|
Глава вторая. СТУПЕНИ ПРОШЛОГО Окунувшись в воспоминания, я не заметила, как прошло время. Закрою-ка виртуальный интернетный мир со всеми его напастями и сделаю капуччино, кофе меня всегда взбадривает... Да, так что у нас там с выбором получается, ...сами не сами, или куда лихо занесет, то ли судьба, то ли предназначение…Никогда не знаешь, с кем встретиться в жизни придется и как эти встречи в тебе отзовутся. ...Сижу в пятизвездочной гостинице, цежу кофе и слушаю школьного товарища моей старшей дочери. К слову сказать, для своих 25 лет мальчишка - да что это я! - молодой мужчина, умен не по возрасту, компанию создал, завод построил, с нуля начинал, продукция его с лёту на рынке уходит. Работает по двадцать четыре часа в сутки. - Знаете, кто-то ведь должен производство поднимать, людям работу давать, у меня только сорок человек работает, но они довольны. Люблю я свой бизнес. Если все пойдет по плану, еще один завод поставлю. Вы помните Эрика - он докторскую защищает, несколько лет назад все на него пальцем показывали, говорили - ненормальный, кому нужна наука в наше время, а он по ночам вагоны разгружал, в палатках торговал, но науку не бросил. - Молодец парень, прорвется. Правильно, без новейших технологий и крепких научных кадров современного бизнеса не представляю; это десять лет назад доктора с кандидатами не нужны были, из научно-исследовательских институтов и кафедр на базар и барахолки попадали. Шоп-турами занимались, чтоб прокормиться; у кого хватка была, свои фирмы пооткрывали. Но многие умы так и растерялись в водовороте перемен. - Нас тоже не пожалели… - глухо сказал он. Клиент Неторопливый разговор в номере люкс продолжался. - Зимой принимал делегацию иностранцев. Молодые парни, инженеры приехали, проект запускать. Поселили мы их в пент-хаузе, в номер заказали ужин, развлечься им захотелось. Знаете, сейчас можно девушек по телефону заказать, на любой вкус, с интеллектуальными разговорами, с массажами, с песнями, даже танец живота изобразят… Я заказал, а сам отлучился. Возвращаюсь, открывает мне моя бывшая одноклассница, - помните самую высокую - в одних прозрачных трусиках; я обомлел, чувствую, краской лицо заливает, только и смог произнести: «Ты!». Она в ответ: «По вызову». - Для старых знакомых дискаунт дашь? И как пощечина прозвучало: - В моей профессии знакомых нет, одни клиенты. Будешь платить как все, деньги вперед, двести баксов за час. Деньги отдал и вылетел из номера, у самого руки дрожат… - Постой, ты был один? Без того, который твой партнер, он же ее в десятом классе страшно любил, с ума сходил, а она такой неприступной слыла (сердце мое учащенно забилось)… - Он такие ей стихи писал, плакать хотелось. К счастью, в Германию уехал, в командировку. Я не сказал ему. И Вы не говорите. - Господи, как же так, бедная девочка, неужели другого пути не нашла... Но - не могу осудить, не могу... Аж сердце закололо. Из хорошей семьи, училась нормально, и так жизнь развернулась… - Старикам, конечно, досталось, и вашему поколению мало не показалось, но и нам достается… Наверное, кому что на роду написано. Иногда не знаешь, что и думать... Привилегия думать - Думать - большая привилегия в наше время. Успеть бы в постоянно изменяющейся жизни изменять себя. И не просто изменять, а шлифовать, отполировывать, тогда и вокруг всё изменится к лучшему. Однажды прочитала, что, когда ребенок растет в семье, где ему постоянно говорят: мы бедные, у нас нет денег, мы несчастные, это настолько прочно вбивается в его подсознание, что он другим себя и не видит. Правильно говорит народ: «Скажи мне раз сто, что я петух, я и закукарекаю». Мы сами себе - успех и поражение. И самое смешное - все это знают, только молчат. У кого хватает решимости «поменять мозги», те идут вперед, а кто не смог - тот жизнь клянет и обижается. А обида - как червь, сожрет тебя, и не заметишь. В голове только и останется: «Я бы ему то сделал, да ещё то сказал, а я бы ему так, да сяк...». На собственном опыте проверено. Нелегко вылезти из этой паутины. Только потом понимаешь - кабы столько же энергии в это время да на хорошее дело запустить… - Вы – идеалистка. - Да ну? Начало хорошее, а кто я еще? - Женщина. - О, да... со следами былой красоты. - Странные вещи говорите… - А ты знаешь, что я член общественной организации под названием СОВЭДИН? Можно сокращенно СЭД. - Извините, про такую организацию не слышал. Это что, привилегированный клуб? - Абсолютно привилегированная организация, с миллионами членов. И мы называемся: «Советской Эпохи Динозавры». А объединяет нас интеллектуально-общественно-политическое мышление. Этакая смесь рабоче-крестьянско-интеллигентского братания с религиозно-атеистическим воззрением. Когда страшно или вдруг счастье привалило, заходим в церковь, в мечеть... причём с верой в инопланетян и Бермудский треугольник. И всё это приправлено Маркс-Энгельс-Ленин-Брежневской идеологией, с точным определением накопления первичного капитала и создания олигархий, впрочем, это больше к Марксу относится. Все мы - этакие «физики-лирики» духовных устремлений, с аутогенными тренировками, передачей мыслей на расстоянии, чтением гороскопов и гаданием на картах, пытающиеся срочно найти хоть каплю благородной крови в жилах. Если сами не князья, так купить титул в Европе, с печатью хоть на бумаге, коль на челе у дитятей нет. Не все, конечно, за этим бегают, но тенденция четко просматривается. Притом, что от пионерского детства, комсомольской юности, коммуналок и хрущевок сложно отделаться. Застряли в памяти, потому что всё это - часть времени-жизни каждого. И под французский коньячок: «Д-а-ай мне напиться... свежей водицы» - сам знаешь эту песню - тихо любим себя, уважаем, обожаем, за то, что не скурвились окончательно, - и это в лучшем случае… - Ну, Вы жестоки... - Нет, дружок, - с любовью, более того - с добрым юмором: во-первых, мы ведь те, кто на Советской массовой песне воспитывался. Между прочим, и мелодии красивые были, и слова иногда за сердце хватали.Так что я думаю - мы совестливые. Во-вторых, в то время Андрей Миронов нам на экране двенадцать стульев показал, - великолепный актер был, - а мы их в жизни увидели, и посидели на них. А уж Райкин, Жванецкий... Вот с юмором и с флагами, цветом переменчивыми – вперед. Хоть пехом, хоть на Мерседесе... Как-то один мальчишка сказал мне: «Вот вы в своих соболях сдохнете, и тогда мы настоящую свободу и демократию построим». А я ему: «Не сдохнем, а вымрем, как динозавры Совэдинарус-Рексус, а потом о нас кино и мультики делать будут». Ответ последовал весьма вальяжный: «Я спонсировать буду! Миллионы на этих ваших «рексусах» заработаю!». Десять лет, а предпринимательской жилки не занимать... Радуюсь, когда вижу, что дома собственные люди строят, в магазины зайдешь - всего полно, зимой клубнику можно купить, мы такого изобилия в своё время не видывали, хотя знаю, что собственные головы, идеи и труд к нынешним переменам тоже приложили. Строители светлого будущего... большая половина жизни прошла, не успели оглянуться - дверь уж приоткрывается, куда ничего не унесешь... Так что считать, уходя, не миллионы, не копейки будешь, а любовь, что имел или успел отдать. - Вы когда приедете в следующий раз? - А как получится,...скоро. Ты ведь знаешь, я всю жизнь «на колесах». Из эпохи «Совэдинов». Деревня - Едем, едем, скоро у вас будем, - кричала в телефонную трубку мама. Приеду с дочерью и внучками. Да-да… … Через тридцать лет мама возвращалась в деревню, взяв нас с собою, чтобы показать места, откуда она родом. Вначале мы летели на самолете, потом по реке на «Ракете», затем паромом на другой берег реки, а после грузовиком до деревни... Умаялись, но доехали. Они долго стояли обнявшись, мама и ее двоюродный брат, дядя Саша. Застолье было радостное, с песнями, прибаутками. Пятистенный дом ожил от разговоров «за жизнь», и кто, где, когда.... Баня «по-черному» стояла в конце огорода, вот здесь и начались приключения. Под вечер мы с мамой пошли с дороги помыться и попариться в баньку. Забралась я на полог, веник взяла и... как будто пространство передернулось. Чувствую, я-не я, и – голоса: - Да кто ж она? Чужая? Вроде не нашего роду-племени.. Не-е-е, вроде наша... Я слетела с полка, с криком: «Мама, я сама не своя!». Сижу голая в предбаннике и ей взахлеб рассказываю: - Они со мной говорили, спрашивали… Мама внимательно посмотрела на меня и сказала: - Доченька, не бойся, они тебя признали, хорошо это… - Кто признал? Чертовщина какая-то! - Кровь говорит в тебе... Не бойся. Облейся холодной водой и возвращайся. - Надо ли? - Надо, надо. Что ж ты грязной ходить будешь?! Мне хватило пятнадцать минут закончить банные процедуры. Вечером заметила: все поглядывают на меня с особой искоркой в глазах. - Завтра за черникой пойдете спозаранку, - сказал дядя-Саша, - вместе с Николашей. (Что ж, пойдем так пойдем, подумала я). Утром вышли, воздух прозрачный, над речкой только дымка паутиной тянется, сели на мотоцикл и вскоре доехали до леса. Взяли ведра и пошли. Раздвигаем кустики, а черники - кишмя-кишит. Ведро быстро набирается, с каким–то острым ощущением внутреннего раздолья ложусь в траву и начинаю петь. Пою во весь голос, сочиняю на ходу. Пою прямо в небо, вдруг останавливаюсь и говорю, что нам немедленно надо возвращаться в деревню. Настаиваю упорно до тех пор, пока мама не говорит, что, наверное, я что-то чувствую… Мистика Первой вбегаю в дом и вижу лужу крови, тетка моя сидит и пытается остановить ее, хлещущую из вены на ноге. Бросаюсь к ней, кричу остальным: «Не заходить в дом!» и - откуда что взялось - читаю заговор: «Рута-Рута закрутися, рута-рута, ты уймися.....». Я этих слов и наговора знать не знаю. А слова сами собой вьются, алый цвет в темно-бурый превращается и... кровь останавливается. Фантастика, да и только. Тетка улыбается, благодарит: - Знамо, знаешь, а?!.. - Ничего я не знаю, само получилось! Позже мать, вытирая с пола кровь и ухмыляясь, говорит: - Поезжайте с Колей, чистой воды привезите из ключа. Я счастлива была удрать под любым предлогом, только бы подальше (от себя?). Едем на мотоцикле, кругом такая красота, на холмах кое-где березы и черемухи рассыпаны. Николаша объясняет, что по всем взгоркам раньше деревни стояли. Внезапно мотоцикл замолк, и мы остановились. - Всё, здороваться надо. - С кем? Здесь ни души. - А вон с тем. - С пустырем? - Если бы с пустырем... На этом месте дед один жил, говорят, из родственников, много знал всякого. Когда с кем пообщаться хотел, трактора, машины, косилки, любую механику одним взглядом останавливал. Невозможно было мотор завести до тех пор, пока не подойдут люди и не поздороваются с ним. Если не угодишь ему с разговором, до ночи промучаешься, пока дед не сжалится. - Не рассказывай сказки! - Пошли, когда здороваться будешь, от души говори, про себя расскажи... - Коля, ты что, хочешь сказать, наш мотоцикл заглох? - Сестрица, не шуточки это, так что - пожалуйста… Встала я перед пустырем, смех разбирает, но что-то в душе заерзало. Поздоровалась, руку к сердцу приложа, и сказала, что в гости приехала издалека. Отозвалось в сердце: «да-а-а-а». Может, эхо было, не знаю. Николаша рядом стоит, бормочет что-то. Слышим, сзади сам собой мотор зачухал... Набрали из ключа воды и вернулись домой молча. - И часто у вас такое бывает? - спрашиваю я. - Бывает! - отвечает Николаша. – Прошлой осенью я с покоса возвращался, коляска у мотоцикла переполнена сеном, гнал на приличной скорости, хотелось успеть вернуться не только в деревню, но и в город на работу. Но на взгорке вверх подкинуло, мотоцикл перевернулся и меня придавило. Лежу, ни рукой, ни ногой пошевелить не могу. Кричу, зову - но никто ж не услышит, на версту в округе никого нет. Смеркаться начало, боль подступает к груди, ног не чувствую. И мерещится мне, что кто-то высокий, белый ко мне подходит, обошел вокруг, приподнял коляску, я повернулся и каким макаром выкатился из-под мотоцикла, не помню. Шепот услышал: «До дома доедешь, здоров будешь». Очнулся уже на постели в избе, а как возвращался в деревню, объяснить не могу. Два месяца провел на больничном; думал, парализует, но обошлось. Чудеса в нашим местах случаются, бывает, бывает… Хочешь покажу завтра поля, которые наши прапрадеды и деды корчевали? Наш род их имел много, взглядом не окинешь, так что ездить долго придется, а после за кедровыми шишками махнем. Заветный ларь - Конечно, поедем. Николаша, мама показала мне место, где мой дед школу строил, ее раскатали на дрова, и в дом прадеда я сходила, но я ещё не видела твоей коллекции… - Пошли на другую половину дома, там все. Поднялись на крыльцо, зашли в просторную комнату, и он подвел меня к большому сундуку. Открыл - и пачку документов мне показывает: «Читай вслух!». Читаю: «Справка дана Анне Ивановне Замятиной, такого-то года рождения, в том, что ее серая курица извелась сама и яйца носить не может, так что продразверстку сдавать с нее не будет. Заверено, печать». Перебираю дальше - письма с фронта, похоронки, квитанции на сдачу зерна... В глубине вижу спички, рулоном связанные, катушки ниток, иголки, соль в банке, белые косынки, старые вышитые узорами блузки... - Это всё моей бабушки-Анны. До самой смерти не выкидывала, просила сохранить, сказала: «Помянете меня, еще все это понадобится; соль, спички, иголки и нитки всегда обменяете на хлеб. Ох, на лихо я вас оставляю, на лихо!». - А правда, что она вещуньей была? - Правда, а ты знаешь, что Дарья Семеновна Кликушу имела? - Что это? - Рассказывали, что у нее в утробе жил кто-то маленький, вроде сверчка, иногда она замирала и начинала басом говорить, и если смотрела на кого, то судьбу предсказывала. Матери твоей, когда та девчонкой была, - по-моему, осерчала на нее бабка - и наговорила, что выйдет она замуж за некрещенного, чернокудрого, и уедет, в разных странах жить будет... - Да ты что! - Только бабушка не помнила, что говорила в такие минуты, всегда спрашивала: «Что этот окаянный опять наговорил?». И маму твою жалела. Тебя младенцем мать привозила к бабушке Дарье показать, так она смотреть не стала. Сказала, не показывай, так и не глянула. Может, и хорошо, правильно сделала. - Коль, а ты ворожбу тоже знаешь? - Нет, это только по женской линии в нашей семье передается. Маме твоей моя бабушка Анна должна была передать, но не смогли они увидеться. - Николаша, застращал ты меня на ночь глядя, как спать буду? - Покойно, тебя берегут и когда надо помогут. А вот и мои образки. Смотри, красота какая, серебряные оклады. Такие с собой брали, на войны уходя. Это мои монеты. Что-то я купил, несколько штук мне местные старухи отдали, вот эти подобрал в заброшенных деревнях, а что в мешочке храню, те остались в доме от дедов. - Коля, я тебе благодарна, за всех, за всех за них, что сохранил реликвии нашего рода. Не сдавай в музей, дома оставь. В этих вещах и документах память о людских судьбах, о тех, кого уж нет… Предки - Смотри, просторы какие, поля огромные, перелески нетронутыми стоят… Все это было наше, видишь, поля заросли, что деды корчевали, но ничего, земле отдых тоже нужен. Придет час, и вспашут опять, и хлебом засеют. С начала перестройки побежал народ в город, все побросали: технику, дома... Молодежь спивалась, руки на себя накладывала… Но я верю - люди вернутся, да и возвращаются. Слегка вздохнув, Николаша продолжал: - Капитан с семьей недавно приехал, ушел из армии - ни дома, ни сбережений, вселился в пустой дом. Хозяйство всей деревней помогали заводить, ну если наши семь дворов деревней назвать можно. Жена его даже тесто заводить не умела - бабки научили её хлеб печь. - Коль, я заметила, кстати, - твоя мать по вечерам смотрит в настоящий театральный бинокль. Что это она высматривает, и откуда у нее бинокль появился? - Бинокль старый-престарый, по наследству передается, говорят, от нашего пра-пра-пра-деда остался, декабриста сосланного, а смотрит она, когда хлеб привезут. - Декабрист Мишин? Или Михайлов? По-моему, из семейной легенды. Мама говорила, что он прямо с Дворцовой площади сюда попал. - Да, точно так и мне передавали. - Коль, знаешь, а в моих детях какой только крови не течет, по чуть-чуть: итальянская, русская, татарская, украинская и даже польских шляхтичей. - А кто их предки, твои дети знают? - Не обо всех, но что-то знают. У меня подруга есть, казашка, вот она может до 53-го поколения, чуть не от самого Пророка всех предков назвать по именам, специально заучивала, да и документы в семье сохранились. Удивительно, она людей лечить может - особая энергия у неё есть. От предков передалась ей, а не братьям, как должно бы быть… - Ну, мы с тобой даже до десятого колена не доберемся. А очень хотелось бы генеалогию свою восстановить, или хоть бы о нас всех написать. Самое важное, по-моему, - благородство духа и честь. А то, что в каждом кровей понамешано, так такое всегда было... Скажи, вот не пойму, почему ты землю в аренду не возьмешь? - Жду! Мы в глухомани живем, власть меняется, а нам бы выжить до тех пор, пока стабильность не установится в стране. Зачем землю брать - чтобы еще раз отобрали? Чтобы дедову судьбу повторить? А так – с десяток лет земля отдохнет, а уж потом посмотрим. Она ведь, земля, тоже в конец упарилась с нами со всеми... Помню, когда мой отец главным агрономом работал, то он точно знал, когда хлеба убирать надо: подойдет к березке, кору надрежет, понюхает и скажет - через три дня дождь пойдет, немедленно надо убирать пшеницу. Позвонит в райком, а они на него накричат: прогноз на месяц хороший, так что спешить некуда, ждите. Отцу особое чутье свыше дано... И точно - через три дня дождь на всю неделю. Но он хитрый был, да и знал, что никто из райкома в нашу глухомань не приедет, и до дождя с колхозниками часть зерновых уберет. Потом грамоту вручат или выговор, зачем не все убрали. Земля, хлеб почтение любят. Поля заколосятся по-настоящему, только если крестьянин поверит в свободу без указу, тогда опять не будем знать, куда зерновые девать. Ну всё, поля мы с тобой объехали, теперь вон в тот лес подадимся, отец, наверное, уже у кедров ждет… В кедраче Оставили мотоцикл, пробираемся через кустарник к кедровнику. Дядя Саша нас увидел - просит Николашу залезть на дерево и приговаривает, что именно этот кедр даст нам сегодня шишек. Кедр огромный, обсыпан увесистыми шишками, шумит – у него свой разговор с небом. Николаша забрался высоко и стал сбивать шишки, а я собираю и при крике «Берегись!» уворачиваюсь от шишечной лавины. - На сегодня хватит! - кричит Николаше дядя Саша. - Зверью тоже оставить надо сколько-то. Поехали домой.. Николаша слез, стряхнул с себя труху и иголки. - Ну что, отец, сегодня перенесем малого, или ты сам попозже справишься? - Какого малого? - спрашиваю я. Дядя Саша рассказал, что кедры перестали расти в этих местах, а он как приметит, где молодое деревце появилось, за ним ухаживает несколько лет, потом выкапывает и переносит на новое место, где хорошая почва. Но, сегодня этим заниматься не стоит, потому как чувствует он, что леший с нами игру затевает… - Игру? Какую? Где? Здесь? Откуда Вы знаете? - Вот так вот и знаю, дай бог до ночи домой вернуться… В кедрач - он был недалеко от лесной дороги - мы добирались минут двадцать, а выбирались часа четыре. Мотоцикл не могли найти, каждый раз возвращались к «Кедро», пока в конце концов дядя Саша не подошел к дереву и не взмолился. Гладит его по коре и говорит: - Кедро, милый, помоги и прости, если что не так сделали, укажи дорожку к дому, попосредствуй за нас, пущай леший играться перестанет. От порыва ветра закачался кедр, что-то проухало и… три шага в сторону отступив, Николаша увидел мотоцикл, а в просвете деревьев –дорогу. В течение всего пути я думала, а надо ли мне на покос ехать с ними, может, там тоже страсти-напасти, вдруг случится что-нибудь... Но через день поехала. Вилы мне дали, объяснили, как стога метать. Первый раз в жизни вилы в руки взяла, ладно, попробуем... Подвязалась платком, хлебнула воды, спрятала еду от мошкары подальше, как спортсмен на соревнованиях, внутренне себя подготавливаю... Запах сена и разнотравья пьянит, пот в носу щекочет, а вокруг - простор... Одна копна готова, другая... В голове песня сама собой складывается : Ой, ты нива моя, нива-нивушка И трава-мурава,что скосилася, Ах, судьба ты моя, Ты судьбинушка, Знать-то в девках ходить До сединушек.. Мужики на сенокосилке работают. В обед сели на обочине, едим... - Ну, душенька, пианистка ты наша, Рахманинова, мать твоя говорила, играешь, пальчики бережешь, а хватка в работе - наша. Наша кровь, наша порода. Вон, смотри, сколь копешек наметала, и все аккуратненькие стоят. - Отец, она теперь на телестудии режиссером работает, передачи снимает. - Знаю, пианистка иль режиссер - все едино, красиво работать – это уметь надо. Такое одобрение надолго в мою душу запало… Старый дом ... Чашка с кофе стоит недопитая, постепенно сдвигаясь к краю пианино от моих аккордов. Учу романсы Рахманинова. Младшая дочь и я готовимся к концерту. В «Весенних водах» самый конец фортепианной партии замучил и сексты триолями в «Уж, ты нива моя...». Учу, словно студент: та-та-та, та-та-та, как по ступенькам... Вдруг вспыхнула мысль, - сколько же ступенек в своей жизни я исходила, вниз и вверх, в прямом и в переносном смысле. Тысячи? Может, десятки тысяч... Одни вскачь проскакала, другие... дались большим трудом. *** Осторожно спускаясь со второго этажа нашего дома на Урале в день отъезда, я - девятилетняя девочка - оставляла многое..., нечто важное и дорогое, что тогда до конца не понимала: мою первую учительницу музыки, свои старые тетрадки по чистописанию с коряво-неподдающимися палочками, огромные, цветущие зимой китайские розы в кадках, тополиный парк, который взрослые и мы - дети сами посадили на пустыре, площадку для игры в лапту... Любила я играть в эту игру, быстрее многих бегала. Но больше всего обожала на ходулях ходить в сумерках, забираясь на них с чьего-то забора... А потом, усевшись в кружок с ребятами, рассказывать друг другу страшные сказки, про мертвецов, ведьм и всякую нечисть, и чтоб в конце заорать громко, пугая себя и других... Не попрощалась с Рудиком, рыжим мальчиком из немецкой семьи, что жили не так далеко. Я с ним на речку бегала и раков ловила вилкой - он меня научил. - Сперва надо камни тихонечко сдвинуть, ил не взбаламутить. А рака увидишь - резко на вилку насадить. Ну, давай, ловчее, ловчее. Ну вот, получилось! - Ой, цапнул, больно-то как! - У, девчонка, попробуй только зареви, больше со мной не пойдешь. Наловим целое ведро, потом варим на плитке у них в доме; запах отвратительный, но раки вкусные и сочные. Когда я в первый раз Рудика увидела, его рыжие веснушки и «оранжевые» волосы меня потрясли. Тогда впервые для себя отметила, что волосы бывают русые, черные и рыжие. Рудик стеснялся их, а я считала, что он - необыкновенный. В его доме говорили и на русском, и на немецком. К тому времени я научилась отличать русский от татарского и немецкого, своеобразие их мелодики, интонаций. ...Оставался и первый мною увиденный телевизор, у наших соседей по улице. Когда они его привезли, собрали всех детей, усадили рядами на пол, и в крохотном экране возникли малюсенькие взрослые люди. Для меня это был полный шок, я мучительно пыталась понять, каким образом они туда залезли, по какому волшебству стали такими крохотными и притом всамделишно разговаривают. В тот вечер мама была на работе - она преподавала русский и литературу в школе рабочей молодежи, а отец меня совсем потерял, испугался, и когда нашел, ремнем флотским - он от его службы в военно-морском флоте остался - отодрал в первый и последний раз в моей жизни. Мама ночью с ним долго шепталась, а я всхлипывала от обиды и изо всех сил стремилась засунуть всех моих обидчиков в серебристо-голубой экран, включая мою лучшую подружку, которая так резко прыгнула на доску в прошлом году, что я вверх–то взлетела, а приземлилась мимо доски, так что ее краем мне всю ногу до самого паха окорябало в кровь. ...Старого мишку и китайского пупса, с дыркой на пластиковом чубе, на котором, ухитряясь, можно было всё-таки банты навязывать, тряпочную куклу Машу – всех их выбросили, а может, отдали, сказав, что я выросла и в куклы играть уже просто неприлично. А я так любила шить для кукол платья! У нас в комоде лежали отрезы штапеля и ситца. Однажды для своих кукольных платьев я из середины отрезов вырезала куски, потом из дырчатых тканей ничего нельзя было сшить, но мама меня не ругала, а похвалила за фасоны и творческую выдумку... Мои пустые турючки от ниток в жестяной коробке - мои каблучки: я их в чулки засовывала и на них ходила, воображая, что я взрослая и у меня есть дамские туфли. Всё ушло в прошлое. Перед самым отъездом в южную таинственную республику мама показала мне на карте, расстеленной на полу, куда мы уезжаем, сказала, что там нет наших лесов (… и моих любимых мухоморов?), зато есть высокие, со снежными вершинами, горы... жить там легче, много фруктов и овощей, зима намного короче и не такая суровая. Но как же я буду жить и не видеть любимое семейство мухоморов? Они ранним летом вырастали в лесу, куда мы ходим за грибами и ягодами. Сколько ни говорили, что мухоморы - они хоть и красивые снаружи, но смертельно опасны, их есть нельзя, - все равно они мне нравились: яркие шляпки меня привораживали. А ягоды дикой, лесной клубники и огромной земляники, которые мы сушили на подоконнике под солнцем, потому что как-то с мамой решили, что черные зернышки высадим в палисаднике и вырастим свой урожай. Что же, они так и останутся, а урожай соберут чужие руки? Мои две школы, автобус «коробочка», на котором я езжу с братом в его садик, родственники, друзья, врач, который вытаскивал шишечки из моего носа, - я их сорвала с кустов в бабушкином огороде, и, поскольку не знала, куда спрятать, затолкала их в нос, так что меня, задыхающуюся, принесли к моему спасителю... А небо, в облаках которого я вместе с мамой люблю выискивать разные фигурки или выстраивать целые сюжеты среди веток и листьев нашей черемухи - неужели все это исчезнет? А мои кулинарные «открытия» - теперь я не мою мясо с мылом, чтобы приготовить на электрической плитке суп, - как мне дальше с ними быть? Заберем или нет мою маленькую кастрюлю? Ленинград - Надо забрать альбомы с видами Ленинграда и Петергофа, и ещё московские фотографии не забыть бы, - сказала мама, складывая карту. - Обязательно, может, мы больше никогда не поедем туда, в такую даль перебираемся, - ответила я. - Не волнуйся, не только туда съездишь, но и в других местах побываешь, какие твои годы… Поездка в Ленинград была удивительной, особенно впечатлил меня гигантский фонтан «Самсон» в Петергофе, фонтан «елочка» и камушки, по которым ходить надо умеючи, наступишь не так - и вода окатит тебя с ног до головы. В Зимнем Дворце от чудесных вещей, великолепной мебели, грандиозных статуй и ажурных ваз кружилась голова. Картины в золоченых рамах, прекрасные портреты божественно-красивых дам и гордых осанистых мужчин. В какой-то момент я утомилась и в одном из залов, увидев в центре единственный огромный и богато инкрустированный стул под балдахином, перелезла через красный бархатный барьер, поднялась по ступеням на подиум, медленно села и закрыла на минуточку глаза. Встряхнулась от маминого прикосновения: - Малыш, здесь нельзя сидеть, это трон Петра Великого, могущественного императора бывшей Российской Империи. Отдохнуть успела? Я не сразу заметила, что ты от меня отстала. Пойдем смотреть дальше… - Мама, тут так удобно, я спать хочу, устала.... - Идем, идем, доченька. Видишь, смотрители музея идут, ругаться будут. - Как же они уставали, цари, столько комнат обойти, это же дня не хватит, - размышляю я вслух и, схватив мать за руку, тащусь из тронного зала, через гигантские двери всё дальше и дальше через анфиладу волшебно убранных комнат… |
