Глава
шестнадцатая. ДЕЛА
СЕМЕЙНЫЕ…
Павел
Наступила осень, разливалась
красками, растворяла в величии увядания все мои
былые страдания, тихими вечерами залечивала мои
раны, стряхивала сомнения. Теперь я - любила. Первый
поцелуй изменил весь мир – он стал добрее, лучше,
и жить хотелось, и верить хотелось во всё самое
светлое. Я любила, даже не зная его фамилии, - так
получилось, что не удосужилась узнать. Он понимал,
что нравится, но дальше поцелуев мы не шли. Как-то
днем – телефонный звонок. Женский голос спрашивал
Павла, я ответила, что его здесь нет, и вообще –
кто она такая? К моему удивлению, это была его мать.
Он не пришел ночевать, она его искала. Тогда только,
я узнала его фамилию, причем его мама сказала, что
я нехорошо поступаю,
задерживая молодого человека на всю ночь.
- Послушайте, я вашего сына видела
два дня тому назад, вы не по адресу обратились со
своими обвинениями, - изумилась я.
Когда он появился, я негодовала.
Павел откровенно ответил, что был у своих подруг
- две сестры жили вместе, вот он у них и заночевал.
А потом слегка коснулся подробностей своей личной
жизни. Так выяснилось, что с седьмого класса до
десятого он любил одну девочку, но они разбежались
из-за глупой случайности – он пришел поздравить
её с днем рождения, но на день позже, и она его
прогнала. Чувствовалось, -
его сердечные раны еще не зажили. Ревность
больно кольнула меня:
- Знаешь, если у тебя к ней остались
чувства, может быть, тебе с ней помириться? –
посоветовала я.
- Нет, не буду! Время ушло, да
она уже нашла себе другого, - ответил он. –
У тебя кто-нибудь был?
- Да… - протянула я с ответом.
- А с Андреем?
- С ним мы просто друзья, - отрезала
я. – Всё, что было – в прошлом, там и осталось.
С месяц наши с Павлом отношения
ничем не омрачались. Под огромными березами, под
золотом их листвы, он признался мне в своей любви.
Сердце моё трепетало от счастья, нежности и ликования.
Он сказал, что мы всё равно поженимся. Но почему
– «всё равно»? Этот вопрос так и застрял
у меня на кончике языка, я не решилась его задать,
а потом и вовсе отбросила.
Время текло незаметно, быстро
приближались ноябрьские праздники, мы решили, что
после демонстрации пойдем к его друзьям, и там я
смогу со многими познакомиться. Возвращаясь с площади,
мы беседовали о движении хиппи, о войне во Вьетнаме,
сексуальной революции,
буддизме. Тогда я ему сказала, что половину
жизни мы спим. Хорошо бы спать с желанным, так что
прежде всего нужно проверить, подходим ли мы друг
к другу как мужчина и женщина...
Под грохот салюта я буквально
возносилась в пламени любви на небеса, и душа моя
благодарно взывала:
- Боже, спасибо за это чудо,
за чудо любви, за то, что я женщина!…
Поздно ночью вернулась домой,
тихо проскользнула в свою комнатушку, уткнулась
в подушку, смеялась и плакала одновременно, от счастья
и умиротворения. Пошарив на книжной полке, вытащила
засушенные мной первые гвоздики, подаренные Павлом
не так давно, - цветы не потеряли своего алого цвета,
я гладила их и целовала. Безумство любви окунуло
меня в водоворот новых чувств, и уснула я на рассвете
младенчески счастливым сном.
Я
сама его убила…
Последствия не заставили себя
ждать. Я металась в поисках любого способа, пила
молоко с йодом, выпивала стаканами водку и сидела
в горячей ванне. Ничего не помогало. Неужели я одна
такая несчастная на белом свете? Тогда казалось,
что да, только я одна. Сейчас-то я знаю, таких горемык-
тысячи. Нас
сжимают в объятьях, говорят: «ты – самое ценное
на свете», а как на горизонте появляется ответственность
за содеянное, так остаемся один на один со своей
оплошкой. В лучшем случае, поддержку окажут, за
медицинские услуги заплатят, на худой конец - жениться
предложат.
Кровавый туман в глазах стоит
от тех дней, я сама сподобилась и вызвала преждевременные
роды. Электричество отключили в ту ночь, когда начались
схватки, я зажгла свечку, в муках извивалась. Когда
всё кончилось, неуклюже наклонила голову и мои волосы
вспыхнули от огня свечи. Заискрилось в глазах...
Ведро с кровью вынесла в туалет, вода стала красной.
Так со свечой стояла и смотрела, потом решила сполоснуть
руки, подошла к умывальнику,
в зеркале увидела своё совершенно белое лицо
и пепел вместо волос. Рукой провела - на ладонь
глянула,- смешалась кровь с пеплом. Губы шептали:
- У нас был сын, нету теперь
сына, никогда не будет. Я, я сама убила, изничтожила...
Господи, прости, грех-то какой на душу взяла!
Доползла до кровати, улеглась,
глаза закрыла - и ни одной мысли, никакого чувства
во мне… пустота…
Утром стала звонить Павлу, его
не было, ушел кататься на лыжах. В голове гудело:
красное и белое, какое сочетание! Кровь красная,
а снег белый… он кататься ушел, а я в крови валяюсь.
Надо будет спросить, хорошо ли он спал? Нет, он
ничего не почувствовал. Если б почувствовал, то…
Он не знал, он не знал…
Скорбь
За окном шумел дождь, свет от
качающегося фонаря вырывал оплывшую свечу, забытую
на журнальном столике, я задыхалась от сотрясающих
рыданий, зарывшись поглубже в подушку. Очнись, очнись,-
уговаривала я себя, - ты ведь у Юли на квартире,
готовишься к ее первому концерту. Ты себя изводишь,
в конец завспоминалась, - пыталась я урезонить бушевавшую
бурю в своей душе, - не зарубцевалась твоя старая
рана, так сделай что-нибудь...
Сквозь годы, в одно мгновенье,
в пространственно-временную точку, под названием
«сейчас», волевым усилием я как бы стянула
два времени, наложила одно на другое. И увидела:
две женщины стояли по обе стороны зеркала. Одна
- молодая, с вымученным, немигающим взором и пеплом
сожженных волос на челе, другая, проскользнувшая
сквозь зыбь времен, с обозначившимися морщинами
на лице. Глаза
встретились, молодость увидела в отражении то, чего
не ожидала, – глубокое сострадание. «Милая
ты моя, - говорили глаза в морщинках, - как мне
тебя жалко
и понятно,
что расплата за ошибки
бывает тяжелой!
Прости себя за то, что случилось, прости,
что не смогла пойти против людского мнения, не смогла
защитить своё дитя и дать ему жизнь. Прости за боль,
за утрату, за прикосновение смерти...»
Раскат грома разорвал пелену
видения, я вздрогнула от осознания невероятности
того, что, возможно, произошло... В тот жуткий момент,
в прошлом, мне ведь показалось, что из зеркала на
меня глядят
чьи-то глаза....А вдруг это я сама и была,
то есть я из моего сегодня, из моего будущего. Тогда,
действительно, прошлое, настоящее и будущее – это
один круг -
из одного пространства и времени можно переходить
в другое. Меня лихорадочно заколотило, впрочем,
что не привидится и не подумается в такую погоду,
природа не на шутку расходилась, молнии так и полыхают…
но закрыв опухшие от слез глаза, я вновь ощутила
себя в прошлом, на рассвете....
Тем утром я кромсала свою любовь
в клочья, хладнокровно и жестоко. Дорого мне обошлось
уйти от людского позора, но от своего собственного
суда я не могла скрыться. Только мама меня понимала.
Она всё знала, но проходить через все переживания
и боль мне приходилось в одиночку. Мама ни разу
не упрекнула меня ни в чем, не оскорбила, только
пыталась меня согреть своей любовью и вниманием.
Когда я рыдала заламывая руки, она говорила:
- Да что ж ты по своему Павлу
как по покойнику рыдаешь, он же живой, что ж ты
его так оплакиваешь? Всё образуется, всё встанет
на свои места.
Когда мы встретились с Павлом,
я холодно сказала:
- Всё обошлось. В общем-то, жениться
на мне - нет необходимости.
И не надо было ходить свататься
к его родителям. Теперь понимаю: уму ж непостижимо,
что из-за болезни его отца мои родители, невзирая
на собственный развод, и я ходили к ним домой, чтоб
меня те засватали. Никогда не забуду, как
мать Павла меня прижала к себе, словно змея обвила,
- вот такое было четкое ощущение, а потом сказала,
что у неё ещё одна дочь появилась. Во время этого
визита приняли решение о свадьбе: чтоб без шумихи.
Спрашивали – может, мы согрешили, и поэтому хотим
пожениться, всё это я отрицала. Мама была в возмущении.
Во время этой встречи явно подчеркивалось, - участь
у них у всех незавидная, сын не ту нашел, - мамаша
своего сына называла теленочком, что попал под нож
такой, как я, притом
по глупости, и институт ему уже никогда не
закончить. Еще было понятно, мы находимся не на
той ступени социальной лестницы, - они, де, выше.
Но что, мол, поделаешь, - ситуация вынуждает. Такая
вот мутота вышла…
Короче говоря, в тот день послала
я Павла куда подальше, он на коленях стоял, просил
прощения, о любви говорил. Часть моего сердца кричала:
«прости», другая требовала – «гони»…
Перемены
Перемены в нашей домашней жизни
растаскивали наш шаткий очаг по кирпичикам. Нашу
половину дома разделили на две, ванную переделали
в подобие кухоньки, и вместе с моей комнатой все
это превратилось в «половину отца».
Еще раньше я, брат и мама, перегородили наш зал
стенкой, заполненной для изоляции старыми учебниками.
Удивительно, но больше всего оказалось учебников
по истории, поэтому мы шутили, что у нас «историческая
стенка».
Маму перевели завучем в другую
школу, вместе
с ней перешел и мой брат. Так уж получилось, что
она преподавала в его классе русский и литературу.
Иногда вечерами у них шли дебаты по поводу сочинений.
Брат всегда мог уместить, что он думал, на трех
страницах, а по всем правилам надо было принести
сочинение минимум на восьми. Он постоянно ворчал,
ведь хуже не бывает, когда собственная мать является
твоим же учителем, и
она с него требует в три раза больше, чем
с других. Учился он хорошо, ребята и учителя в школе
его любили. Параллельно со школой брат занимался
спортом, иногда я ходила к нему на соревнования,
сначала по прыжкам в воду, а потом на матчи по водному
полу. Мне всегда нравилось, как он плавал брассом,
я больше любила называть это стилем дельфина. Его
тело рывком взметалось над поверхностью воды, потом
погружалось на какое-то время, а у меня дух захватывало
от ожидания, когда в брызгах и сверкающих каплях
он покажется на поверхности. Теплым воспоминанием
останутся наши вечера, когда мама читала нам с братом
вслух рассказы Чехова. Только тогда и отдыхала моя
душа, когда мы оставались втроем или дискутировали
на разные темы с братишкой.
Стояли брежневские времена, с
одними и теми же знакомыми лозунгами, отчетами партийных
съездов, полетами космонавтов, войнами на другом
конце света, происходившими в параллели с простыми,
людскими драмами. Ушли из жизни мои деды и бабушки,
детство и юность, наступала взрослая жизнь. Всё
чаще я задумывалась, какой она будет, где я буду
работать и жить…
Но Павел из моей жизни не уходил,
незаметно посещал нас - занимался с братом. Я себя
корила, увещевала, и постепенно рана моя стала заживать.
Наводчица
Презабавный случай произошел
одним из летних вечеров. В конце весенне-летней
сессии сидела я в скверике, симпатичная девушка
подошла к скамейке и присела рядышком, начала горько
плакать и рассказала мне целую историю, так похожую
на мою, - только парень её оставил, и она, бедная,
в наш город взяла, да и приехала – без ничего, налегке,
ни денег, ни крыши над головой. Наверное, у меня
такой вид, что мне можно «лапшу на уши вешать»,
и я поверю.
В самом деле, я ей поверила, посочувствовала,
к себе домой привела. В общем, напоила, накормила,
обогрела, постель расстелила. Как вдруг в окошко
постучали раз, другой - вышла, никого нет. Стук
повторился, и наконец в проеме двери показался паренек,
назвался знакомым моей горемычной, впустила я его,
чаем напоила. Он ушел. Рано утром, накормив мою
новую приятельницу хорошим завтраком, я дала ей
кой-какие деньги на дорогу и книжку, как делать
спортивный массаж – она попросила на время почитать.
Ушла по-доброму, со мной распрощавшись. Через полчасика я обнаружила, что исчезло моё любимое кольцо
и золотая цепочка. Сначала я на неё не подумала,
обыскала весь дом. Но, вскоре пришла к выводу, что
всё-таки это она стащила. Ругала себя, почему же
я такая простодыра, - от обиды даже жалко себя стало.
Она мне вечером позвонила, начала рассказывать,
как хорошо
устроилась.
Слушаю ее, потом говорю:
- Ты зачем мои вещи взяла? Кольцо
тебе не принесет счастья, оно у меня единственное,
с голубым камнем, верни его по-хорошему, и я злобы
на тебя таить не буду.
Она отнекивалась и быстро трубку
положила.
С братом мы оба пришли к выводу,
что девица была наводчицей, а парень – компаньоном,
который пришел, удостоверился, - с нас нечего взять,
- в наших хоромах богатства не водилось, поэтому
она, что смогла найти, то и забрала. Конечно, невозможно
было представить, почему за доброту нам отплатили
столь нелюбезно. Брат утешал меня, но
злился, ведь
мы так глупо опростоволосились. И даже то,
что мы от души хотели помочь, нас как-то не грело…
Брат закончил школу и уехал учиться
в Сибирь. Дом без него опустел, я постоянно с ним
старалась созваниваться, помогала, чем могла, иногда
приезжала к нему. Но, проучившись год, он вернулся
и, не говоря никому ни слова, поступил в другой
институт.
Супружество
Моими ежедневными заботами были
занятия в консерватории. Часами я учила новую музыку,
шлифовала технику. Я не отказывала себе в других
поклонниках, хотя и держала их на расстоянии, поскольку
будущее с Павлом было неясным. Однажды я сказала
ему, что мне уже пошел 23-й год, институт он закончил,
как и хотели его родители, и пора уже решать, что
будет дальше…
Когда мы пошли подавать заявление
в ЗАГС, то он оказался закрытым на обеденный перерыв.
Подумалось мне, что «всё не слава Богу»,
но попозже мы всё же подписали все бумаги и за три
месяца знали дату своей свадьбы. Мама заказывала
банкетный зал, хлопотала о приданном, суетилась,
но была молчалива, не говорила лишних слов, как
бы замкнулась в себе. Я пригласила на свадьбу всех
родственников отца, но не его самого. К тому времени
отец съехал, и все контакты с ним прервались. Друзья
и знакомые были приглашены заранее, не знали только
родители Павла. За неделю до свадьбы я расстроилась,
что он им ничего не говорит, и, поссорившись, сказала,
что мы всё отменим. Он уехал рассерженным, а потом
через час звонила его мать с поздравлениями.
У меня не было свадебного платья,
мы не могли найти ничего подходящего, и тогда моя
младшая тетка предложила взять его в ...прокате.
Вот так, во взятом в Москве напрокат свадебном платье
я и вышла замуж.
Павел переехал жить к нам в дом.
Ровно через месяц я была готова с ним расстаться,
я не могла с ним жить. «Я должна немедленно
с ним развестись», - всё чаще ловила я себя
на такой мысли. По-моему, мама почувствовала, что
со мной не всё ладно, и предложила нам отделиться,
жить самим, к тому же муж уже работал и получал
зарплату. Вскоре, мы переоборудовали подвал нашего
дома в симпатичные две комнатки, разделенные синей
в квадратах занавеской. Павел нарисовал на стене
фреску с изображением Геркулеса, мы поставили стопки
пластинок и книг вдоль стен, купили диванчик, подремонтировали
старый письменный стол и зажили своей жизнью. Как
всегда, мама оказалась права, у каждой женщины-жены
и хозяйки должны быть свои кастрюли.
Мои первые супружеские годы были
счастливыми, с небольшими вкраплениями огорчений,
иногда смехотворно-глупыми. Один спор по поводу
песни и её исполнителей запомнился особо – в конце
концов, даже мой брат подключился и пытался отстоять
мою точку зрения, потому что я была права, но Павел
упорствовал.
Мы впервые поссорились, и он не разговаривал
со мной целых три дня. Всё было очень необычно.
В нашем доме был негласный закон, мама его ввела
с самого детства: если поссорились, надо обязательно
придти к примирению, выяснить всё «до донышка»,
но продолжать разговаривать и пытаться прощать.
А прощать надо было уметь. В то время я не знала,
что мать Павла могла, обидевшись на него, не разговаривать
с ним месяцами. Пришлось мне первой с ним заговорить,
я не умела долго таить неприязнь, была отходчивой,
да и зачем короткие дни своей жизни бросать на ветер
в угоду злобе или обидам. Вот уж в чем я не видела
смысла!
Жертвы
науки
Одним дождливым вечером Павел
принес маленького мокрого котенка, который облюбовал
старую заячью шапку и объявил ее своим владением,
через некоторое время у нас появилась овчарка, хороший
крепкий щенок. Кот подрос и прыгал на письменный
стол, укладывался на бумаги, мурлыкал, создавал
блаженную атмосферу, пока Павел готовился к экзаменам
в аспирантуру. В нашем подвальчике часто собирались
друзья, в зимние вечера от печки шло тепло, было
уютно. Иногда мы устраивали целые спектакли, типа
КВНов, наши хлопчатобумажные занавески превращались
в театральные занавеси, и смех раскатывался по всей
комнате, звучали ободряющие аплодисменты и шуточные
комментарии по поводу доморощенных талантливых актеров.
Мы были молоды, красивы и счастливы. Зачастую не
хватало денег, и я училась «делать»
бюджет семьи, завела тетрадку, вписывала каждую
израсходованную копейку, но, конечно, без маминой
помощи не обходилось, иногда и
его родители подбрасывали нам деньжат. Но
для них я так и осталась чем-то крайне чужеродным.
Пожалуй, отец Павла был ко мне более благосклонен:
частенько, отчитав лекции в институте, забегал к
нам на огонек, пил чай и болтал с нами о разном.
Только после рождения нашей первой дочери свекровь
сказала моей матери, что, в принципе, конечно, всё
хорошо, дети
живут счастливо, любят друг друга, и малышка у них
растет не по дням, а по часам.
Напрасно, ох, напрасно мой муж
уехал в аспирантуру и не взял меня с собой. С момента
рождения дочки и до окончания его учебы прошло три
года. Он не видел девочку месяцами, а каждый месяц
в младенческом возрасте шел за годы. Павел мог приехать
на три дня и видеть, что ребенок уже ползает, или
стоит на ножках, говорит первые слова. Он занимался
в Москве наукой, а я, оставив малышку одну с нянькой-другом
или подружкой моего брата, бежала в консерваторию
на работу, возвращалась и видела уже совсем другого
человека, качающего в коляске мою дочку. Обычно
эти ребята оказывались с одного курса с братом или
друзьями по спорту. Были моменты, когда вообще не
было денег, до зарплаты и стипендии моего брата
еле-еле доживали. Мама с новым мужем была далеко
в Одессе, только брат мне и помогал, да свекор иногда
заходил. Бывало, оставался сахар и чайная заварка,
тогда, чтобы молоко не исчезло, я пила чай стаканами.
Моя соседка Маечка, замечательный человек, зная,
в какой ситуации я нахожусь, порой приносила булку
хлеба и сливочного масла. Помню, как-то она оставила
пачку масла на столике, дочка тогда уже потихоньку
ходила, я вернулась из кухни, где варила ей кашу,
смотрю, исчезло масло. Кинулась искать, найти не
могу, позже обнаружила, - у малышки руки жирные.
Не могла поверить, что она всю упаковку масла съела,
думала, плохо ей станет, но нет – дочь пребывала
в великолепном настроении.
Однажды она меня испугала, я
в подвале стирала, - к тому моменту мы перебрались
наверх - нагрела воды в баке и ночью на стиральной
доске устроила постирушки. Слышу - наверху кто-то
ходит, брата дома не было, дочку я уложила спать
в манеж. Страх пронзил меня; думаю, всё, кто-то
в дом забрался, схватила кочергу и бегом наверх,
влетаю в комнату и вижу, что ребенок мой на порожке
свернулся в клубочек и спит. Каким-то образом она
выбралась из манежа и протопала через всю комнату.
Я аккуратно подняла её на руки и уложила с собой,
так и не закончив стирку в ту ночь. Прижала малышку
к себе, веки крепко сжала, чтоб слезы не катились
из глаз, и почувствовала, как медленно заструилась
тоска в моё сердце: «Моё крохотное счастье,
моя чика-чирика», - шептала я, перебирая шелковые
волосы своего дитя… Мне трудно… труднее всего видеть
твои глаза, когда я тебя оставляю одну, спящую в
манеже, уезжаю на такси на работу, отыгрываю студентам
экзамены и, возвращаясь, вижу тебя, мокрую, обессиленную
от плача, молча смотрящую на свою мать. Понимаешь,
экзаменационные сессии совпадают и у меня, в консерватории,
и у твоего дяди в институте. А разорваться невозможно.
Прости, малыш, будут и у нас хорошие времена, потерпи
вместе со мной… Скоро отец вернется, совсем вернется.
Приедет и скажет: «Я твой папа». Ему
там тоже нелегко. Он будет кандидатом наук, станет
работать в лаборатории и получать много-много денег.
Главное, чтоб мы были живы-здоровы… Скоро, совсем
скоро наступит лето, и мы к бабулечке на Черное
море поедем, она нас ждет, она скучает. На солнышко
поедем, в море купаться будем. Дядя, мой брат, женился,
теперь у тебя тетя есть…Мне ставку преподавателя
в консерватории не дали, проректор сказал, что кто-то
должен быть концертмейстером в дирижерско-хоровом
классе, сложные произведения играть, и не всем пианистам
это под силу. Преподавателями стали те, кто играл
хуже меня, я вначале обижалась, как несправедливо
всё это. Но ничего не поделаешь; действительно,
мне даже партитуры играть тяжело, хотела перевестись
на другой факультет, но мой профессор, у кого я
работаю, сказал, что нельзя перед трудностями сдаваться,
и я
смогу... Я не сдалась - я учу и играю…Мама много
читает, невзирая ни на что, даже когда ты была совсем
крохотной, читала «Иностранную литературу»,
журнал такой есть, я его люблю, - продолжаю я свой
монолог, скорее для самой себя, чем для дочки. -
Нельзя останавливаться, надо идти вперед, надо много
знать. Времена меняются, и мы меняемся в них… Как
у нас у всех сложится жизнь? Я не знаю. Но завтра
утром солнышко встанет, начнется новый день, и всё
будет хорошо».
Сколько таких ночей и разных
дум было, не упомнишь, и не пересчитаешь. Я бежала
по жизни второпях, пытаясь успеть как можно больше,
время бежало вместе со мной и часто меня обгоняло.
В свои приезды Павел иногда баловал меня сюрпризами,
которые так и остались в памяти яркими пятнами.
Он мог обуть мою обнаженную ступню в новые модные
туфли прямо в постели, между пылкими объятьями,
или разлить по моему телу дорогие французские духи,
которые невозможно было достать в магазинах.
Под звездами, в тиши ночи рассказывать о
далеких мирах…
Катать нас зимой с горки на санках…
Муж вернулся из аспирантуры,
но совсем другим человеком, за его плечами был тот
опыт, что был мне недоступен. Казалось, он был древом,
которое вырвали с корнями, да забыли посадить обратно.
Он блестяще защитил свою диссертацию, стал работать
в одной из ведущих лабораторий. Первая его зарплата
представляла толстую пачку денег.
Но мы как бы начинали всё сначала.
Ему было нелегко приспособиться к жизни и семье,
где третьим был маленький человечек со своим характером
и привычками, которых он не знал. Порой требовал
с дочери как со взрослого человека, или баловался
с ней до изнеможения. Он учился быть отцом, и это
не всегда ему давалось. Споры о воспитании нет-нет,
да вспыхивали между нами. У кого такого не бывает,
все молодые семьи проходят через разного рода коллизии
притирок и взаимного непонимания. В целом, я была
довольна своей судьбой женщины. Однако, внутри у
меня постоянно свербило, мне хотелось достичь каких-то
высот как личности, я металась, мне необходимо было
найти ту деятельность или творчество, что было бы
по душе. Мне было мало моей концертмейстерской деятельности,
хотя я любила студентов, уважала тех, с кем работала.
Круиз
Случай помог развернуть мою жизнь
в совершенно другую сторону. Однажды…
Всё-таки жизнь состоит из «однажды»,
«вдруг», «в первый раз»
- какие же это приворотные слова, определяющие узелки
в людских судьбах! Придет твоё «однажды»
и ломает весь строй наезженных ежедневных желаний,
проблем, действий. И, в принципе, всё в жизни происходит
в первый раз, поэтому она никогда не будет скучной,
а если покажется, что всё идёт ровно и спокойно,
то обязательно возникнет «вдруг». Ну,
да ладно о словах…
Приехала я в отпуск с дочкой
к маме и, по счастливому стечению обстоятельств,
попала на круиз по Черному морю. Аннушка, моя подружка,
в тот момент списывалась с теплохода, они поженились
с моим другом-казахом. Вот она и предложила мне
отдохнуть, договорилась с одним из помощников капитана,
и тот устроил меня в свою каюту. Я была одна на
белом теплоходе, в отдельной большой каюте. Чувство
комфорта от всей той роскоши, что меня окружала,
чудо природы, полнота красок моря, так меняющего
свои цвета в течение суток, - всё это завораживало.
Я могла часами стоять на палубе и смотреть на воду,
небо, закаты солнца. Капитан теплохода знал, кто
я такая, часто подходил ко мне, мы пили с ним крепкий утренний кофе
или потягивали коньяк, сидя в шезлонгах, он подолгу
мог говорить о дальних странах, как люди в них живут.
Рассказывал морские побасенки.
Одна была совершенно уморительная.
У некоего капитана дальнего плавания завелся таракан
в каюте, что было совершенно невообразимо. Обычно
в книжках капитаны держат говорящих попугаев, это
все знают, - но чтобы большого, черного таракана(!)
- такого я не слышала. Тараканище выползал на поверхность
стола только тогда, когда капитан садился работать
с документами или писать письма. Первый раз, когда
насекомое выползло, он удивился и стал с ним играть
авторучкой, потом положил крошки перед усищами незваного
гостя. Капитан назвал таракана Гошей. Гоша ежедневно
проводил инспекции, обходил стол, ширкал лапками
по бумагам, подбегал к углу, где всегда находил
чуть-чуть молока и вкусные крошки. Дружба капитана
и Гоши продолжалась довольно долго. Гоша знал всё,
что происходило на корабле, капитан предупреждал
его о надвигающихся штормах. Но однажды, делали
уборку в капитанской каюте и Гоша был пришлепнут
башмаком возмущенного матроса. Капитану с восторгом
сообщили, что убили таракана и он может быть спокоен,
так как никаких других насекомых в каюте нет – всё
стерильно. Капитан наш был из тех, о которых говорят
«морской волк». И тут старый седой капитан
прослезился: «Ты, - последовала тирада на
языке морских волков, - ты не таракана убил, ты
моего Гошу сгубил. Друга моего, он со мной три года
по морям и океанам ходил, через все штормы прошел».
Капитан закрылся в каюте и долго не выходил. Он
оплакивал Гошу. А потом стал суров – глаза неулыбчивые.
Команда корабля души не чаяла в капитане, так что
неудивительно
- тот, кто убил таракана, списался на берег
очень скоро. Весь состав пытался разыскать хоть
одного таракана, - но безуспешно. В одном из портов
всё-таки нашли, черненького, крупного, и тайком
подложили на стол капитану. По всей видимости, он
сильно походил на Гошу, потому что капитан повеселел,
и вся команда вздохнула с облегчением. Нормальная
жизнь наладилась…
Я хохотала, умилялась, не верила.
В ресторане у меня был отдельный столик, где я сидела
одна, вскоре все решили, что я нахожусь при титуле
«гостья капитана». Ко мне никто не подходил,
знакомств со мной не заводил, я была предоставлена
сама себе. Я не чувствовала одиночества, а ощущала
себя свободной частичкой огромного мира.
Хочу
учиться
Семь дней круиза прошли незаметно,
после него я поехала посмотреть Киев, походить по
музеям и историческим местам. Киево-Печерская Лавра,
мощи святых, уникальные одеяния и иконы, расшитые
жемчугами, серебром и золотом, окутывали меня таинством
прошлого. Однажды после обеда, вернувшись из очередного
похода по музеям, я столкнулась в лифте с двумя
молодыми людьми, у которых был переносной магнитофон,
и они слушали песни Высоцкого. Один из них глянул
на меня печальными глазами и произнес, что поэта
больше нет, и это запись с его панихиды. Сообщение
ужаснуло, я потеряла счет времени и событий в моем
отпуске... Молодой человек сказал, что они из Москвы,
из театрального института, где они преподают. Я
заинтересовалась, разговорилась. Вдруг ни с того,
ни с сего один из них
поинтересовался, хочу ли я быть актрисой.
Я ответила:
«...пожалуй, мне поздно подаваться
в актрисы»,- на что последовала реплика о
возможности поступить с моим дипломом в театральный,
в аспирантуру и, может, заняться режиссурой. Он
пообещал прислать мне все необходимые сведения.
В самом деле – через полтора месяца пришел на моё
имя большой пакет. Открыла, прочитала, и поняла
- без направления от республики нечего и соваться.
Задачка была посложней, чем я предполагала. Так
что я засунула бумаги обратно и положила на самую
верхнюю книжную полку.
Кстати, более уродливой конструкции,
чем наши книжные полки в старом доме, я не видела.
Это были алюминиевые основы с еле обструганными
тяжелыми широкими досками. Но книги у нас были отменные,
собрания сочинений, любимые произведения, фолианты
с иллюстрациями картин великих художников. Особенно
трепетно я относилась к одной, где были копии картин
импрессионистов. У меня с ними существовала очень
интересная связь. Мне эту книгу подарил некий физик,
сказав, что при моем легкомыслии я никогда этого
не прочитаю и знать не буду, но, может, моим будущим
детям понадобится. Конечно, я всё прочитала ему
в пику, а затем просто полюбила эти картины. В общем,
спустя годы я помнила, какая книжка на какой полке
находилась…
Спрятанный пакет как магнит притягивал
к себе, всё чаще я ловила себя на том, что взгляд
опять тянется к полке. Мысль поехать учиться дальше
не оставляла меня и не давала покоя. Однажды меня
осенило: ведь для начала я могу поехать на стажировку,
- на три месяца, на профориентацию, - а дальше видно
будет…Когда-то давно была такая песня: «Дан
приказ ему на Запад, ей – в другую сторону»…
Но то был приказ. А нам-то с Павлом кто приказывал
постоянно разъезжаться? Некий императив судьбы,
а вернее – судеб, его и моей – заставлял принимать
решения, которые нас разлучали. Когда он был в аспирантуре
в Москве, я вздыхала – хоть бы скорее вернулся,
и я тоскую, и дочку-то он не видит, как подрастает…
А сейчас что? Поглядываю на пакет с документами,
манящими в Москву, ко второму образованию, к режиссуре.
И чувствую – уеду, всё равно уеду. Ибо, по всему
видно, - «ей в другую сторону»…
<<Назад
Далее>>
|