|
Глава пятая. УДИВИТЕЛЬНОЕ РЯДОМ «Маханечка» - Ты послушай, что наш чудик говорит! – указывает мама на брата. - Не пойду больше в детский сад, все - завтра иду в школу, мне нужен букварь и портфель, - насупившись и сверкая зелеными глазами, твердо заявляет малыш. - Сегодня детей выпускали в школу из старшей группы в детском саду, всем им вручили буквари, карандаши и тетрадки. Хороший праздник получился, вот и общаемся с ним на тему школы. Не понимает, что ему всего шесть лет, а учиться идут с семи, и его не примут. - Я сказал - примут, значит, примут. Буквы все знаю и считать умею, - упорствует брат. - А что? Пусть учится, забери его в свою школу, - говорю я, зная, что с сентября мама начнет работать учительницей. Смотрю на братишку - ростом он маленький, щуплый, сидит на венском стуле, только половину его и занимает. «Его же из-за парты не будет видно, да и школьную форму на него вряд ли можно купить»,- думаю я. Всю ночь из своего темно-синего сарафана мать шила брюки и жакетик для брата. И получился симпатичный костюмчик. Белую рубашку, портфель и остальные школьные принадлежности она успела купить вечером, в последнюю минуту перед закрытием магазина. Рано утром, наглаженный, с портфелем, он гордо вышагивал по дорожке к калитке, рука в локте согнута, чтоб портфель земли не касался. Но, через пару минут он соорентировался и просто потащил его волоком, так было легче. Портфель доставал ему от земли до пояса. Ученик, первоклашка… Когда его представляли учительнице, та сказала: - Какого же «маханечку» вы мне привели! Хотя, если сядет за первую парту, может, я его видеть буду… Некоторым людям везет в жизни, им до школы идти - за угол завернуть или через дорогу перейти, только не нам, потому что мне до двух школ, общеобразовательной и музыкальной, в разные концы города по 45 минут езды на автобусе, брату с мамой – то же самое. Автобусные и троллейбусные остановки стали частью нашей жизни. Мама просила нас всматриваться в лица людей, в их черты, в манеру поведения, вслушиваться в интонации голосов и придумывать истории об этих незнакомых людях, о их жизни, отгадывать их профессии. Но всё это делать аккуратно, чтоб не обидеть незнакомцев пристальными взглядами. Иногда стоять и ждать автобус можно было по двадцать минут, по полчаса и наблюдать, наблюдать... Забавы Вскоре и меня перевели в мамину школу, я старалась быть отличницей, помня, что за каждым шагом наблюдают, и, если что, все мои проделки станут мгновенно известны. С этой точки зрения, предыдущая школа была лучше, там я нашла общий язык со многими ребятами и, в общем-то, жила весело, в меня всегда кто-нибудь влюблялся и носил мой портфель (чем я страшно гордилась). А после школы было достаточно времени для уроков, вечером - для игр. Больше всего любили мы в сумерках «перекрывать» нашу улицу суровой ниткой, а то и тонкой верёвкой, да покрепче. На две команды разделимся, держим за концы и ждем, когда влюбленные парочки пойдут гулять под тополя. Фонари обычно стояли без лампочек, и мы ожидали в кустах на обочине дороги. В засаде обменивались наблюдениями: ага, он ее обнял, сейчас целоваться начнут, так, поднимай нитку. Ба-бах, она растянулась, юбка-то, юбка взметнулась, даже трусики видно. Если парень обнаруживал веревку, вопль: «Хулиганье!!» - несся нам вслед, а мы убегали в разные стороны, аж шум в ушах стоял. И всё-таки кто-нибудь из нас успевал издевательски крикнуть: «Под ноги смотреть надо!». Ещё мы очень ценили коробки из-под обуви. В них можно было положить кирпич, вытащить коробку на середину дороги, и обязательно кто-нибудь из прохожих ее пнет, а потом прыгает на одной ножке. Однажды мы с кошельком хохму провернули. К кошельку привязали леску и сидим ждем - кто клюнет. Видим, мужик идет чуть пьяненький, покачивается, увидел кошелек, оглянулся, никого в округе не видно, нагнулся, а кошелек с места сдвинулся. Что за чертовщина!?.. Опять нагибается, кошелек медленно по асфальту ползёт, мужик - за ним, руками схватить пытается, а мы еще быстрей тянем. Тут нас смех разобрал, и мужик сообразил, что с ним шутки играют. Разозлился страшно, гнался за нами до следующего квартала, хорошо, никого поймать не смог… Но однажды вечером мама подытожила: - Голубушка, ты что же делаешь? Я тебя научить стараюсь, как людей понимать, анализировать, а ты сама-то себя не понимаешь и со стороны не видишь, где уж тут оценить свои поступки! Вы ведь людям больно делаете. Боль приносите, а еще и смеетесь над этим? Неси сюда зеркало немедленно! Принесла я зеркало, и мать сказала: - Смотри, давай, на себя! Смотрю на свое лицо, вижу дрожащие губы, слезы - ручьем, рот кривится, так что видны мои передние верхние зубы лопатой и щель между ними, на лбу челка растопырилась в разные стороны – в общем, страшилище. - Ты себя узнаешь? - Да... То есть нет… - всхлипываю я. Неделю мне было стыдно выйти на улицу. Больше таких забав не затевали, ограничивались казаками-разбойниками, вышибалами, а ещё прыгали на скакалке. С началом нового учебного года я была занята под завязку, всё реже и реже удавалось выходить на улицу. И вот, пропустив целый год, я опять хожу в музыкальную школу. В центральные школы меня не приняли, так что я теперь мотаюсь в музыкалку на окраине города четыре раза в неделю. Чтобы время зря не тратить, читаю в автобусе или сплю, конечно, если сесть на свободное место, что не всегда удаётся. Напасти …Осень наступила с ароматом поспевающих яблок в саду, рдея багрянцем и шелестя золотом листьев. Мы перебрались из подвала наверх, сентябрь был теплый и в открытые окна мы видели яблоки, заглядывающие красными бочками в комнаты. Особенно поражала одна яблоня, с виду неказистая, но яблоки приносила гигантские, некоторые весили по 330 граммов - я сама взвешивала на весах-безмене! Теперь в большой комнате-зале лежал огромный китайский ковер, пять метров на три, застилая весь пол, куплены новые модные кресла и радио. По утрам нас будил гимн, а потом раздавалось: «Начинаем утреннюю зарядку», что означало - пора вставать, быстро умываться, приводить себя в порядок и под «Пионерскую зорьку» - была такая радиопередача - схватив ноты, бежать к автобусу. Вот именно, бежать, но-га-ми!.. Они меня очень озаботили после первого урока физкультуры в новой школе. Форма у меня была чернильного цвета и в обтяжку, чего я стеснялась, но это бы еще ничего. Одна из девчонок подошла ко мне и сказала, что мои ноги кривые. - Ничего не кривые, нормальные ноги! – удивилась я. - Всё равно кривые, кривые! – с издёвкой последовал ответ. – Смотри, какие ноги у меня, длинные и стройные, а ты вся какая-то не такая, и с такими ногами мальчишкам ты никогда нравиться не будешь! «Боже мой, как же я не заметила, что мои ноги неожиданно окривели, как же так получилось?» - лихорадочно пытаюсь понять обрушившееся на меня бедствие. В тот день я вертелась перед небольшим настольным зеркалом, поставив его на пол, и пытаясь оценить свои ноги. Напасти на меня так и валились. Совсем недавно шрамы на лице рассосались, но если краснею, их всё равно видно – я себя даже тренировала, чтоб не краснеть. Откуда шрамы? Это я однажды в ванной, не устояв под душем, поскользнулась и обожгла о раскалённый титан щёку, потом пытаясь оттолкнуться ладонями; вместо того, чтобы отпрянуть, как на грех, развернулась и прильнула к нему спиной - так кожа и прилепилась к злополучному титану… Подхватив меня и закутав в полотенце, мать и Груня пытались мазать ожоги маслом и ещё какой-то гадостью, припудривая содой… - На лицо, на щёку больше кладите! – причитала мама, а Груня вторила: - Изуродовалась девка, хоть бы шрамов на лице не осталось! Мне было не до их стенаний. Я рыдала в голос, солёные слёзы орошали обожженные места, лицо пылало, на щеке и спине лопались волдыри, с ладошек слезала кожа, к тому же я просто каменела от ужаса – смогу ли играть на пианино?! Паника постепенно стихала, по всей видимости, мама и Груня решили, что ожог сильный, но не смертельный, обе успокаивали меня: «До свадьбы заживёт!», а баба-Груня обещала какое-то особое облепиховое масло, и буду, де, я ещё краше. Чудодейственные возможности обещанного масла произвели на меня огромное впечатление и я спросила, что такое облепиха, где она растёт и как это волшебное масло делают. Груша затараторила, из неё так и сыпались рассказы про то, как обожженные люди от этой самой облепихи, что называется, с того света возвращались. Слёзы постепенно у меня иссякали, а проявленное мною любопытство относительно масла успокоило моих спасительниц – «жить будет, раз интересуется» - поняла я по взглядам. Ночью не могла уснуть от боли, - пыталась спать на животе. Но положить голову я могла только на одну сторону, вытянув руки по швам, с вывернутыми наизнанку ладошками. Масло действительно достали, и каждое утро я осторожненько накладывала его на раны. Зеркало стало неотъемлемым атрибутом моего утра – я наблюдала, как шрамы рубцуются, и молила, чтобы не осталась уродиной. Всё закончилось благополучно. …Теперь только с ногами разбираться придётся… Надо маму спросить, зачем она меня кривоногой родила и есть ли возможность как-то их выправить… Вот ведь гадкая девчонка, - сказать такое, что мальчишки меня любить не будут! Вон Алибишка, тот по мне с ума сходит, каждый вечер камушки в забор кидает, чтобы я вышла погулять. Ребята нас жених и невеста прозвали. Вчера до ночи на скамейке «1000 и одну ночь» читали, про Шехерезаду, объятья, поцелуи-лепестки роз, про руки-лианы и Соломонову пещеру. Алибек тогда мне сказал, что мы вырастем и поженимся, и на одной постели спать будем, и что моя Соломонова пещера будет его пещерой. Ишь, чего захотел, я ещё посмотрю, с кем мне в одной пещере спать. Я Алибеку сказала, что ещё маленькая, вырасту – сама решу. Восточные сказки так красиво написаны. Нам вполне понятно, что там Шехерезада с султаном делает – что мы, маленькие, что ли, это родители так считают! Где Алибишка достал книжку, ума не приложу. … Не уверена, что врагине, которая мои ноги охаяла, хоть кто-то замуж в этом возрасте выйти предложил! Да все мальчишки этого класса по мне сохнуть будут, посмотрим, кто кого… Но иголочный укол сомнения всё-таки гложет - а вдруг мои ноги вовсе не идеальные? Злосчастные ноги Вечером, после ужина, задрав повыше колен халатик, как бы «между прочим» спрашиваю: - Мам, а у меня ноги кривые? Она, оторвавшись от мойки с посудой, удивлённо взглянув на меня, оглядела мои ноги: - Нормальные у тебя ноги! - Я тебя спрашиваю, они кривые или прямые? - Ты уроки сделала? - Сделала! Как будто она не знает, что я все учебники за лето прочитываю, поэтому в школе мне легко и домашние работы для меня – раз плюнуть, я их делаю за час! - Мам, ты на мой вопрос не ответила. - Что ты ко мне пристала с глупостями? Ноги как ноги, не в этом главное. - Знаю, знаю, красота души прежде всего и доброе сердце, и честность, и так далее. А я тебя спрашиваю про ноги! - Дочь, запомни навсегда: такой, как ты, в этом мире и на всей планете, и во всей вселенной, больше нет. Ты – уникальна, потому что каждый человек уникален по-своему… Она ещё что-то говорила, но в моей голове четко определилось – «кривые!». Ладно, обидно, но - ладно. Уточним всё же. - Понятно, скажи, сильно кривые или немножко? И почему они окривели? - Когда ты была младенцем, витаминов не хватало, у тебя рахит начинался… Час от часу не легче, ещё и какой-то рахит приплёлся. Просто невезучая я. - Но доктор вовремя заметил. И всё, что можно было, мы предприняли, - продолжала мать. Ничего себе, предприняли, теперь майся всю жизнь! - Доченька, мы же жили с Бабамкой, бедно жили, семья большая, какие там витамины. Тебе было два года, отец с тобой зашел в продовольственный и спросил тебя, что купить, а ты закричала: «Кильки». Еле говорила, но знала – килька это радость, не конфет или печенья попросила, а солёную рыбу. - Ну и что мне теперь делать? – начинала я злиться. - А ты научись ходить как балерина, с прямой спиной и ножку одну перед другой ставь, - посоветовала мама. Комплексы При слове «балерина» я взъерепенилась, как кошка: шерсть дыбом, когти вперёд… Да я и не собираюсь на них походить, на этих двух сестриц, что живут за два дома от нас! Они только-только поступили в хореографическое училище и зазнались. Теперь на улице ноги задирают, в позиции разные ступни вывёртывают, не едят с нами хлеб с маслом, посыпанный сахаром, презирают нас с моей соседкой Лоркой, что мы не балерины. Тоже мне, без году неделя знаменитости! Только начали, а туда же – заслуженные артистки! А мать всё продолжает: - Спину выпрями, подбородок вперед, и ступни аккуратно вот так ставь, пробуй, пробуй… Моя злость схлынула, и, покорная своей судьбе, я стала выхаживать вперёд-назад, кругами по всей комнате. … Подъезжая к своей остановке, я захлопнула с шумом книжку, так и не прочитав ни одной строчки от всей этой катавасии в голове: с кривыми ногами и «балеринской походкой». Ну просто «тлагическая жизнь». Боже, опять забылась – я же прекрасно выговариваю «р», как собаку тренировали каждый день: «р-рак, рыба, р-рыба, рак»… - Р-р-разрешите пройти, пожалуйста, - говорю впереди стоящему мужчине и выскакиваю из автобуса. Хорошо, школа началась, у форменного платья можно подол чуть-чуть отпустить, чтоб колени прикрыть, а то самый любимый, летний голубой сарафанчик, что мама сшила, стал коротким, на следующее лето ещё подрасту – совсем не смогу надеть… Благоприобретенный комплекс, тем не менее, нашёл укромное местечко во мне и просуществовал в течение многих лет. Избавилась я от него, уже учась в консерватории, и при весьма необычных обстоятельствах. Друзей-мальчишек у меня было много, и все они рассказывали мне свои секреты. Однажды спускаюсь с одним из них по лестнице с третьего этажа, слушаю его рассуждения в пол-уха о Битлз, о сексуальной революции, о том, какие типы женщин существуют на свете, с кем он переспал, и тэдэ и тэпэ, - тогда модно было общаться на такие темы. Приостановившись, он предложил мне посмотреть «Плейбой» и приоткрыл слегка дипломат: «Смотри, какие чувихи! Ноги от коренных зубов растут!». «Точно!», - думаю я и вслух говорю: - Везёт же бабам, а у меня ноги кривые… Он глянул на меня и выпалил: «Зато прямыми ногами мужской торс не охватишь, а для тебя – тьфу! Мужское тело – не доска, какие-никакие, а бока всё равно есть. Вот ты своими ножками раз - и, обхватишь-обовьешь!». - Хам ты! – зарделась я и, вспрыгнув на перила, откинув изящно голову, съ-ез-жа-ю вниз. Я была в юбке-миди с боковым разрезом чуть выше колен, шлицы разошлись, показав линию ноги, обтянутой нейлоновым черным чулком. Краем глаза я сама себя оценила –хм.. красиво. Легко спрыгнув, оглядываюсь на своего приятеля и вижу в глазах за стеклами очков восхищенный, потрясенный взгляд. - Ты такая обворожительная… - промямлил он. - Нет, просто чёртовски хороша, - рассмеялась я и быстро направилась по коридору в сторону концертного зала летящей походкой возрожденной богини. В тот миг я была благодарна моему приятелю больше всего на свете. И Фрейду тоже. Великому Фрейду, чьи книжки я всё равно достала – конечно, что было возможно в «самиздате», - и прочитала. По поводу комплексов могу вполне интеллигентно поразглагольствовать… *** Но это будет много позже, а на данный момент девочка с чёрной папкой для нот врывается в двери музыкальной школы. - Опять опаздываешь, - ворчит вахтерша. - Автобус поздно пришёл, - отвечаю я. - Как ты зимой добираться будешь? - Не знаю, увидим… О зиме даже и не думается, столько проблем на мою голову. Уж если я не красавица, то хоть постараюсь вырасти умной, - решаю я, заходя в класс. Всё-таки во вторник и пятницу более удобное расписание: можно сразу из одной школы в другую ехать, не возвращаясь домой. На вокзале сделать пересадку и до отхода автобуса на остановке газводы с двойным сиропом попить или сжевать чебурек, если, конечно, мелочи хватит. Деньги у меня не держатся, не то, что у брата. У него копилка спрятана, а где – никто не знает. Даже мама у него иногда просит рубль в магазин сходить. На рубль можно купить килограмм сахара за 78 копеек, булку хлеба, рогалик и на оставшиеся три копейки – газировку в автомате. Брат даёт только в долг и просит, чтоб вернули. Ему всегда возвращают, а у меня попросят пятак на пирожок в школьном буфете и забудут отдать, а чаще я сама не помню, кому дала. Но сегодня среда, и автобус мчит меня обратно домой по городским улицам, в глазах мелькают яркие плакаты «Слава коммунистическому труду!», «Слава передовикам производства!», «Да здравствует коммунистическая партия Советского Союза!», «Сдадим досрочно миллион…» - ах, не успела. Это у меня такая игра: проезжая мимо, быстро прочитать лозунги на плакатах. Игра игрой, но меня долго мучает один вопрос... Было дело, однажды ехали поездом мимо прекрасного леса - я возьми и заметь маме: - Хотелось бы мне такой лес иметь. - Так практически он твой! – отвечает она. - Значит, могу на полустанке сойти и жить там? - Конечно, нет! Мы – народ, как бы всем владеем, всеми полями, лесами, заводами и фабриками. Ты - член нашего общества, значит, часть общественной собственности принадлежит и тебе. - А какая часть, маленькая или большая? Не понимаю, как может быть «моё-наше»! - Платье – моё, сумочка – твоя, дом – наш… страна – наша, - отвечает мама. Объяснения по поводу частной, личной и общественной собственности в моей голове так и продолжают крутиться, нет-нет, да всплывут. Чересчур всё это мудрено… Пожалуй, успею сбегать в магазин, думаю я, спрыгивая с подножки автобуса и устремляясь вниз по нашей улице к дому. До обеда, может, привезут белый хлеб или венские булочки, талоны на хлеб отоваривать надо. Черный или серый ещё можно купить, а с белым теперь проблемы. Слышала, что больше кукурузы стали выращивать, значит, хлопья кукурузные с сахаром есть можно, но лучше купить эскимо-мороженое на палочке. Взрослые говорят, что наступили хрущевские времена, и жить будем лучше. Для кого, может, и лучше, а у нас что-то особого улучшения не вижу. Всё время едим жареную вермишель (терпеть её не могу), то с луком, то с говяжьими почками, или картошку с селёдкой, только в день зарплаты что-то вкусненькое покупается. На зиму – опять начнем соленья-варенья готовить и банки закручивать, а потом в подполье закладывать, закупать картофель и лук мешками… Зарплаты родительской не хватает. Снова появилась новая квартирантка с маленьким сыном. Нинель-шляпница. Поселилась в подвале, привезла штук десять деревянных болванок, чтобы шляпы натягивать. Посмотрю, как она шляпы из фетра и соломки станет делать, может, и сама научусь. Соломенная шляпа Со шляпами оказалось намного сложнее, чем я предполагала. Нинель была худенькая, изможденная женщина с бледным личиком. Она напоминала девочку из рассказа «Дети подземелья», что я недавно прочла, и я боялась, что она вдруг вот так и помрёт в нашем подвале. Но я сильно ошибалась. Нинель могла работать без устали, не поднимая головы, натягивая фетр и мех на болванки, кроя подклады. Она была странной учительницей, много не рассказывала, просто говорила: «Смотри, учись и делай сама». Показала мне только, как плести разные косички из соломки. Плетение французской косички мне не удавалось долго, но в конце концов получилось. Как-то вечером я заметила, что Нинель взволнована и начинает новую соломенную шляпку чуть ли не с благоговением. Когда я хотела притронуться к соломке, она строго-настрого запретила. - Почему? Она что, какая-то особая? – спрашиваю я. - Именно особая, мне надо срочно сделать соломенную шляпу с большими полями для жены высокопоставленного человека из ЦК партии! - Осень на дворе, - удивилась я, - зачем ей соломенная шляпа? - Они в отпуск едут, на курорт за границу – у нас осень, а там тепло. Мне за ночь успеть бы сделать, да сплести из кожи ремень для Него. Двойную же плату получу! Ходить строем, есть по команде… За границу, в соломенной шляпе, на пляж… Звучало непостижимо, как Артек и Черное море. Только самых лучших туда отправляют. Нет, понятно – можно ездить в деревню, Москву, Ленинград - я уже там побывала - в пионерский лагерь, на озеро в палатках, но – за границу!? Впрочем, в пионерский лагерь я больше не поеду. Ходить строем, садиться и есть по команде, с горном вставать и ложиться с отбоем – пытка. Лагерь стоял в горном ущелье, река протекала рядом, столько интересного вокруг, а выходить за территорию не разрешалось. Радовало только, что мне купили три новых сарафана и новые сандалии, в старых пальцы по асфальту шлепали, до того дообрезали носки у сандалет. Привезли нас, по палатам распределили, объяснили правила и строем вывели на обед. Кормили хорошо, я не жаловалась. Дежурила по кухне, выполняла, что говорят. Самое весёлое произошло в одну из первых ночей, когда в темноте мы – три девчонки, по подсказке старшаков, то есть первого отряда, забрались в палату мальчишек, ползком пробираясь между кроватями с нитками и иголками. Зашили им все рубашки и штаны. Всё делалось просто: большими стежками сшиваешь половины штанов и рубашек, затем дальше крадешься к следующему стулу, потому что одежду велено было класть на стулья перед кроватями. Сделав наше «черное» дело, мы неслышно выползли из помещения, никто из пацанов не проснулся. Вернувшись в свою палату и накрывшись подушками, мы давились от смеха, представляя, какие картинки мы увидим на побудке. Рано утром, до горна, уселись на скамейку, что стояла напротив окон их палаты, наблюдаем. Горн прокукарекал, ребята вскакивают, пытаются натянуть штаны, но не тут-то было - один на пол шлёпнулся, второй зачертыхался… А мы просто-таки умираем от хохота. На линейку они не вышли. Появились только к зарядке, злые, кулаками машут. Но и отыгрались на нас. Как-то ночью перемазали всех девчонок зубной пастой, и смешно нам не было, паста подсохла, стянув кожу на лице, так что с воплями пришлось бежать к умывальникам в темноте. Ровно через неделю, в первый же родительский день, меня забрали домой. Не поддавшись на разговоры про хорошее питание, добрых пионервожатых, интересные мероприятия, я сказала: - Не останусь! И если мне нужен будет «сонный час», поставлю в нашем саду под урючину раскладушку, прикрою лицо панамой и буду спать, чем хуже? Родителей не выбирают Но это я так, попутно. А панама – это вам не соломенная шляпка… - Не буду вам мешать, - говорю я Нинель, и – можно я рано утром зайду посмотреть? - Конечно, заходи! Медленно я поднялась по ступенькам из подвала, прошла через коридор в комнату, нашла мать и, прижавшись к ней, спросила: - Мам, почему ты не работаешь в ЦК партии? - Я же работаю учителем, учу детей грамотно писать и читать хорошую литературу. Кто-то ведь должен детей учить, я люблю свою работу, я её сама выбрала. - Лучше б ты выбрала ЦК! - Что случилось, доченька? Рассказывая ей, я поняла, что моё смятение по поводу «моё-наше» пополнилось ещё одним: «они-мы». - И ты позавидовала, и усомнилась в своих родителях, во мне? Знаешь, во-первых, родителей не выбирают – с ними приходят на белый свет. Уж какие они есть, их надо почитать и уважать, потому что они дали самое главное – жизнь. И никто никому не обещал лёгкой жизни. Вроде бы это очевидные истины, но каждый открывает их сам. Иногда с болью, иногда с радостью. Если ты явился в этот мир, значит, ты пришёл с особой миссией, которую всё равно выполнишь, хочешь или не хочешь, поймёшь или не поймёшь. Но стараться надо миссию сделать благородной, потому что она – только твоя. Никто другой её не реализует. И для каждого это часто тяжёлый труд, не только физический – духовный… Ты в школе за партой сидишь, учишься, по всей стране точно так же сидят дети: будущие космонавты, учёные, директора заводов, учителя, руководители страны, крестьяне, рабочие, но и преступники, мерзавцы, хамы… У кого-то в доме счастье и изобилие, у кого-то слёзы и горе… Каждый из вас сам выберет жизненную дорожку. Главное, не ищи лёгких путей. Они как раз и губят. Соблазнов свернуть не в ту сторону много. В общем, живи по правде и честно работай. Знаешь, как народ говорит: «Береги честь смолоду», и «от сумы да от тюрьмы, Господи, убереги». - Да какая же это «правда и честь»? Платить за шляпку столько, что нам с братом на зимнюю обувку бы хватило! - Зависть – самое ужасное, что может гнездиться в человеке. От зависти столько людей погибло, потому что она губит веру в себя. Сожрёт и не поперхнётся. Если завидуешь, значит, хочешь жить чужой жизнью, свою не ценишь, себя не ценишь. А чужой жизнью ты ни секунды не проживёшь. Помни – у каждого своя миссия. Своё назначение, свой путь, ну, и хватит об этом. А вообще считать деньги в чужом кармане – безнравственная стыдоба! В моей голове возникла отвратительная картина – моя рука залезает в карман штанины Высокопоставленного, нашаривает деньги и перебирает засаленные бумажки,а соломенная шляпа, разинув рот, пытается сожрать меня с потрохами. Прозрение пришло мгновенно, и, встряхнув головой, я переключилась на другую волну, почему-то спросив: - А правда, что дети рождаются от большой любви? - Конечно, мои дети – самое главное в моей жизни, и я вас обоих очень люблю! Следующего вопроса я ей не задала, но она его как бы сама в моей голове прочитала, иногда она умеет читать мысли, от неё ничего не скроешь. - Отец вас тоже любит. Ты не сердись на него, ему с собой разобраться надо. А то, что колготки не подошли, - зарплату получу, и мы купим тебе новые колготки. - Пожалуйста, все девчонки в них ходят, одна я чулки на резинках ношу. Когда отец их принёс, я была так счастлива, но они маленькие, я их только до коленок смогла дотянуть. Обидно! Отец – а моего размера не знает… - Может, и не надо бы тебе это говорить, но – скажу. После последнего скандала он себя чувствовал виноватым, хотел что-то приятное сделать. И я дам тебе совет, в жизни пригодится, если обидела кого и вину свою чувствуешь, - не откупайся подарками или деньгами, приди и честно скажи: «виновата, прости». Выслушай, что тебе скажут в ответ, наберись мужества и не дай гневу затаится в сердце. Лучше молча выслушай и ещё раз скажи: «прости!». - Мамочка, не печалься, а то у тебя опять глаза темно-зелёные стали. Всё будет хорошо… - Иди спать, спокойной ночи, и как всегда – ручки под щёчку, и на правый бок. Свернувшись калачиком рядом с братишкой, мы с ним на одном диване спали, я долго пыталась уснуть, обдумывая мой прошедший день. Сколько всего произошло… Брат тихо посапывал. Прикрыв его получше одеялом, я подумала, что печаль забралась в наш дом крохотной ядовитой змейкой, но в течение нескольких лет разрослась и уходить не хочет. И «розовые очки», через которые я смотрю на мир и не вижу реальной действительности, как говорит мама, становятся всё прозрачней и прозрачней, «розовость» блекнет, блёкнет… А шляпу я побегу смотреть с утра пораньше, - решаю я… Итальянская шляпа Полтора года тому назад, в Санта-Барбаре, зашли мы с мужем в Молл, так называют здесь в Америке огромные магазины, и попали в шляпный отдел. Каких только шляп там не было! На одной из стоек висели роскошные итальянские шляпы. «У нас новое поступление товаров из Италии. Примерьте, вам подойдёт», - приветливо улыбалась продавщица. Взгляд мой упал на бежевую, широкополую шляпу, тонкой соломки, почти прозрачной. Примерив, я почувствовала - она моя. Повернулась к мужу: «Покупаю, покупаю!». - Но мы же в Италию собираемся на следующий год, может, там купишь? Куда там, я уже вытаскивала деньги и подавала продавщице. С большой шляпной коробкой прошла до машины, точно зная, когда я надену эту мою шляпу. И тот день настал. Я сидела под палящим солнцем на скамье амфитеатра, под открытым небом, и смотрела, как на сцену выходили выпускники Университета Беркли, и среди них мой сын - хотя вообще-то он мне зять, муж дочери. Но в душе своей я его усыновила. Амфитеатр полон народу, объявляют имя каждого выпускника. Сцена украшена разноцветными флагами, профессура в мантиях рядами сидит посредине. В мантии и шапочке с кисточкой зять подошёл к сцене. Проходит на сцену, получает свиток. Бакалавр. Политолог. Кто б мог подумать! И вот я его обнимаю и слышу: «Спасибо, мама». - Тебе спасибо, сынок. Выдержал, выстоял. - А тебе идёт эта шляпа. - Ага! – отвечаю я... |
