Глава шестнадцатая. ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ…

Павел

Наступила осень, разливалась красками, растворяла в величии увядания все мои былые страдания, тихими вечерами залечивала мои раны, стряхивала сомнения. Теперь я - любила. Первый поцелуй изменил весь мир – он стал добрее, лучше, и жить хотелось, и верить хотелось во всё самое светлое. Я любила, даже не зная его фамилии, - так получилось, что не удосужилась узнать. Он понимал, что нравится, но дальше поцелуев мы не шли. Как-то днем – телефонный звонок. Женский голос спрашивал Павла, я ответила, что его здесь нет, и вообще – кто она такая? К моему удивлению, это была его мать. Он не пришел ночевать, она его искала. Тогда только, я узнала его фамилию, причем его мама сказала, что я нехорошо поступаю,  задерживая молодого человека на всю ночь.

- Послушайте, я вашего сына видела два дня тому назад, вы не по адресу обратились со своими обвинениями, - изумилась я.

Когда он появился, я негодовала. Павел откровенно ответил, что был у своих подруг - две сестры жили вместе, вот он у них и заночевал. А потом слегка коснулся подробностей своей личной жизни. Так выяснилось, что с седьмого класса до десятого он любил одну девочку, но они разбежались из-за глупой случайности – он пришел поздравить её с днем рождения, но на день позже, и она его прогнала. Чувствовалось, -  его сердечные раны еще не зажили. Ревность больно кольнула меня:

- Знаешь, если у тебя к ней остались чувства, может быть, тебе с ней помириться? –  посоветовала я.

- Нет, не буду! Время ушло, да она уже нашла себе другого, - ответил он. –  У тебя кто-нибудь был?

- Да… - протянула я с ответом.

- А с Андреем?

- С ним мы просто друзья, - отрезала я. – Всё, что было – в прошлом, там и осталось.

С месяц наши с Павлом отношения ничем не омрачались. Под огромными березами, под золотом их листвы, он признался мне в своей любви. Сердце моё трепетало от счастья, нежности и ликования. Он сказал, что мы всё равно поженимся. Но почему – «всё равно»? Этот вопрос так и застрял у меня на кончике языка, я не решилась его задать, а потом и вовсе отбросила.

Время текло незаметно, быстро приближались ноябрьские праздники, мы решили, что после демонстрации пойдем к его друзьям, и там я смогу со многими познакомиться. Возвращаясь с площади, мы беседовали о движении хиппи, о войне во Вьетнаме,  сексуальной революции,  буддизме. Тогда я ему сказала, что половину жизни мы спим. Хорошо бы спать с желанным, так что прежде всего нужно проверить, подходим ли мы друг к другу как мужчина и женщина...

Под грохот салюта я буквально возносилась в пламени любви на небеса, и душа моя благодарно взывала:

- Боже, спасибо за это чудо, за чудо любви, за то, что я женщина!…

Поздно ночью вернулась домой, тихо проскользнула в свою комнатушку, уткнулась в подушку, смеялась и плакала одновременно, от счастья и умиротворения. Пошарив на книжной полке, вытащила засушенные мной первые гвоздики, подаренные Павлом не так давно, - цветы не потеряли своего алого цвета, я гладила их и целовала. Безумство любви окунуло меня в водоворот новых чувств, и уснула я на рассвете младенчески счастливым сном.

Я сама его убила…

Последствия не заставили себя ждать. Я металась в поисках любого способа, пила молоко с йодом, выпивала стаканами водку и сидела в горячей ванне. Ничего не помогало. Неужели я одна такая несчастная на белом свете? Тогда казалось, что да, только я одна. Сейчас-то я знаю, таких горемык- тысячи.  Нас сжимают в объятьях, говорят: «ты – самое ценное на свете», а как на горизонте появляется ответственность за содеянное, так остаемся один на один со своей оплошкой. В лучшем случае, поддержку окажут, за медицинские услуги заплатят, на худой конец - жениться предложат.

Кровавый туман в глазах стоит от тех дней, я сама сподобилась и вызвала преждевременные роды. Электричество отключили в ту ночь, когда начались схватки, я зажгла свечку, в муках извивалась. Когда всё кончилось, неуклюже наклонила голову и мои волосы вспыхнули от огня свечи. Заискрилось в глазах... Ведро с кровью вынесла в туалет, вода стала красной. Так со свечой стояла и смотрела, потом решила сполоснуть руки, подошла к умывальнику,  в зеркале увидела своё совершенно белое лицо и пепел вместо волос. Рукой провела - на ладонь глянула,- смешалась кровь с пеплом. Губы шептали:

- У нас был сын, нету теперь сына, никогда не будет. Я, я сама убила, изничтожила... Господи, прости, грех-то какой на душу взяла!

Доползла до кровати, улеглась, глаза закрыла - и ни одной мысли, никакого чувства во мне… пустота…

Утром стала звонить Павлу, его не было, ушел кататься на лыжах. В голове гудело: красное и белое, какое сочетание! Кровь красная, а снег белый… он кататься ушел, а я в крови валяюсь. Надо будет спросить, хорошо ли он спал? Нет, он ничего не почувствовал. Если б почувствовал, то… Он не знал, он не знал…

Скорбь

За окном шумел дождь, свет от качающегося фонаря вырывал оплывшую свечу, забытую на журнальном столике, я задыхалась от сотрясающих рыданий, зарывшись поглубже в подушку. Очнись, очнись,- уговаривала я себя, - ты ведь у Юли на квартире, готовишься к ее первому концерту. Ты себя изводишь, в конец завспоминалась, - пыталась я урезонить бушевавшую бурю в своей душе, - не зарубцевалась твоя старая рана, так сделай что-нибудь...

Сквозь годы, в одно мгновенье, в пространственно-временную точку, под названием «сейчас», волевым усилием я как бы стянула два времени, наложила одно на другое. И увидела: две женщины стояли по обе стороны зеркала. Одна - молодая, с вымученным, немигающим взором и пеплом сожженных волос на челе, другая, проскользнувшая сквозь зыбь времен, с обозначившимися морщинами на лице.  Глаза встретились, молодость увидела в отражении то, чего не ожидала, – глубокое сострадание. «Милая ты моя, - говорили глаза в морщинках, - как мне тебя  жалко и  понятно, что расплата за ошибки  бывает тяжелой!  Прости себя за то, что случилось, прости, что не смогла пойти против людского мнения, не смогла защитить своё дитя и дать ему жизнь. Прости за боль, за утрату, за прикосновение смерти...»

Раскат грома разорвал пелену видения, я вздрогнула от осознания невероятности того, что, возможно, произошло... В тот жуткий момент, в прошлом, мне ведь показалось, что из зеркала на меня глядят  чьи-то глаза....А вдруг это я сама и была, то есть я из моего сегодня, из моего будущего. Тогда, действительно, прошлое, настоящее и будущее – это один круг -  из одного пространства и времени можно переходить в другое. Меня лихорадочно заколотило, впрочем, что не привидится и не подумается в такую погоду, природа не на шутку расходилась, молнии так и полыхают… но закрыв опухшие от слез глаза, я вновь ощутила себя в прошлом, на рассвете....

Тем утром я кромсала свою любовь в клочья, хладнокровно и жестоко. Дорого мне обошлось уйти от людского позора, но от своего собственного суда я не могла скрыться. Только мама меня понимала. Она всё знала, но проходить через все переживания и боль мне приходилось в одиночку. Мама ни разу не упрекнула меня ни в чем, не оскорбила, только пыталась меня согреть своей любовью и вниманием. Когда я рыдала заламывая руки, она говорила:

- Да что ж ты по своему Павлу как по покойнику рыдаешь, он же живой, что ж ты его так оплакиваешь? Всё образуется, всё встанет на свои места.

Когда мы встретились с Павлом, я холодно сказала:

- Всё обошлось. В общем-то, жениться на мне - нет необходимости.

И не надо было ходить свататься к его родителям. Теперь понимаю: уму ж непостижимо, что из-за болезни его отца мои родители, невзирая на собственный развод, и я ходили к ним домой, чтоб  меня те засватали. Никогда не забуду, как мать Павла меня прижала к себе, словно змея обвила, - вот такое было четкое ощущение, а потом сказала, что у неё ещё одна дочь появилась. Во время этого визита приняли решение о свадьбе: чтоб без шумихи. Спрашивали – может, мы согрешили, и поэтому хотим пожениться, всё это я отрицала. Мама была в возмущении. Во время этой встречи явно подчеркивалось, - участь у них у всех незавидная, сын не ту нашел, - мамаша своего сына называла теленочком, что попал под нож такой, как я, притом  по глупости, и институт ему уже никогда не закончить. Еще было понятно, мы находимся не на той ступени социальной лестницы, - они, де, выше. Но что, мол, поделаешь, - ситуация вынуждает. Такая вот мутота вышла…

Короче говоря, в тот день послала я Павла куда подальше, он на коленях стоял, просил прощения, о любви говорил. Часть моего сердца кричала: «прости», другая требовала – «гони»…

Перемены

Перемены в нашей домашней жизни растаскивали наш шаткий очаг по кирпичикам. Нашу половину дома разделили на две, ванную переделали в подобие кухоньки, и вместе с моей комнатой все это превратилось в «половину отца». Еще раньше я, брат и мама, перегородили наш зал стенкой, заполненной для изоляции старыми учебниками. Удивительно, но больше всего оказалось учебников по истории, поэтому мы шутили, что у нас «историческая стенка».

Маму перевели завучем в другую школу,  вместе с ней перешел и мой брат. Так уж получилось, что она преподавала в его классе русский и литературу. Иногда вечерами у них шли дебаты по поводу сочинений. Брат всегда мог уместить, что он думал, на трех страницах, а по всем правилам надо было принести сочинение минимум на восьми. Он постоянно ворчал, ведь хуже не бывает, когда собственная мать является твоим же учителем, и  она с него требует в три раза больше, чем с других. Учился он хорошо, ребята и учителя в школе его любили. Параллельно со школой брат занимался спортом, иногда я ходила к нему на соревнования, сначала по прыжкам в воду, а потом на матчи по водному полу. Мне всегда нравилось, как он плавал брассом, я больше любила называть это стилем дельфина. Его тело рывком взметалось над поверхностью воды, потом погружалось на какое-то время, а у меня дух захватывало от ожидания, когда в брызгах и сверкающих каплях он покажется на поверхности. Теплым воспоминанием останутся наши вечера, когда мама читала нам с братом вслух рассказы Чехова. Только тогда и отдыхала моя душа, когда мы оставались втроем или дискутировали на разные темы с братишкой.

Стояли брежневские времена, с одними и теми же знакомыми лозунгами, отчетами партийных съездов, полетами космонавтов, войнами на другом конце света, происходившими в параллели с простыми, людскими драмами. Ушли из жизни мои деды и бабушки, детство и юность, наступала взрослая жизнь. Всё чаще я задумывалась, какой она будет, где я буду работать и жить…

Но Павел из моей жизни не уходил, незаметно посещал нас - занимался с братом. Я себя корила, увещевала, и постепенно рана моя стала заживать.

Наводчица

Презабавный случай произошел одним из летних вечеров. В конце весенне-летней сессии сидела я в скверике, симпатичная девушка подошла к скамейке и присела рядышком, начала горько плакать и рассказала мне целую историю, так похожую на мою, - только парень её оставил, и она, бедная, в наш город взяла, да и приехала – без ничего, налегке, ни денег, ни крыши над головой. Наверное, у меня такой вид, что мне можно «лапшу на уши вешать», и я поверю.  В самом деле, я ей поверила, посочувствовала, к себе домой привела. В общем, напоила, накормила, обогрела, постель расстелила. Как вдруг в окошко постучали раз, другой - вышла, никого нет. Стук повторился, и наконец в проеме двери показался паренек, назвался знакомым моей горемычной, впустила я его, чаем напоила. Он ушел. Рано утром, накормив мою новую приятельницу хорошим завтраком, я дала ей кой-какие деньги на дорогу и книжку, как делать спортивный массаж – она попросила на время почитать. Ушла по-доброму, со мной распрощавшись.  Через полчасика я обнаружила, что исчезло моё любимое кольцо и золотая цепочка. Сначала я на неё не подумала, обыскала весь дом. Но, вскоре пришла к выводу, что всё-таки это она стащила. Ругала себя, почему же я такая простодыра, - от обиды даже жалко себя стало. Она мне вечером позвонила, начала рассказывать, как  хорошо устроилась.  Слушаю ее, потом говорю:

- Ты зачем мои вещи взяла? Кольцо тебе не принесет счастья, оно у меня единственное, с голубым камнем, верни его по-хорошему, и я злобы на тебя таить не буду.

Она отнекивалась и быстро трубку положила.

С братом мы оба пришли к выводу, что девица была наводчицей, а парень – компаньоном, который пришел, удостоверился, - с нас нечего взять, - в наших хоромах богатства не водилось, поэтому она, что смогла найти, то и забрала. Конечно, невозможно было представить, почему за доброту нам отплатили столь нелюбезно. Брат утешал меня, но  злился, ведь  мы так глупо опростоволосились. И даже то, что мы от души хотели помочь, нас как-то не грело…

Брат закончил школу и уехал учиться в Сибирь. Дом без него опустел, я постоянно с ним старалась созваниваться, помогала, чем могла, иногда приезжала к нему. Но, проучившись год, он вернулся и, не говоря никому ни слова, поступил в другой институт.

Супружество

Моими ежедневными заботами были занятия в консерватории. Часами я учила новую музыку, шлифовала технику. Я не отказывала себе в других поклонниках, хотя и держала их на расстоянии, поскольку будущее с Павлом было неясным. Однажды я сказала ему, что мне уже пошел 23-й год, институт он закончил, как и хотели его родители, и пора уже решать, что будет дальше…

Когда мы пошли подавать заявление в ЗАГС, то он оказался закрытым на обеденный перерыв. Подумалось мне, что «всё не слава Богу», но попозже мы всё же подписали все бумаги и за три месяца знали дату своей свадьбы. Мама заказывала банкетный зал, хлопотала о приданном, суетилась, но была молчалива, не говорила лишних слов, как бы замкнулась в себе. Я пригласила на свадьбу всех родственников отца, но не его самого. К тому времени отец съехал, и все контакты с ним прервались. Друзья и знакомые были приглашены заранее, не знали только родители Павла. За неделю до свадьбы я расстроилась, что он им ничего не говорит, и, поссорившись, сказала, что мы всё отменим. Он уехал рассерженным, а потом через час звонила его мать с поздравлениями.

У меня не было свадебного платья, мы не могли найти ничего подходящего, и тогда моя младшая тетка предложила взять его в ...прокате. Вот так, во взятом в Москве напрокат свадебном платье я и вышла замуж.

Павел переехал жить к нам в дом. Ровно через месяц я была готова с ним расстаться, я не могла с ним жить. «Я должна немедленно с ним развестись», - всё чаще ловила я себя на такой мысли. По-моему, мама почувствовала, что со мной не всё ладно, и предложила нам отделиться, жить самим, к тому же муж уже работал и получал зарплату. Вскоре, мы переоборудовали подвал нашего дома в симпатичные две комнатки, разделенные синей в квадратах занавеской. Павел нарисовал на стене фреску с изображением Геркулеса, мы поставили стопки пластинок и книг вдоль стен, купили диванчик, подремонтировали старый письменный стол и зажили своей жизнью. Как всегда, мама оказалась права, у каждой женщины-жены и хозяйки должны быть свои кастрюли.

Мои первые супружеские годы были счастливыми, с небольшими вкраплениями огорчений, иногда смехотворно-глупыми. Один спор по поводу песни и её исполнителей запомнился особо – в конце концов, даже мой брат подключился и пытался отстоять мою точку зрения, потому что я была права, но Павел упорствовал.  Мы впервые поссорились, и он не разговаривал со мной целых три дня. Всё было очень необычно. В нашем доме был негласный закон, мама его ввела с самого детства: если поссорились, надо обязательно придти к примирению, выяснить всё «до донышка», но продолжать разговаривать и пытаться прощать. А прощать надо было уметь. В то время я не знала, что мать Павла могла, обидевшись на него, не разговаривать с ним месяцами. Пришлось мне первой с ним заговорить, я не умела долго таить неприязнь, была отходчивой, да и зачем короткие дни своей жизни бросать на ветер в угоду злобе или обидам. Вот уж в чем я не видела смысла!

Жертвы науки

Одним дождливым вечером Павел принес маленького мокрого котенка, который облюбовал старую заячью шапку и объявил ее своим владением, через некоторое время у нас появилась овчарка, хороший крепкий щенок. Кот подрос и прыгал на письменный стол, укладывался на бумаги, мурлыкал, создавал блаженную атмосферу, пока Павел готовился к экзаменам в аспирантуру. В нашем подвальчике часто собирались друзья, в зимние вечера от печки шло тепло, было уютно. Иногда мы устраивали целые спектакли, типа КВНов, наши хлопчатобумажные занавески превращались в театральные занавеси, и смех раскатывался по всей комнате, звучали ободряющие аплодисменты и шуточные комментарии по поводу доморощенных талантливых актеров. Мы были молоды, красивы и счастливы. Зачастую не хватало денег, и я училась «делать» бюджет семьи, завела тетрадку, вписывала каждую израсходованную копейку, но, конечно, без маминой помощи не обходилось, иногда и  его родители подбрасывали нам деньжат. Но для них я так и осталась чем-то крайне чужеродным. Пожалуй, отец Павла был ко мне более благосклонен: частенько, отчитав лекции в институте, забегал к нам на огонек, пил чай и болтал с нами о разном. Только после рождения нашей первой дочери свекровь сказала моей матери, что, в принципе, конечно, всё хорошо,  дети живут счастливо, любят друг друга, и малышка у них растет не по дням, а по часам.

Напрасно, ох, напрасно мой муж уехал в аспирантуру и не взял меня с собой. С момента рождения дочки и до окончания его учебы прошло три года. Он не видел девочку месяцами, а каждый месяц в младенческом возрасте шел за годы. Павел мог приехать на три дня и видеть, что ребенок уже ползает, или стоит на ножках, говорит первые слова. Он занимался в Москве наукой, а я, оставив малышку одну с нянькой-другом или подружкой моего брата, бежала в консерваторию на работу, возвращалась и видела уже совсем другого человека, качающего в коляске мою дочку. Обычно эти ребята оказывались с одного курса с братом или друзьями по спорту. Были моменты, когда вообще не было денег, до зарплаты и стипендии моего брата еле-еле доживали. Мама с новым мужем была далеко в Одессе, только брат мне и помогал, да свекор иногда заходил. Бывало, оставался сахар и чайная заварка, тогда, чтобы молоко не исчезло, я пила чай стаканами. Моя соседка Маечка, замечательный человек, зная, в какой ситуации я нахожусь, порой приносила булку хлеба и сливочного масла. Помню, как-то она оставила пачку масла на столике, дочка тогда уже потихоньку ходила, я вернулась из кухни, где варила ей кашу, смотрю, исчезло масло. Кинулась искать, найти не могу, позже обнаружила, - у малышки руки жирные. Не могла поверить, что она всю упаковку масла съела, думала, плохо ей станет, но нет – дочь пребывала в великолепном настроении.

Однажды она меня испугала, я в подвале стирала, - к тому моменту мы перебрались наверх - нагрела воды в баке и ночью на стиральной доске устроила постирушки. Слышу - наверху кто-то ходит, брата дома не было, дочку я уложила спать в манеж. Страх пронзил меня; думаю, всё, кто-то в дом забрался, схватила кочергу и бегом наверх, влетаю в комнату и вижу, что ребенок мой на порожке свернулся в клубочек и спит. Каким-то образом она выбралась из манежа и протопала через всю комнату. Я аккуратно подняла её на руки и уложила с собой, так и не закончив стирку в ту ночь. Прижала малышку к себе, веки крепко сжала, чтоб слезы не катились из глаз, и почувствовала, как медленно заструилась тоска в моё сердце: «Моё крохотное счастье, моя чика-чирика», - шептала я, перебирая шелковые волосы своего дитя… Мне трудно… труднее всего видеть твои глаза, когда я тебя оставляю одну, спящую в манеже, уезжаю на такси на работу, отыгрываю студентам экзамены и, возвращаясь, вижу тебя, мокрую, обессиленную от плача, молча смотрящую на свою мать. Понимаешь, экзаменационные сессии совпадают и у меня, в консерватории, и у твоего дяди в институте. А разорваться невозможно. Прости, малыш, будут и у нас хорошие времена, потерпи вместе со мной… Скоро отец вернется, совсем вернется. Приедет и скажет: «Я твой папа». Ему там тоже нелегко. Он будет кандидатом наук, станет работать в лаборатории и получать много-много денег. Главное, чтоб мы были живы-здоровы… Скоро, совсем скоро наступит лето, и мы к бабулечке на Черное море поедем, она нас ждет, она скучает. На солнышко поедем, в море купаться будем. Дядя, мой брат, женился, теперь у тебя тетя есть…Мне ставку преподавателя в консерватории не дали, проректор сказал, что кто-то должен быть концертмейстером в дирижерско-хоровом классе, сложные произведения играть, и не всем пианистам это под силу. Преподавателями стали те, кто играл хуже меня, я вначале обижалась, как несправедливо всё это. Но ничего не поделаешь; действительно, мне даже партитуры играть тяжело, хотела перевестись на другой факультет, но мой профессор, у кого я работаю, сказал, что нельзя перед трудностями сдаваться, и  я смогу... Я не сдалась - я учу и играю…Мама много читает, невзирая ни на что, даже когда ты была совсем крохотной, читала «Иностранную литературу», журнал такой есть, я его люблю, - продолжаю я свой монолог, скорее для самой себя, чем для дочки. - Нельзя останавливаться, надо идти вперед, надо много знать. Времена меняются, и мы меняемся в них… Как у нас у всех сложится жизнь? Я не знаю. Но завтра утром солнышко встанет, начнется новый день, и всё будет хорошо».

Сколько таких ночей и разных дум было, не упомнишь, и не пересчитаешь. Я бежала по жизни второпях, пытаясь успеть как можно больше, время бежало вместе со мной и часто меня обгоняло. В свои приезды Павел иногда баловал меня сюрпризами, которые так и остались в памяти яркими пятнами. Он мог обуть мою обнаженную ступню в новые модные туфли прямо в постели, между пылкими объятьями, или разлить по моему телу дорогие французские духи, которые невозможно было достать в магазинах.  Под звездами, в тиши ночи рассказывать о далеких мирах…  Катать нас зимой с горки на санках…

Муж вернулся из аспирантуры, но совсем другим человеком, за его плечами был тот опыт, что был мне недоступен. Казалось, он был древом, которое вырвали с корнями, да забыли посадить обратно. Он блестяще защитил свою диссертацию, стал работать в одной из ведущих лабораторий. Первая его зарплата представляла толстую пачку денег.

Но мы как бы начинали всё сначала. Ему было нелегко приспособиться к жизни и семье, где третьим был маленький человечек со своим характером и привычками, которых он не знал. Порой требовал с дочери как со взрослого человека, или баловался с ней до изнеможения. Он учился быть отцом, и это не всегда ему давалось. Споры о воспитании нет-нет, да вспыхивали между нами. У кого такого не бывает, все молодые семьи проходят через разного рода коллизии притирок и взаимного непонимания. В целом, я была довольна своей судьбой женщины. Однако, внутри у меня постоянно свербило, мне хотелось достичь каких-то высот как личности, я металась, мне необходимо было найти ту деятельность или творчество, что было бы по душе. Мне было мало моей концертмейстерской деятельности, хотя я любила студентов, уважала тех, с кем работала.

Круиз

Случай помог развернуть мою жизнь в совершенно другую сторону. Однажды…

Всё-таки жизнь состоит из «однажды», «вдруг», «в первый раз» - какие же это приворотные слова, определяющие узелки в людских судьбах! Придет твоё «однажды» и ломает весь строй наезженных ежедневных желаний, проблем, действий. И, в принципе, всё в жизни происходит в первый раз, поэтому она никогда не будет скучной, а если покажется, что всё идёт ровно и спокойно, то обязательно возникнет «вдруг». Ну, да ладно о словах…

Приехала я в отпуск с дочкой к маме и, по счастливому стечению обстоятельств, попала на круиз по Черному морю. Аннушка, моя подружка, в тот момент списывалась с теплохода, они поженились с моим другом-казахом. Вот она и предложила мне отдохнуть, договорилась с одним из помощников капитана, и тот устроил меня в свою каюту. Я была одна на белом теплоходе, в отдельной большой каюте. Чувство комфорта от всей той роскоши, что меня окружала, чудо природы, полнота красок моря, так меняющего свои цвета в течение суток, - всё это завораживало. Я могла часами стоять на палубе и смотреть на воду, небо, закаты солнца. Капитан теплохода знал, кто я такая,  часто подходил ко мне, мы пили с ним крепкий утренний кофе или потягивали коньяк, сидя в шезлонгах, он подолгу мог говорить о дальних странах, как люди в них живут. Рассказывал морские побасенки.

Одна была совершенно уморительная. У некоего капитана дальнего плавания завелся таракан в каюте, что было совершенно невообразимо. Обычно в книжках капитаны держат говорящих попугаев, это все знают, - но чтобы большого, черного таракана(!) - такого я не слышала. Тараканище выползал на поверхность стола только тогда, когда капитан садился работать с документами или писать письма. Первый раз, когда насекомое выползло, он удивился и стал с ним играть авторучкой, потом положил крошки перед усищами незваного гостя. Капитан назвал таракана Гошей. Гоша ежедневно проводил инспекции, обходил стол, ширкал лапками по бумагам, подбегал к углу, где всегда находил чуть-чуть молока и вкусные крошки. Дружба капитана и Гоши продолжалась довольно долго. Гоша знал всё, что происходило на корабле, капитан предупреждал его о надвигающихся штормах. Но однажды, делали уборку в капитанской каюте и Гоша был пришлепнут башмаком возмущенного матроса. Капитану с восторгом сообщили, что убили таракана и он может быть спокоен, так как никаких других насекомых в каюте нет – всё стерильно. Капитан наш был из тех, о которых говорят «морской волк». И тут старый седой капитан прослезился: «Ты, - последовала тирада на языке морских волков, - ты не таракана убил, ты моего Гошу сгубил. Друга моего, он со мной три года по морям и океанам ходил, через все штормы прошел». Капитан закрылся в каюте и долго не выходил. Он оплакивал Гошу. А потом стал суров – глаза неулыбчивые. Команда корабля души не чаяла в капитане, так что неудивительно  - тот, кто убил таракана, списался на берег очень скоро. Весь состав пытался разыскать хоть одного таракана, - но безуспешно. В одном из портов всё-таки нашли, черненького, крупного, и тайком подложили на стол капитану. По всей видимости, он сильно походил на Гошу, потому что капитан повеселел, и вся команда вздохнула с облегчением. Нормальная жизнь наладилась…

Я хохотала, умилялась, не верила. В ресторане у меня был отдельный столик, где я сидела одна, вскоре все решили, что я нахожусь при титуле «гостья капитана». Ко мне никто не подходил, знакомств со мной не заводил, я была предоставлена сама себе. Я не чувствовала одиночества, а ощущала себя свободной частичкой огромного мира.

Хочу учиться

Семь дней круиза прошли незаметно, после него я поехала посмотреть Киев, походить по музеям и историческим местам. Киево-Печерская Лавра, мощи святых, уникальные одеяния и иконы, расшитые жемчугами, серебром и золотом, окутывали меня таинством прошлого. Однажды после обеда, вернувшись из очередного похода по музеям, я столкнулась в лифте с двумя молодыми людьми, у которых был переносной магнитофон, и они слушали песни Высоцкого. Один из них глянул на меня печальными глазами и произнес, что поэта больше нет, и это запись с его панихиды. Сообщение ужаснуло, я потеряла счет времени и событий в моем отпуске... Молодой человек сказал, что они из Москвы, из театрального института, где они преподают. Я заинтересовалась, разговорилась. Вдруг ни с того, ни с сего один из них  поинтересовался, хочу ли я быть актрисой. Я ответила:  «...пожалуй, мне поздно подаваться в актрисы»,- на что последовала реплика о возможности поступить с моим дипломом в театральный, в аспирантуру и, может, заняться режиссурой. Он пообещал прислать мне все необходимые сведения. В самом деле – через полтора месяца пришел на моё имя большой пакет. Открыла, прочитала, и поняла - без направления от республики нечего и соваться. Задачка была посложней, чем я предполагала. Так что я засунула бумаги обратно и положила на самую верхнюю книжную полку.

Кстати, более уродливой конструкции, чем наши книжные полки в старом доме, я не видела. Это были алюминиевые основы с еле обструганными тяжелыми широкими досками. Но книги у нас были отменные, собрания сочинений, любимые произведения, фолианты с иллюстрациями картин великих художников. Особенно трепетно я относилась к одной, где были копии картин импрессионистов. У меня с ними существовала очень интересная связь. Мне эту книгу подарил некий физик, сказав, что при моем легкомыслии я никогда этого не прочитаю и знать не буду, но, может, моим будущим детям понадобится. Конечно, я всё прочитала ему в пику, а затем просто полюбила эти картины. В общем, спустя годы я помнила, какая книжка на какой полке находилась…

Спрятанный пакет как магнит притягивал к себе, всё чаще я ловила себя на том, что взгляд опять тянется к полке. Мысль поехать учиться дальше не оставляла меня и не давала покоя. Однажды меня осенило: ведь для начала я могу поехать на стажировку, - на три месяца, на профориентацию, - а дальше видно будет…Когда-то давно была такая песня: «Дан приказ ему на Запад, ей – в другую сторону»… Но то был приказ. А нам-то с Павлом кто приказывал постоянно разъезжаться? Некий императив судьбы, а вернее – судеб, его и моей – заставлял принимать решения, которые нас разлучали. Когда он был в аспирантуре в Москве, я вздыхала – хоть бы скорее вернулся, и я тоскую, и дочку-то он не видит, как подрастает… А сейчас что? Поглядываю на пакет с документами, манящими в Москву, ко второму образованию, к режиссуре. И чувствую – уеду, всё равно уеду. Ибо, по всему видно, - «ей в другую сторону»…

<<Назад  Далее>>

 Содержание

Rambler's Top100  

 

 

© 2002- 2003. Виктория Кинг.

Все права на данные материалы принадлежат автору. При перепечатке ссылка на автора обязательна.

 

 

 

Hosted by uCoz