, естественно, каждый прежде всего видит свою пользу и свое удовольствие…

Пока ОН распинался и рассказывал о переданных ему записках, НАЧАЛЬНИЦА вспомнила, как однажды, надев новое платье, купленное с рук в кулуарах их конторы, натянув на довольно еще стройные ноги моднейшие чулки «с бабочкой» и положив в сумку нежнейшие из голубого гагачьего пуха комнатные туфли, отправилась к нему домой, не впервой, правда, но с тайной решимостью внести перелом в их затянувшуюся полудружбу-полуфлирт. Он принял ее радушно, заварил чай с мятой, почитал вслух очередную рецензию на очередное клубное действо – ОН обожал читать вслух свои статьи. НАЧАЛЬНИЦА собиралась уходить – вожделенный перелом даже не маячил, но ОН, обворожительно курлыкая, с виноватой своей улыбкой попросил: «А вы мне не поможете привести в порядок мое бесхозное жилье? – да вы же белоручка, и, конечно же, не захотите…»

И НАЧАЛЬНИЦА поддалась на это детское «слабо». Два дня (выходных) провела у НЕГО (кто бы поверил, что никакого перелома так и не воспоследовало), мыла, скребла, стирала и гладила. Голубые нежнейшие комнатные туфли не пригодились. ОН выдал ей свои толстые шерстяные носки. В них, поверх чулок «с бабочкой», она и орудовала.

С тех пор прошло чуть не десять лет. И – ничего. Никакой обиды. Вот уйдет на пенсию – его на свое место и протянет, хоть земля на ребро – все-таки свой человек. Понимать же надо – ОН так устроен. И вообразила же ТА, НЕСЧАСТНАЯ, что ОН может ради нее чем-то поступиться, от своего, хотя бы и мизерного, интереса отказаться. А, может, - любит ее? Нет, она, НАЧАЛЬНИЦА, не так наивна. Дочь, сделавшая ее бабушкой уже к сорока пяти годам, говорила про него, своего человека в доме, что у него душа – одноместный гостиничный номер. Точнее не скажешь. Поняв, что для нее, НАЧАЛЬНИЦЫ, койки в этом номере не предусмотрено, она приняла создавшееся положение вещей как должное. Впрочем, - какое такое положение вещей? Положение, «как у всех». Брак, как институция, себя изжил – это аксиома. А связи, - право, куда удобнее по утрам просыпаться не вместе, а порознь. Все это она сейчас передумывала довольно мстительно, потому что те два уборочные дня все-таки, видно, ему зачла.

- …ОНА любила меня. Я только сейчас понял! – запальчиво утверждал ОН, как будто кто-то ему перечил. – Хоть одна душа нашлась за всю мою жизнь – полюбила меня. Вы знаете, как ОНА мне писала? «Ты – великое чудо мира» – вот как ОНА про меня думала. Хоть одна душа увидела во мне божью искру, распалялся ОН. – А как ОНА была добра, как внимательна!

- Сейчас всхлипнет! – подумала НАЧАЛЬНИЦА (она хорошо его знала), - разжалобится сам о себе и всхлипнет.

Но ОН не всхлипнул. Напротив, ожесточился и упрекал ее.

- Когда ОНА звонила в последний раз, вы сидели за моим столом, - каким тоном вы ей ответили, вспомните! – допекал ОН.

НАЧАЛЬНИЦА вспомнила. В самом деле, как-то не так она сказала свое «пожалуйста» в ответ на просьбу позвать его к телефону. Но НАЧАЛЬНИЦУ и правда раздражал чистый, высоковатый, почти детский голос ТОЙ, НЕСЧАСТНОЙ. Однако же, если так обижаться на не ту интонацию, так это, ей богу, жить не надо… Подумаешь, ОНА была добра к нему, ах, скажите! Знаем, знаем, и про мигрень, и про приступ гастрита. И про знаменитые свекольники тоже знаем. Приезжал после встреч – только и было разговору. Если это у него была не влюбленность, - то что такое влюбленность у сорокапятилетнего холостяка, который и думать забыл, как люди сосуществуют, притираясь друг к другу, уступают, прощают? А она, НАЧАЛЬНИЦА, что ли, не добра к нему? Кто бы стал за его продвижение голову класть, как она, зная, как мало был ОН популярен все эти годы – вот только сборник выручил. Однако, никто ничего не забыл – ни его срывов чуть не со стуканьем кулаком об стол, ни его обидных шуток –всегда на грани хамства. Его курлыканье? Оно давно никого не обманывало – у каждого своя «боевая окраска», курлыканье – его метод вкрадываться в доверие, искать сочувствия и союзничества. А хлеб и кефир – кто ему покупает – все она же, НАЧАЛЬНИЦА. А книги? Если себе, то и ему. И, учитывая его зарплату, нередко «забывая» получить с него за дорогой альбом. А что ТА, НЕСЧАСТНАЯ, «судьбу испытывала2? Так чем, собственно? Что в гололед по дурной дороге мчалась? Мало ли что ему так наговорили, когда ОН ездил ЕЕ хоронить. Скажите, - в гололед. Журналист погоду не ждет. Это ОН считает теперь, - что в гололед тоже «гибель искала». Как бы не так. Значит, светил ей очерк на сколько там у них платят по максимальной ставке. Поди, не так, как здесь, в конторе, где сиди от звонка до звонка. И еще каждый шпыняет, сообразно с нынешней модой: ах, у вас были спецполиклиника, ах, были спецпайки… Ну, окна ОНА мыла, ну, вывалилась, - случай! Надо было вызвать из фирмы девчонок для мойки окон. Есть там, поди, у них такая фирма. Так нет – наверное, прижимистая была. Мало, что ОН рассказывает, будто так уж ОНА умела быть щедрой. Сэкономила, называется. А ОН – «искала гибели». Подумаешь, роковой мужчина…

«Сейчас я его приземлю!» – позлорадствовала НАЧАЛЬНИЦА, и: - Между прочим, в нашем отделе сокращают две ставки. Не знаю теперь, как ваш вопрос решится. Вот мою ставку и сократят, глядишь!

ОН не заводился на заданную тему, НАЧАЛЬНИЦА вгляделась в него и поняла, что ОН, хоть не всхлипнул, а слезы – на кончике ресниц. Так с ним бывало, она сама видела.

«…И я хоть узнала впервые за всю жизнь, что такое настоящее чувство», - бередил ОН свою болячку. И НАЧАЛЬНИЦА поняла, что ОН на самом деле, возможно, любил ТУ, НЕСЧАСТНУЮ, только сам вовремя о том не догадался. И ей стало жгуче на душе, потому что она много лет считала, что ОН «ничей» по своей природе, - безвольный человек, умеющий, однако, подминать под себя даже сильных упрямым своим натиском, часто неразборчивым, а порой – откровенной грубостью. Считая так, она не добивалась перемен в их отношениях, принимала все как есть.

«Просто у него нет души, - рассуждала про себя, - так, пустые мечтания!» Это – когда хотела себя утешить, понимая. Что никогда не войдет в его жизнь и в его дом. И тут – такой роман. С периферийной отцветшей «интеллигенткой» – так ОН ТУ НЕСЧАСТНУЮ называл. И, стало быть, что-то непонятно, и, стало быть, что-то ею, НАЧАЛЬНИЦЕЙ, упущено?

Так они долго еще сидели в сиреневой тени абажура. Он пытался читать начальнице записки ТОЙ, НЕСЧАСТНОЙ, но НАЧАЛЬНИЦА сухо отрезала: «В другой раз!» Потом у него разболелась голова и ОН с изрядной эффектацией спросил: «У вас нет шерстяного шарфа, длинного шерстяного шарфа, жемчужного цвета?» – и НАЧАЛЬНИЦА догадалась, что это ОН намекает на некое известное ему чудодейственное исцеление мигрени, и отрезвляюще предложила: «Хотите тройчатку? Могу дать анальгин». ОН отказался.

Вечер терзаний ему явно не удавался. Не такая женщина была НАЧАЛЬНИЦА, чтобы при ней можно было ковырять болячки души. Да и была ли она у него? Полноте, они с ним – старые знакомые.

«Нет у него души, так – пар…» – вскипала НАЧАЛЬНИЦА понемногу, но назавтра был его день рождения и по сложившейся традиции она поздравляла его всегда накануне, и теперь тоже протянула пластинку «Ростовские звоны», по которой ОН давно страдал.

- Если назавтра у вас внутри погода изменится, приходите – торт гарантирую, - объявила НАЧАЛЬНИЦА у выхода.

- …И вы можете с такой издевкой говорить о моем состоянии, и, вообще, обо всем этом? – вспыхнул ОН и хлопнул дверью. Это тоже было не ново. ОН нередко похамливал ей, но поскольку не только ей, НАЧАЛЬНИЦА не обижалась. Назавтра ОН, похоже, все забывал и отношения начинались по новому счету, на самом же деле ОН умел подолгу таить обиды, и нередко они всплывали совсем неожиданно через месяц, два, три – как придется.

НАЧАЛЬНИЦА вдруг сама для себя заметила, что такие вспышки случались гораздо чаще за последние три года, пока длились эти неопределенные, совершенно для нее загадочные контакты между ним и ТОЙ, НЕСЧАСТНОЙ. Которая в ту пору, когда ОН к ней ездил по нескольку раз в год, так что в их конторе по этому поводу уже начинались шепотки, - по его же словам, была вполне благополучна, этакий реликтовый побег голубокровного рода, в квартире, набитой «генеалогическими древностями». Так НАЧАЛЬНИЦА, чуть в растяжку и с шуточным-салонным проносом говорила о старинных портретах, которыми, по его рассказам, увешаны были стены той, чем-то волшебной для него квартиры. НАЧАЛЬНИЦА знала его детскую восприимчивость, знала, что все новое, необычное пьянит его и ввергает в восторженность, часто длительную, которая, может, неожиданно сникнуть, чаще всего из-за пустяка.

Убирая со стола чашки и остатки кекса, который ОН, сластена, особенно ценил, НАЧАЛЬНИЦА признавалась себе, что все эти три года ждала, когда же приключится этот самый пустяк. Но он не приключался, и, более того, гибель ТОЙ, НЕСЧАСТНОЙ, телеграфный вызов на похороны, переданные ею записки и чуть не двадцать листов писанины, почти нигде не опубликованной, а пуще всего – ее письмо, заготовленное, судя по дате, задолго до «происшествия», в котором ОНА просит его сохранить ее архив «в случае чего-нибудь», - все это как раз и была новая и не безопасная для его восприимчивости доза неожиданного, необычного, таинственного…

НАЧАЛЬНИЦА вздохнула и решила, что надо будет еще крепко подумать, рекомендовать ли его на свое место – в более скромных ролях ОН будет для нее, НАЧАЛЬНИЦЫ, пусть даже бывшей, куда доступнее – не раз прибежит поплакать в жилетку, а то и попользоваться ее связями.

Знала ОНА цену его обиженности на судьбу, ее, НАЧАЛЬНИЦУ, не проведешь.

«Удобная, однако, позиция – с этаким легким налетцем альфонсизма. В расчете на дамское сочувствие, куда как многого можно достигнуть!» – так распаляла себя НАЧАЛЬНИЦА в этот поздний час, подспудно ведя счет былым неудовлетворенностям, связанным с ним. ОНА легла, погасила сиреневый свет.

«Ничего, завтра как миленький будет есть мой торт за этим столом», - подумала злорадно и на том почти тотчас уснула.

Наедине с собой. Уходя от НАЧАЛЬНИЦЫ, ОН чуть не опоздал на метро и досада в нем еще усилилась. Когда пришел домой, зажег настольную лампу. Лампа тут же привычно высветила «Пейзаж с закатом», ЕЕ подарок, очевидно, с намеком на тот далекий дачный закат, - теперь, прочитав ЕЕ записки, ОН это понял. Стало тошно. Его окружили знакомые книги, и среди них взор наметанно выхватил ЕЮ подаренные. В его фонотеке – пластинки, увезенные из ЕЕ дома – ОНА любила дарить. Как-то, приехав по делам, ОНА завезла к нему чуть не чемодан «изопродукции» – так ОНА сказала, - всегда чуточку подсмеиваясь над всем и вся. ОН нередко корил ЕЕ за высокомерие, а теперь, прочитав ЕЕ записки, понял: это была ЕЕ защита. От мира, от людей, далеких ЕЙ по духу, от него, в том числе. От него, перед который ЕЙ, вполне очевидно, как раз и не хотелось стоять в обороне…

…Три года бесплодной тягомотины, поездок ЕГО и ЕЕ, телефонных разговоров одних, наверное, на многие сотни наговорено, ссор, редких сокровенных бесед, после которых ОН как бы возрождался, хотя и ненадолго. Теперь ОН четко вспомнил и дачу, и то безмятежное чаепитие, когда ОН сказал ЕЙ про «хрустальные глаза». ОН это четко помнил – не так часто ОН баловал ЕЕ комплиментами…

И ссора последняя ведь была не из-за чего. Так – размолвка. Ну, что ОН такого сказал? «Я, вообще, не верю, что вы можете написать что-нибудь интересное!» Ну и что? Можно было, кажется, понять, что он еще помнит, как они совместно составляли его очерк. Просто ОН был уязвлен, что ОНА так лихо убирала его «стилистические фиоритуры» – нашла же словечко! В отместку ОН придирчиво отмечал малейшие огрехи в ЕЕ публикациях, которые ОНА иной раз посылала. В глубине души ОН немножко завидовал, злился: ей бы посидеть на моем месте – с утра до вечера читать безрадостный репертуар периферийных клубов и визировать, визировать, визировать…

Впрочем, визировал ОН туго. ЕГО побаивались. Сам ОН понимал, что виной тому не авторитет, которым ОН мог бы подавить, а едва уловимый налет мстительности, который им руководил, когда он расправлялся с незадачливыми авторами. Именно мстительность испытывал ОН за то, что они вот пишут, а ОН – только правит. Очевидно, как тщательно бы ОН не скрывал даже от самого себя такие неоправданные порывы, а авторы их все-таки угадывали…

…А ОНА холодноватым чистым голосом ответила: «Вы вот уж который год убеждаете меня, что я – бездарь, знаете, вы меня убедили!» Он примолк,не понимая. Очередная ли это ее издевка, или что стряслось – при ЕЕ-то норове такие слова…

Пока ОН решал, что ответить, ОНА положила трубку. Это был их последний разговор.

Сейчас ОН вспомнил, что когда они познакомились, не раз в откровениях своих, которые тогда случались, ОН жаловался: «Выжат, пуст – мозги забиты трухой самотека, ни строчки не могу написать – стержня нет».

И ОНА, подбадривая, подшучивая, «напросилась к нему в ученики». Втравила в совместную работу, в составление сборника об этом подопечном художнике, в которого ОН, впрочем, тут же «влюбился», как только с ним встретился впервые, - нравились «самобытность, простота, строгость истинно народного таланта» (так ОН в своем очерке о художнике и писал), - потому что как раз самая мода была на увлечение самобытностью и русскостью. Так ОН нехорошо о себе сейчас подумал, скользнув взором по брюлловской головке, которую любил больше всего в своем маленьком собрании, и честно признавался себе, что Брюллова все-таки ценит куда больше всех самобытных самодеятельных художников вместе взятых.

…Итак, ОНА «втравила» его, который в ту пору уже несколько лет, как ничего не писал, в работу о народном художнике. Объявив, что вот, де, ОНА верит в него – а с верой, как известно, что поделаешь, она, пусть и вопреки логике, а вот есть и все тут. И ОН «встравился». Понимал, что ОНА как раз на взлете, ОН знал, что на ЕЕ счету несколько книг, то ли о народном творчестве, то ли о культурных традициях того предальнего региона, - ОН этих книг не читал. Но сейчас, вспоминая, не преминул-позавидоовал: это же надо, чуть не в год по книге!

Так что «идти к нему в ученики» ЕЙ не было резону и ОН это знал. Но, вот, поди ж ты, - «втравился» и как уж получилось (сейчас он пытался со всей честностью заглянуть в самого себя), что по прошествии трех лет состоялся тот злосчастный последний разговор. После которого ОНА больше не звонила, видно, считала себя обиженной, а ОН почему-то тоже не звонил – замотался…

Нет, - если честно, в своих записках ОНА не так уж и ошибалась, ЕМУ действительно просто нравилось ЕЕ ломать. «Подумаешь, - гордыня! – не раз за их знакомство думал ОН, - пусть помается, первая пусть позвонит!» И нередко, стоило так подумать, - ОНА звонила, как чувствовала. И тогда ОН ловил себя на том, что испытывает нечто близкое к тому, что вскипало в душе, когда, не очень стесняясь в манерах, отсылал очередного автора, вернув ему рукопись. А телефонный разговор вел сухо, в стиле «словесных отписок» – так ОНА это называла в своих дневниках. Метко – ничего не скажешь.

…»А теперь – погибла. Из-за меня. Из-за любви ко мне. Из-за моего хамства!» – принялся ОН, было, мысленно «ковырять болячку», и тут же сам себя оборвал. Занятие это без зрительского ока не волновало, не приносило сладостного ощущения. И вдруг ОН сам себя одернул – в памяти вспыхнул холодных безжалостный лучик и вмиг рассеялось сумеречное блуждание в дебрях души: «Это ты ЕЕ убил. Тем разговором. Неверием. В жизни у человека только и было, что работа. А ты – оплевал».

И тут же годами нажитая броня надежно взяла под защиту взъерошенную душу: «Подумаешь, какие жалости. Работа есть работа. У меня свое мнение, ну, не считал я ЕЕ таким уж талантом, ну и что. НАЧАЛЬНИЦА, вон, не обижается, что ей не скажи. А мне-то чего только за эти годы не говорили. Давно надо было в петлю лезть. А я ничего – живу. Не пишу – зато других учу, как надо. Между прочим, тоже нелегкое и уж какое неблагодарное занятие! – горьковато усмехнулся ОН.

Отсюда мысли переметнулись на НАЧАЛЬНИЦУ. Сейчас, пожалуй, она и станет его поддерживать, ведь ЕЕ уже нет. Что, ОН – не мужчина, не понял разве, что НАЧАЛЬНИЦА давно на него имеет виды, а связь с НЕЙ только все осложняла. Подумав – «связь», ОН вдруг представил себе, какой могла быть эта связь, если бы была на самом деле. Представил себя в том доме, который всякий раз как бы заново ЕГО завораживал. Представлял тот банный вечер, когда чуть было не нарушил грань, которую ОНА как бы воздвигала меж ними чрезмерной доверительностью, простотой отношений – без тени кокетства. А считала, по запискам судя, что это ОН ограждал себя запретной чертой. Знала бы, что ОН испытывал тогда на дачной веранде, каждую ночь, каждую ночь…

…Окажись ОНИ вместе, стал бы ОН вновь писать? Вернулась бы к нему былая легкость пера, прозрачность и точность мысли, за которые ЕГО. Бывало, нарасхват печатали, до того, как ОН попал в свою контору и сам стал определять, кого печатать, кого – нет…

..Вернулась бы та светлая пора творческих взлетов, окажись они с НЕЙ вместе? На миг ОН даже закрыл глаза – до того явственно ощутил запах ЕЕ духов, и как будто сидят ОНИ в ЕЕ комнате на диване и держат друг друга за руки. И как будто бы…

…Тут вовсе пошло несусветное – ОН ощутил ЕЕ в своих объятиях, ОН страстно желал ЕЕ…

«Как никогда никого, как никогда никого!» – мысленно твердил ОН себе, вновь растравливая болячку.

И тут же себя взнуздал: «Нет, - просто ОНА меня любила. А я – нет. Если бы я любил, так уж как-нибудь переступил бы через ЕЕ защитную грань! – И тут же включился в привычные расчеты. Значит, так: для НАЧАЛЬНИЦЫ то, что случилось, - стимулирующий момент. За годы их с НАЧАЛЬНИЦЕЙ отношения вошли в спокойное русло, слишком уж устоявшееся. Станет ли она так уж ЕГО отстаивать при аттестации, если натолкнется на почти общую, хоть и чуточную, а все-таки неприязнь к нему. А если еще всплывет его стычка с неким довольно известным автором, который так прямо ЕМУ и сказал: «бездарь в малом чине – опаснее чумы»…

«Так что «происшествие» должно НАЧАЛЬНИЦУ подогреть: вот ведь как ИМ дорожить можно, оказывается, - прямо как в жестоком романсе!» – кривенько усмехнулся ОН и почему-то стал сам себе противен. На коротенькое мгновение – потом отпустило…

ОН решил, что завтра обязательно пойдет к НАЧАЛЬНИЦЕ есть торт. Хотя ее торты были под стать ей – суховатые и не манящие какие-то. Но – это частности. Аттестация же, вот она, родимая. Прямо у порога.

ОН лег – на пол, на тонкую циновку (в последние годы увлекался йогой) и постарался уснуть. Во сне увидел пунцовое солнце, просвечивающее сквозь сосны, увидел очень светлые «хрустальные глаза». Проснулся, задыхаясь и вскрикивая, принялся кулаками молотить подушку, как будто убивал ее. Потом провалялся без сна до самого утра.

Часов в десять – звонок в дверь. Высокий, бледноватый как картофельный побег, юноша переминался с ноги на ногу, стоя у двери.

- Это вам от вашей сибирской знакомой, - протянул маленький сверток. ОН опешил.

- Как – от сибирской знакомой? – ОН даже присел на табуретке около телефонного столика – ноги стали ватными.

Подросток Его растерянности не понимал. Уточнил ЕГО и ЕЕ фамилию, имя и отчество. Смотрел на НЕГО в упор, с недоумением.

- Ну, господи, что вы так удивляетесь? Я у НЕЕ часто бываю, когда на каникулах. ОНА через меня передала вам пакет, - втолковывал подросток, - я уже вторую неделю как приехал. Только ОНА наказала – в какой день вам передать. Вы именинник, да?

Юноша явно не имел понятия о том, что с НЕЙ приключилось. Две недели как ходил на занятия, бегал на свидания – сверток вылеживался у него где-нибудь в чемодане, ждал своего часа, когда ОНА там уже давно…

Юноша, так ничего и не поняв, ушел, немножко обиженный. Гражданин с опухшим после ночи лицом, с взъерошенными редковатыми волосами, облаченный в старый растянутый тренировочник, отпустил его – даже спасибо не сказал. Такой чудак…