ТРИ ПРОКЛЯТИЯ РАБИГИ 

Страница 2 из 2

[ 1 ] [ 2 ]

Щедрая весна. – Ну, слушай. Ты думаешь, после тоя, она угомонилась? А следовало бы. Ибо, не знаю – уж была она, или не была Мыстан, - только с того дня в ауле стало неладно. Словно кровавая мгла обволокла селение. Ссорились все и со всеми. По ночам сосед подкрадывался к соседу и уводил коней. У холмов обманутые женихи подстерегали невест и находили их в объятиях лучшего друга, и вершили над ними кровавый суд. Братья убивали друг друга после байги, потому что теперь жигиты уже не состязались, а враждовали на смерть. Все чаще по утрам обнаруживали вместо знакомой юрты лысый круг серого пепла – след очага. Значит, сосед, не поладив с соседом, снялся ночью и перекочевал в иные, благословенные дружбой края. Аул не только не разрастался, а ссыхался как безмужняя женщина, проведшая век на одиноком ложе.

И тут начинается сказ о третьем проклятии Рабиги. Женщины одинокой и гордой, которая навлекла гибель на родное селение, как твердили, не уставая, односельчане.

А случись в ту пору событие, невероятное для нашего уединенного края. В аул явился чужеземец. Он был высок ростом, лицом бел, волосы имел желтые, светлее песка на барханах. Он пришел один, никакой поклажи с ним не было, на нашем языке говорил бегло – непонятный был человек.

Первым делом пошел к Аману, и тот повел его к старейшинам аула. О чем шла беседа, никто не узнал, только у Амана появились часы. Карманные, золотые, с толстой цепью. Аман жилета не носил и надевал часы на шею. И видно было, что они тяжелые и очень ему мешают. Но он ими гордился и не снял бы, даже если бы они были с аульный котел.

Чужеземец остался в ауле. Аман велел поставить ему юрту из светлого войлока и внутри все было убрано наилучшим образом. По вечерам сюда приходили старики. Днем захаживала молодежь.

Пришлый человек привез с собой только книги. Он научил Жомартова сына читать и даже говорить по-русски. Потом оба сына Амана научились тому же. За ними пришли другие и тоже пожелали читать книги.

Однажды к чужеземцу наведался мулла. Он внимательно рассматривал книги и долго беседовал с ним. А чужеземец торопливо записывал. Он всегда записывал, когда беседовал с кем-нибудь.

К старейшинам он приходил запросто, не ожидая от них приглашения. Жомарт советовался с ним. Аман советовался с ним. Мулла приходил к нему за советом. Похоже было, что пришлый человек обосновался здесь на всю жизнь.

Как-то вошла к нему младшая дочь Амана. Она принесла каймак с приветом от отца и братьев. Он подарил ей открытки с видами неведомых городов. Потом девушка часто к нему захаживала, а с ней и дочь Жомарта. Потому что они дружили чуть ли не с самого рождения.

И тут-то благополучие человека, который так легко и прочно врос в нашу суровую землю, пошло кувырком.

Счастье и несчастье – как смерч. Приходят внезапно, покуралесят, уймутся – а за ними только обломки прежней жизни останутся.

Итак, к чужеземцу вновь пришел мулла. Сухонький, желтолицый, вкрадчивый и подозрительный, - он был разгневан. Мулла строго спросил, представляет ли чужеземец, что получится, если все девушки начнут читать книги? Не представляет? Хорошо, мулла, ему растолкует. Они перестанут рожать детей. Почему? Потому что их замуж никто не возьмет, кому нужна жена, которая одной рукой козу доит, а в другой книжку с картинками держит! Нет, нет, он и не думает угрожать, он только предупреждает как друг. Его самого одолевают сомнения, не погрешил ли он против истинного закона, когда с таким интересом рассматривал окаянные книги. Может быть, вовсе и не к чему такая затея – учить молодых людей чужому языку, непонятному старикам. Этак люди и вовсе перестанут понимать друг друга. Так что пусть уважаемый чужеземец подумает о сказанном сейчас, иначе может случиться, что суровый нрав здешнего края перестанет идти ему на пользу.

С тем и расстались.

Вскоре сын Жомарта ушел из аула. Объявил отцу, что хочет повидать чужие земли и ушел.

Заметь, мой юный друг, он не попросил благословения. Он просто объявил, что уходит. Взбешенный Жомарт едва успел протянуть вслед обе руки ладонями от себя, в знак отлучения от семьи и родины.

К чужеземцу перестали наведываться именитые люди аула. Не захаживала и молодежь. Девушки, пробегая мимо его юрты, отворачивались, как от запретного зрелища.

Пришлый человек захворал лихорадкой. И никто не заходил к нему, как к чумному.

Тогда и появилась у него Рабига. Она подошла к ложу и положила узкую смуглую ладонь на его влажный от пота лоб. Она села на курпе около хворого и просидела у него всю ночь и весь следующий день.

Когда он пришел в себя, - увидел у самого лица глаза цвета водорослей и услышал позвякивание серебряных подвесок. Рабига подала ему воды.

Стояла щедрая весна, расцвеченная алыми и золотыми тюльпанами. И все видели, как Рабига вошла в юрту чужеземца, неся перед собой охапку золотых тюльпанов. Она не спеша шла по аулу и тюльпаны сияли в ее руке словно сноп золота. Из всех щелей на нее глазели и стар, и млад, а она шла к чужеземцу и несла ему свой весенний дар, словно в волосах у нее не серебрились первые сединки.

Она приходила к нему каждый день. Он тоже часто к ней захаживал, и вместе они шли к холмам, и видели их у реки, а однажды они даже поехали на ярмарку.

Аул, возмущенный их дерзким счастьем, гудел как улей. С Рабигой не разговаривали. Ее не замечали. В ауле долго зрела буря, но разразилась она неожиданно.

Однажды утром, на виду у всего аула, к Рабиге подошли две взрослые дочери Амана, те самые, которые умели теперь читать. Они подошли и спросили льняного отвара, чтобы смазать волосы – пусть бы гуще росли. Появилась жена Амана, подбежала к дочерям и надавала им пощечин.

- Не позорьте себя! – кричала она. – Как вы смеете на виду у честных людей стоять рядом с беспутной женщиной, к тому же Мыстан! Вот она где у меня сидит, колдунья, порча ходячая! – кричала возмущенная мать.

Рабига промолчала и пошла к чужеземцу, но тот уже услышал крики и бросился ей навстречу. В них полетели камни. Один угодил мужчине в висок. Он упал. Рабига пыталась оттащить его к своему дому. Он потерял сознание, лицо его залило кровью. Люди аула молча стояли у своих жилищ.

Рабиге никто не помог. Она внесла мужчину в свой дом и он оставался в нем до последнего часа.

Через несколько дней он умер. Рабига хоронила его одна, у барханов, где в ту пору алели и золотились тюльпаны. Она хоронила его ночью, потому что боялась одноаульцев. А еще больше – она боялась не совладать перед ними со своей скорбью.

Одноаульцы не спали. Они стояли на краю аула и ждали.

- Как собака умер… - шептали одни.

- И хоронит его как собаку… - вторили другие.

- Собаке и смерть собачья… - дружно твердили все.

Похоронив друга, Рабига спустилась с холма и пошла к аулу. Люди аула стояли перед ней стеной, загородив дорогу.

- Зачем ты всегда поступаешь несообразно обычаям? – крикнул кто-то.

- Зачем ты связалась с человеком пришлым и другой веры? – зарокотала толпа.

- Если уж хотела изменить Туленды, - светлая память нашему храброму воину! – поистине он-то «заплатил сполна» и за всех нас и за твой блуд! – так тебе своих было мало? – заорал Жомарт.

- Что ты знала о человеке, в постель которого пробиралась тайком для блуда? Ты знала, кто отец его и кто мать? Отвечай!

- Я внука назвал в память о муже твоем – храбром воине Туленды, и твой блуд – мой позор! – шипел Аман.

Рабига только усмехнулась.

- Беспутная женщина, чему ты смеешься? Ты же только что похоронила человека! – вскипела толпа.

- Отчего я смеюсь? – задумчиво сказала Рабига, - я вспомнила поговорку:

Ата дан тулдым некесы

Кездыкпын журген жетесыз

Озе болган жыгыттын

Атасын соран нетесыз

(Без рукояти клинок,

Но закален на славу клинок.

Разве ножнами славен он,

А не грозным своим острием?)

негромко сказала она.

Толпа загудела.

- Послушайте, соседи мои и родичи! – воскликнула Рабига. – Я знаю вас много лет, и вы много лет знаете меня. Вы жили на своем берегу, а я – на своем. Вы осудили меня, а я – вас. Вы давно перестали быть мужчинами, соратниками и опорой друг другу. Соседи забывают звать вас в дни радости и в дни скорби, потому что руки ваши не поднимут оружия в защиту друга, не подадут хлеба голодному и воды умирающему. Уста ваши лживы. Слова ваши жалят того, кто идет к вам с открытым лицом, не прикрывшись ложью.

К тому же вы слепы и глухи. Зачем вам глаза, если вы закрываете их и орете: «Мы не видим света, - значит его нет».

Зачем вам уши, если вы натягиваете тымаки поглубже и орете: «Не хотим слышать, а раз не слышим – значит, ничего нового никто не сказал». И еще вы говорите сами себе и друг другу: «Если мы никогда не откроем глаз и ушей, - значит никогда ничего нового не произойдет». Люди марала! Скоро вам не нужны будут и языки. Что вы будете рассказывать друг другу, раз вы слепы и глухи? О чем поведаете своим детям, если ничего не хотите видеть и слышать? Вы уткнетесь в котлы с варевом и станете поедать мясо, хрюкая как нечистые животные. И до семидесяти семи раз седьмого поколения будете отлучены от света и слова.

Так откройте же глаза и уши. Протяните руки друг другу и выйдите за барханы и за речку к соседним племенам. Утвердите вновь родство с ними. Если же не сделаете так, да не отличите в схватке врага и да пронзите копьем друга. И да пребудете во тьме и безмолвии!

Гудящая толпа окружила Рабигу, а когда все разошлись, она еще долго лежала у края селения, обратив лицо к звездам.

После этого случая ее долго никто не видел. К юрте Рабиги не подходили. Боялись.

В ауле наступили «последние времена». Сыновья приходили к отцам с дерзкими речами и уходили из дому, не прощаясь. Дочери не ждали родительского благословения. Они следовали за избранниками в далекие аулы, не повинуясь ни разуму, ни обычаю, - единственно по велению сердца. Даже жены покидали мужей и уходили из аула неведомо куда.

Рабига нигде не показывалась. Как-то к ней зашел Туленды, младший сын сына Амана, названный «заплачено сполна» в честь покойного супруга Рабиги – воина, а, скорее, оттого что она некогда вылечила маленького сына Амана, того, что обгорел на солнце.

У Рабиги жил старый пес Сыртан, которого она очень любила. Мальчик приносил собаке кости и объедки со стола. Он тоже любил Сыртана. Однажды он вздумал пробежаться с ним до соседнего аула, что у реки, и зашел к Рабиге. Если Рабига-апай позволит, от отвяжет Сыртана и прогуляет его, а то пес совсем заскучал. И пусть Рабига отведает сладкий ирымшик, который приготовила мать.

С этого дня Туленды, внук Амана, нередко заходил к Рабиге. Он гулял по холмам с Сыртаном и подолгу сидел около Рабиги. Он глядел в глаза цвета водорослей и слушал голос, похожий на шелест песка. Это была последняя любовь Рабиги и на этом кончается сказ о третьем ее проклятии.

***

Давай перекусим, сынок курту хочешь? Полно кручиниться. Мало ли что старики говорят? Может, все это и неправда, и никакой твой предок тут не бывал.

- Бывал! – убежденно сказал юноша, - я сам читал тетрадь.

- Так мало ли кто сюда приходил! Может, и тетради-то вовсе не его? А может, и его. Когда Рабига похоронила того человека, мулла велел сжечь его книги посреди аула. Но, может, что осталось и в ее доме. А потом юрта Рабиги и все что в ней было, перешли к Аманову внуку, Туленды. Очень мудрый оказался парень. Долго в ауле не зажился. Ушел, и Сыртана с собой увел! Он разные бумаги унес, что у Рабиги хранились. Так что про тетрадь ничего не могу сказать наверняка.

А хочешь, я тебе четвертый сказ о Рабиге спою? Этот повеселее будет, чем остальные. Там разные небылицы сплетены-переплетены.

Итак, вот четвертый сказ о Рабиге, которая не нашла угомона, даже когда Жебраил свил свое черное гнездо у ее порога!

Анкур-Манкур. – Над аулом чередой вились весны и зимы. Из аула уходили молодые и старые. Молодые уходили за барханы. Отправлялись в неведомые места и почти никогда не возвращались. Старики уходили по конскому волосу в страну праведных. Давно ушли по этой тропе высокомерный и расчетливый Аман, и завистливый ловец славы Жомарт. Ушел заносчивый Конышпай и ушел снедаемый сомнениями мулла.

Юрты стояли пустые. В ауле умолк цокот копыт. Табунщики не останавливались на полном скаку, неся весть о приплоде в стадах. Ибо мало стало не только людей, но и скота.

С некоторых пор неподалеку от юрты Рабиги вырыли колодец. Теперь люди аула изредка к ней наведывались и старый пес Сыртан встречал их хриплым лаем. Нельзя сказать, чтобы с годами люди марала стали покладистее. Они бывали у Рабиги «по расчету», чтобы с колодцем чего не случилось.

Однажды кто-то сообщил, что Рабига совсем плоха. В ауле заволновались. Она жила одна, не было у нее ни овец, ни козы, ни коня. Только пес Сыртан. По старым заветам полагалось проведать ее и принять последние ее земные распоряжения.

Долго спорили, кому идти к Рабиге. Успокоились на том, что у нее часто бывает внук Амана – он уже юноша, с него спрос как со взрослого. Если что случится – он и сообщит в ауле.

Как-то вечером Туленды, внук Амана, сказал женщинам своего дома:

- Вам следовало бы пойти к ней. Неужели даже сейчас не хотите поступить по-людски!

Женщины проведали Рабигу. Она лежала молча, с открытыми глазами. Тонкая желтоватая кожа туго обтягивала лоб и щеки. Казалось – годы были к ней милостивы. Глаза цвета водорослей не потускнели. Это женщинам не нравилось.

- Мыстан, - думали он про себя. – Конечно, Мыстан. И годы ее не берут – лицо как у девушки!

Вслух же обращались к ней с почтением, как и подобает у ложа смерти.

- Рабига-апай, подумайте о пути, который вам предстоит. Кто проведет вас меж водой и огнем к берегу праведных? – спрашивала одна.

- У вас нет ни овец, ни коней. Зато есть Сыртан. Конечно, это не по обычаю, - но теперь многое делают не так, как встарь… - вторила другая.

- Вы должны сказать, согласны ли пройти к тому берегу вслед за Сыртаном, чтобы мы были спокойны за вас.

- Сыртан останется с Туленды, - сказала Рабига устало.

- А вы не боитесь? Или думаете, что за всю жизнь не совершали ни одного проступка? Даже побывавшие в Мекке опасаются, что волосок оборвется под их тяжестью! – волновались женщины.

- Я не боюсь, - сказала Рабига. – Во мне никогда не было большого веса. А теперь – на костях мяса и вовсе не осталось. Волос не оборвется.

Выйдя от Рабиги, женщины возмущались:

- Самонадеянность у нее – не поверишь! И все не как у людей! Ладно, - дело ее! Наше дело – предупредить.

- Но, может, найдется кто, чтобы взял на себя ее ошибки? Все-таки, - по обычаю положено! Не предложить ли кому в ауле? Хоть за ней не бог весть, что останется, но юрта еще неплохая…

- Да что вы, милые, кто возьмет на себя ее дела?

- Я – нет!

- И я нет!

- И я тоже!

- Вот видите! И другие тоже откажутся. Похоже, придется ей уйти от нас и унести свой куржун с грехами на собственной спине.

Рабига совсем ослабела и больше не поднималась. К ней опять пришли женщины.

- Мы насчет Сыртана, апай, - сказали они. – Вы не передумали? Мы хотим как лучше для вас.

- Сыртан останется у Туленды, - ответила Рабига.

- Мы понимаем, вам неудобно, что Сыртан всего только собака, - настаивали женщины. – Конечно, баран или даже коза – это другое дело. Зато Сыртан очень преданный!

- Уйдите, я устала, - сказала Рабига и отвернулась лицом к стене.

Женщины вышли и посудачили в холодке около юрты. Собравшись домой, они еще раз заглянули к Рабиге. Но в юрте ее не оказалось. Она исчезла.

- Видите! – кричали женщины. – Мы всегда говорили, что она колдунья. Теперь-то она точно попадет в пекло!

- Не попадет! – сказал Туленды, который как раз пришел проведать Рабигу. – Я беру на себя ее земные дела. Мое имя – «заплачено сполна». Пойдем, Сыртан. От отвязал Сыртана, который нисколько не упирался, а сразу ушел с ним. И это женщинам не понравилось.

- Видите! Пес, и тот торопится уйти с нечистого места! Он даже не выл! Ох, нехорошо, нехорошо, что колодец так близко. Не стала бы Рабига наведываться к нему. Не надо бы пить воду из этого колодца, ох, не надо бы!

Однако, раз человек умер, похороны должны состояться. Так что для пристойности к зейрату унесли небольшой тючок, обшитый белой тканью. Всем хотелось присутствовать на странных похоронах, потому что тут обязательно должна была проявиться бесовская природа почившей!

- Вот посмотрите, каково ей будет, когда к ней анкур-манкур пожалует и начнет дубасить своей пудовой гурзе. И никто не выйдет, чтобы в ее защиту хоть словечко замолвить! – качали головами старики.

- Теперь-то мы воочию увидим анкур-манкура! – шептались женщины. – Обросшего козлиной шерстью и увешенного бубенцами. И железную булаву с шипами увидим. Пусть все поглядят, как расплачивается Мыстан за ворожбу и самонадеянность.

Анкур-манкура никто не видел. Все долго стояли, отойдя, как положено, на сорок шагов, и никто не вышел из круга, чтобы по обычаю сказать что-нибудь доброе о почившей, и этим умилостивить грозного палача анкура-манкура.

Только Туленды подошел поближе и громко сказал, чтобы все хорошо слышали, что Рабига была теплом и светом этого аула, и что он любил ее больше всех, кого знал за свою еще недолгую жизнь.

После похорон с ним никто не разговаривал.

Но куда, куда же девалась сама Рабига, в последний раз нарушив завещанные дедами и прадедами правила жизни и смерти?

Черная река. – В то время как многие жители аула стояли у мазаров, а Туленды выступил в защиту исчезнувшей Рабиги, она сама стояла на берегу темной реки, через которую перекинут был небывалой длины конский волос. Он делил черную реку на две половины. Но река казалась черной только издали. На само деле, справа от волоса бушевали серые волны с седыми гривами. Они неистово ржали и окликали по именам новоприбывших. Слева от волоса пылало пламя. Оно ревело и вздымало ввысь жадные синие языки. Река был не особенно широкой, а волос – хорошо натянут. К волосу подходили по очереди женщины и мужчины, молодые и старые, и много маленьких детей.

Некоторых Рабига узнала. Они были из соседних аулов – людей волка и людей медведя. Стояли в очереди и несколько узкоглазых, с которыми люди марала решали некогда кровавые распри. Были здесь и черноголовые.

Все толкали впереди себя, кто барана, кто коня, кто верблюда. Детишки обнимали козлят, или сидели верхом на жеребятах и овцах. За плечами у всех были куржуны. Ступая на волос, каждый навьючивал свой куржун с земными делами на животное-проводника.

Кони, верблюды, овцы и козы осторожно ступали по волосу, а следом за ними, цепко держась за хвосты, с опаской пробирались хозяева.

Стоящие впереди Рабиги оборачивались и неодобрительно ее разглядывали. Никакого спасительного животного с ней не было и никакого куржуна она с собой не несла. Она вступила на волос легко и без страха, так что многие, стоящие за ней, злобно шушукали:

- Еще бы, без груза-то!

- Но и без спутника! – ехидно усмехались другие.

Когда Рабига дошла до половины волоса, она на мгновение остановилась. Высоко в небе седая пена сплеталась с синими языками пламени, огонь и вода перекликались над головами проходивших по волосу, звали их и манили. Рабига стояла под заколдованные сводом и слушала как голосом вечности поют вода и огонь, и вспоминала половодье около аула людей медведя, а также как полыхали пожары, когда черноголовые напали на людей волка.

- Нашла время раздумывать! – толкались испуганные люди.

- Обратно захотела? – усмехнулись шутники.

- Не торопишься – уступи дорогу! – злились будущие праведники.

Позади Рабиги жалобно заблеяла овца, за которую обеими руками уцепился тучный мужчина в роскошном бырыке. Рабига заторопилась. Дойдя до трех четвертей волоса, она взглянула на берег, к которому так спешила толпа. Новоприбывших встречали без восторга, - видно, места было не так уж много, или пастбища оскудели. А, может быть, и здесь только что прошел джут.

Каждый стоял около четвероногого спутника и подозрительно смотрел на сходящих с волоса. Никому не хотелось вновь встретить старых врагов, - за земную жизнь успели надоесть друг другу.

У самого берега стоял Жомарт, опираясь на своего боевого коня Боз-Айгыра, которого закололи в память прославленного ер-жигита. Невдалеке стоял Аман, опираясь на четырех кобылиц. Видно, ему понадобилась нешуточная опора.

Рабига искала в толпе воина Туленды, своего мужа, и не нашла. Она подумала, что может увидит чужеземца… Но не было и его.

- Потому что ни он, ни воин Туленды не могут же находиться на одном берегу с Аманом и Жомартом, - решила Рабига, почти что дойдя до цели.

Одноаульцы тоже ее увидели.

- Гляди-ка! Мыстан пожаловала! – заорал Жомарт, хлопая себя по ляжкам от удивления. – Заживем теперь, как на земле!

- Чему радуешься? – злобно покривился Аман. – Стоило гнать впереди себя четырех отборных кобылиц, чтобы попасть на берег, куда каждый может пробраться налегке!

- Я отказываюсь жить на праведном берегу вместе с колдуньей и распутницей! – заверещал мулла, тот самый, что велел сжечь книги чужеземца посреди аула.

Словом, - все было как на земле. Сухая степная равнина, высокое небо, подернутое белесоватой дымкой зноя, знакомые лица, знакомые слова.

А седые прохладные брызги рассыпались над головой жемчугами, синее пламя пело вольную песнь солнца, дыма, степного костра…

Рабига выбрала левую сторону. Она прыгнула с волоса почти у самого берега и отчетливо слышала, как Жомарт и Аман в два голоса орали на все поднебесье:

- Огоньку, огоньку подбавьте! Она – Мыстан, ее так не проймешь!

- Сколько она нам крови попортила! – вопил мулла. – И все-то она видела, и всем-то все выкладывала без смущения! Да будут прокляты глаза ее и уста! – потрясал он когтистой лапкой.

Больше Рабига ничего не слышала, потому что вспыхнула ярким сине-лиловым всплохом.

Она сгорела вся до последней косточки. Видно, по левую сторону реки постарались и подбавили огоньку. Как-никак, а к голосу праведников прислушались. Но вот незадача! Если прислушиваться – так ко всем. И, стало быть, проклятие такого почтенного человека как мулла тоже не осталось неуслышанным…

- Ты не догадываешься, мой юный друг, что произошло потом? Ну, как ты думаешь, почему забросили этот колодец? Подойди к нему и сам загляни»

Колодец. – Когда юноша, искавший «проклятый аул», подошел к колодцу, чары почти развеялись.

- Красивые, очень красивые сказы, - думал он про себя. – А кобыз, - истинный клад! И старик каков, - что за поэзия, что за слог! Неудивительно, если говорят, что он на кобызе шаманит. Только обижаться-то ему не на что, - мог бы гордиться!

Юноша раздвинул зеленые ладони благоухающих трав и заглянул в колодец.

Сперва он ровно ничего не увидел.

Но вдруг на самом дне сверкнули глаза. Светлые, цвета водорослей глаза. Всевидящие. Живые.

Юноша отпрянул было, но глаза манили его. Он превозмог охватившее его удивление и трепет.

- Вот так и рождаются легенды! – успел он подумать. И у самого своего лица, у самых губ вдруг увидел влажные уста. Справа, слева, перед ним, мелькали темно-алые уста. А внизу по-прежнему сияли глаза Рабиги.

Наваждение продолжалось. Он уже не мог совладать с собой и отпрянул от колодца. Зажмурил глаза и провел ладонью по лицу. Потом снова заглянул в колодец. Он бы не простил себе, если бы вновь в него не заглянул. Потому что и не пытался скрыть от себя, что испытывает ужас. Так вот и поверишь в чары древней степи, и в то, что старый Жумахан и вправду шаманит на своем кобызе…

Словом, - он вновь заглянул в колодец. И пожалел. Потому что теперь увидел только темно-алую влажную оплеть из растения, именуемого здесь тобылга. Гибкие, гладкие прутья проглядывали кое-где и местами словно складывались в улыбку. На две – в два малюсеньких озерца гляделось синее степное небо.

Юноша вновь зажмурился, вновь заглянул вглубь, и не отрывал лица от края колодца. Ему очень хотелось увидеть глаза цвета водорослей и темно-алые уста Рабиги. Он несколько раз отходил от колодца и возвращался.

Но Рабига, гордая своенравная Рабига, не пожелала больше показываться усомнившемуся юноше. Сверкнула взором, улыбнулась разок, - и исчезла.

А юноша вскоре уехал. И больше не приезжал. Так что неизвестно, узнал ли он еще что-нибудь о «проклятом ауле» и о таинственном холмике, где, возможно, похоронен был его предок.

Возможно, он потерял интерес к загадочному этому предку. Возможно, переспорил именитых ученых в каком-либо ином споре и, остепенившись, вовсе охладел к юношеским увлечениям. Да и, в конце концов, так ли уж важно, был или не был аул среди барханов, где-то в окрестностях звонкой Лепсы… Бог весть в какую старину…

На этом, читатель, заканчивается последний сказ о Рабиге, поведанный чуть не столетним, - а если верить шепоткам, то даже многотысячелетним! – Жумаханом, который все-таки чуть-чуть шаманил, когда прикасался к струнам своего кобыза.

Мне довелось увидеть этот кобыз. И даже к нему притронуться. Родичи Жумахана уверяли, что кобыз был настолько дружен со своим хозяином, что, когда Жумахана обвинили в шаманстве и, пригласив на очередной той, для надежности накрепко привязали кобыз к коновязи, чтоб старик не вздумал взять его с собой, - Жумахан в разгар тоя прослезился: «где ты мой верный кобыз, как бы мы с тобой славно сейчас попели-поиграли!» И что же? Невдолге послышался звонкий цокот и в юрту вскачь ворвался, всхрапывая и звеня струнами, весь в мыле – волшебный кобыз. И случилось на тое великое смятение, после чего Жумахан торжественно поклялся никогда больше к кобызу не прикасаться…

Прошло несколько лет. Во сне ко мне явился Жумаханов кобыз. Он велел – пришлось взяться за перо. Автор смиренно выносит на суд читателя «песни песков». В память о ныне почившем в бозе акыне Жумахане. Если только он в самом деле почил, а не скитается где-нибудь окрест нашей взметушенной земли, чтобы объявиться вновь – где и когда, кто бы знал…

Алма-Ата, Балхаш, Кемерово

1970-1988 гг.

 << Назад |