|
Глава одиннадцатая. ПОИСК (ищу свой путь, обретаю собственное «Я») Майкл - Теперь ты мне расскажи, - попросила я Майкла. - В школе я любил девочку, японку. Нежная, как лепесток розы, руки изящные, умница. Любовь наша была красивой, а близость – как огонь… Только благодаря ей я школу и закончил. Она уехала в другой город и поступила в колледж, но я продолжал к ней ездить - два часа машиной в один конец. Работал и учился… Жениться хотел. Однажды приехал, а у неё в комнате молодой человек сидит, японец, и они мило беседуют. И я заметил, что она с ним кокетничает. Поначалу не очень-то обеспокоился, а потом она попросила, чтобы я приезжал не так часто - вроде от учёбы её отвлекаю… Переживал я сильно, горько было, ведь мы с ней мечтали, какой у нас будет дом, как первого сына назовём… Разошлись… через некоторое время я женился и, знаешь, дом у меня – такой, о каком я с ней мечтал, даже цвет штор и коврового покрытия совпал, и сына я назвал именем, которое мы с ней выбирали. Однажды гулял с ним, ему полгода было, и её встретил. Она спросила, как его зовут… Я ответил - у неё в глазах сверкнули слёзы… Но что делать - время ушло… Отец её меня не признавал, а моя мать, утешая, говорила, что если мои будущие дети будут походить на японцев, у людей возникнет много вопросов, и меня будут доставать ими всю жизнь. И зачем мне это надо?... Единственную фотографию я сохранил с выпускного бала. Где мы с моей японочкой стоим, прижавшись друг к другу… как-нибудь тебе покажу… На последнем курсе она вышла замуж за того японца, которого я видел… За нашими разговорами время пробежало быстро, чувствуется, самолет на посадку идет. - Да, снижаемся. Знаешь, некоторые удобства, связанные с тобой, меня очень даже устраивают, - веселюсь я. - Какие удобства? - Видишь, к трапу автобус интуриста подъезжает, сейчас выйдем, сядем и быстренько доедем до терминала. По крайней мере, не будем как селёдки в бочке толкаться. А то я за свою жизнь столько времени в автобусной толчее провела, что нарадоваться не могу при виде маломальского комфорта. Но главное - с тобой легко говорить о себе, без утайки и без смущения… - Да, мне с тобой тоже просто… Я вообще никому о себе не рассказываю, только вот с тобой разоткровенничался. Только не пойму, почему ты со мной всё время ругаешься? - Потому что ты постоянно споришь. А я тебе дело говорю. Я ведь лучше обстановку и людей знаю, и опыта у меня больше. Учись, пока я жива! Растерзанные розы Кумач встречал меня в Киевском аэропорту с букетом «чайных» роз. Широко улыбаясь, пожал Майклу руку и тут же на ходу начал рассказывать о графике работы, о предстоящих встречах. В гостинице он помог мне занести багаж в номер. Поставив сумку, закрыл дверь и повернул ключ в дверях. Я удивленно на него посмотрела, и он произнес: - Сорок минут, думаю, хватит. Успеем до первой встречи, - глянул он на часы. - Что?! - Ты же меня как мужчину хочешь? Не спорь – давно хочешь… Ярость во мне так и взвилась. Только что преподнесённым букетом роз я хлестала его по щекам, повторяя снова и снова: - Вы меня оскорбили! Запомните – я не любовница. Я – любовь. Вы не способны любить, за мной ухаживают годами. Какая мерзость, какая мерзость!.. Лепестки роз мелкими хлопьями разлетались по комнате. Лицо Кумача побелело, глаза закрыты, только длинные ресницы вздрагивают при каждом ударе. На грани слёз, что клокотали у меня в охрипшем горле, я швырнула остатки букета на стол… - Я – русский офицер. Я – в шестом поколении потомственный офицер, только мое благородство и воспитание не позволяют мне отшлепать Вас, как девчонку… Вы мне надавали пощечин. Мои предки за подобное на дуэлях стреляли в упор. Даже если пощечины – цветами… Но – я Вас прощаю. - Вон, идите вон! Немедленно! Развернувшись по-военному, твердым шагом Кумач подошел к двери и, захлопывая её, произнёс: - Правду в себе и о себе вы еще научитесь понимать, мадам…. Дверь хлопнула так, что штукатурка посыпалась с потолка. А я, опустившись на стул, зарылась лицом в ладошки. Мне было стыдно и противно. Рука сама потянулась к лепесткам на полу – «чайные розы», мои любимые, запах тонкий, еле уловимый… И беда в том, что Кумач был прав… прав с самого начала. Это было ужасно… Да, наверное, я себя не знаю, не понимаю… Ну хоть бы сказал: ты – ведьма, ты меня околдовала… Хочу, чтоб он вернулся… Я вздрогнула от громкого, нетерпеливого стука в дверь. - Да, войдите! – я не узнала звука собственного голоса, взбудораженность еще не улеглась… В дверях стоял Майкл. - С тобой всё в порядке? Что случилось? – спросил он, ошарашено озирая растерзанные розы, рассыпанные повсюду лепестки и, очевидно, странное выражение моего лица. – Кумач почти бежал по коридору, грохот захлопнутой двери даже я услышал, поэтому и пришёл осведомиться. Ты сиди, я всё уберу сам. - Я его отхлестала розами, - всхлипнула я. - Да, я понял. У него на лице царапины и кровь - так, самую чуточку… Майкл молча и споро подбирал останки цветов, подошел к окну и сказал, что в киоске на улице продают хороший сок, почему бы не пойти и не купить несколько бутылок? Я кивнула – пойдем! - и мы покинули гостиничный номер. Потом мы долго выбирали сок и в конце концов купили бутылку лимонада. Сели на скамейку недалеко от торговой палатки. Разлили в граненые стаканы и молча выпили. Сменив позу, Майкл оседлал скамейку и сказал: - Ты влюбилась, но он тебе не нужен. Прости его, цинизм – это его защита от жизни, от собственных чувств… Пойми его правильно… А тебе надо домой – ты просто соскучилась, ведь вторую неделю в командировке… Я не ответила… В Киеве весна в полном разгаре, цвели акации и каштаны. Пчелы жужжали, вились над нами. В одно мгновение, разведя руки в стороны, Майкл поймал в полете двух пчелок, идеально сомкнув края наших пустых стаканов. От его трюка мне стало весело, и я захлопала в ладоши. Как двое ребятишек, мы изучали пчел, траектории их путей в стаканном цилиндре… Солнечные лучи вспыхнули в волосах Майкла и разлились золотом. - Ты – рыжий, - сказала я. – Нет – золотой… - У меня вся семья рыжеволосые, кроме старшей сестры, - ответил он. - И глаза у тебя зеленые… - Угу… - выдал он, - пошли обратно, нам скоро на переговоры. Пчел выпустили… он взял меня за руку и повел, как девочку, через дорогу к гостинице… На душе было легко и просто… Акробатический номер Тон переговоров оставил обнадеживающее впечатление, можно было уезжать спокойно. К сожалению, в последующие дни погода испортилась, густой туман задерживал вылет самолетов. Билеты на поезд невозможно достать, даже при обширных связях наших партнеров. Майкл нервничал, психанул и отправился с коллегой на вокзал. И тут, случайно, у перекупщиков приобрел два билета на вечерний поезд. Приехали на вокзал, местные ребята попросили его притвориться пьяным, взяли Майкла под белы рученьки и провели в купе. Никто не знал, как проверять иностранцев на вокзале и в вагонах - приказы и законы менялись каждый день. Придумывалась разная нелепица по ходу дела. Застучали колеса, поезд отъехал от станции, и мы свободно вздохнули. Проводница проверила билеты, покрутила его паспорт и, ничего не сказав, вышла из купе. Весь день мы ездили на разные встречи, так что совсем забыли про завтраки и обеды. Не успели обменять валюту на карбованцы. И между прочим, не особенно жалели об этом, потому что карбованцы обменивать – надо авоську с собой брать. Мелкие бумажные деньги валялись возле урн, на них невозможно было купить даже соли и спичек. Плачевное это было зрелище – рассыпанные у мусорных ящиков и в переходах украинские карбованцы, отпечатанные за миллионы долларов в других странах, и притом слышать на переговорах просьбы о доставке специальных (в метр длиной) принтеров для бухгалтерских отчетов. Для нулей у триллионов девальвированной национальной валюты в финансовых документах размер бумаги нужен был специальный… Глядя на это, вспоминались стены в доме прадеда в уральской деревне, где под обычными обоями вместо газет для основы наклеены были керенки и семеновские деньги. Мы с Николашей от любопытства полстены тогда ободрали… Да что говорить - народ в разных республиках и некоторых областях России старые деньги обменять не смог, и теперь мешками или в рюкзаках переправлял в Приднестровье, обменивал или закупал там товары. В политическом и экономическом тумане каждый проторивал себе дорогу по своему. Кому везло, а кому нет… Конвертацией занимаются все кому не лень, сегодня мне даже рупии индийские предложили… - Майкл, есть хочется, на следующей станции выскочу, что-нибудь куплю, посмотри, может, у тебя есть мелкие доллары, - спрашиваю я. - Есть рубли, но немного, и сотня долларов одной бумажкой. - Ищи по всем карманам, может, пять найдешь, - говорю я. Весь чемодан перерыл, но пятидолларовую бумажку все же нашел. На очередной станции выхожу на перрон, бабушки продают снедь, но за карбованцы. Попыталась найти обмен, поезд тронулся, едва заскочила обратно в вагон – вижу, Майкл шампанское несет. - Ты б лучше хлеба взял! – возмущаюсь я. - Это я бартер сделал, на фонарик, еды у этих ребят тоже нет, сказали, до России доедем, там на первом полустанке базар должен быть. Слышу голос с распевочкой: - Кар-то-шка вар-ре-ная, о-гур-рчи-ки сол-ле-ные, - бабулечка спешит по коридору вагона, я – за ней. - Бабуля, продайте за доллары картошки и огурцов. - Какие еще такие доллары, век не видывала таких денег. Не продам! Что я с ними в деревне делать буду! – упрямо ворчит бабуля. - Бабуль, у вас дети есть? Им отдайте, они поймут, что это за деньги, вы на них этой картошки четыре ведра купите. Мы целый день не ели, продайте, пожалуйста, - настаиваю я. Пока мы перепирались с ней, она почти всё продала. В конечном итоге всё же сжалилась и подала мне единственную оставшуюся картошину и два соленых огурчика, не больше мизинца. Принесла я своё богатство в купе, положила на откидной столик, и Майкл перочинным ножичком аккуратно порезал на мелкие дольки сначала картошку, потом огурцы. Разделили поровну и с неописуемым удовольствием, медленно смакуя каждый кусочек на этаком пиру, всё съели и начали хохотать. Для обоих эта картошка оказалась самой вкусной в жизни, а огурцов таких мы, наверное, никогда больше не попробуем… До утра доживем, а в России утром поедим… С тем и улеглись почивать, не снимая одежды, каждый на свою полку. Под мерный стук колес и легкое покачивание вагона я уснула быстро и без снов. Проснулась от душераздирающего крика: - Ви-ка-а! Ви-ка-а! Стремительно слетаю с полки и рывком открываю дверь. По коридору, размахивая руками, несется Майкл. - Что случилось? С тобой всё о'кей? – спрашиваю. Вталкивает он меня обратно в купе, запирает дверь и плюхается на нижнюю полку. - Сейчас всё в порядке… - Да скажи ж ты, в чем дело? – оглядываю его со всех сторон и тщетно пытаюсь спросонок «врубиться» в ситуацию. - Я в туалет пошел… - Как пошел? В одних белых носках? Почему ты туфли не надел? - Откуда я знал, что туфли понадобятся? Я из купе вышел и пошел по коридору в поисках туалета. Вижу, в конце вагона на двери табличка. Встал, жду пять минут, жду десять, не выдержал, на колени опустился и в щелку заглядываю: свет горит. Решил ещё подождать… Никто не выходит, я решил в другой вагон перейти и там найти свободный туалет. Еле-еле через тамбур по переходу прошел, на цыпочках, между вагонами меня страх обуял, думал, свалюсь, но обошлось. Открыл дверь в туалет, а там плещется – ну, всё, что оставили… Невмоготу уже, я одной ногой на умывальник стал, подтянулся, другую на окно пристроил, головой в потолок уперся и… умудрился свой «бизнес» справить. - Ты что? Акробат нашелся, убиться захотел, нырнул бы головой во все эти миазмы… Не слушая меня, он продолжал: - Тем же путем вернулся в свой вагон, но не мог найти дверь в купе… Мне показалось, что наше купе примерно в середине вагона, я попытался открыть дверь, но она заперта. Постучался. Открывает огромного роста мужчина и на непонятном языке буркает со сна что-то невразумительное. Я извинился и пошел к проводнице, узнать номер купе. Подхожу и говорю: - Извините, пожалуйста, я тупой американец, скажите мой номер комната. Она визгливо что-то ответила, но я услышал: «купе 31». Иду обратно по коридору, разглядел-таки в темноте моё «31», стучусь, и опять тот же мужчина, по-моему, кавказской национальности. Открывает дверь, слышу что-то вроде «Гр-пр-цвали», довольно гневное. Опять извинился, думаю – не рассмотрел. Встал и вглядываюсь в номера. Откуда я мог знать, что нумерация купе написана между дверей. Стою, гадаю: «Эни, бени, Рекс». Решил, теперь точно попаду. Стучу тихонько… Опять тот же мужик, но теперь уже совсем озверевший, с грохотом шарахнул дверь. А я – опять к дежурной. Она дверь не открывает, поэтому и бегал по коридору, тебя звал… - Мужчина этот – из соседнего с нами купе… Ты на одну дверь промахнулся. Носки, пожалуйста, сними и выброси… … Сама думаю, сейчас какого только безобразия на железных дорогах нет, хорошо, что так обошлось. Кишиневские переживания Угнездившись в очередной раз на купейной полке, я внезапно ясно поняла,что осадок на душе после поездки на Украину и Молдавию остался нехороший. Я пыталась понять – почему? Меня коробило не только всё увиденное. Я стала копаться в памяти и набрела на неприятную ситуацию, связанную с Кишиневом. Иногда мы играем с памятью в интересную игру - как с лепестками ромашки: «любит, не любит, плюнет, поцелует». Что не нравится, пытаемся забыть, оторвать от себя, как лепесток ромашки… Пренеприятнейшая история вышла со мной в Кишиневе. Я тогда начала работать режиссером в музредакции на республиканском телевидении. Первую съемку делала в полном раздрае. Хоть разного образования у меня – целое лоскутное одеяло, но я никогда не снимала передач, и лишь волей случая оказалась режиссером. Перед этой злополучной съемкой подхожу к молодому, подающему надежды режиссеру и прошу помочь, на что он ответил, что это я бы должна со своими дипломами им помогать, а не спрашивать, как снимать телепередачу: «Мы, де, по сравнению с вами просто неумехи». Иронично прибедняясь, сказал, как отрезал! И вот я со своими корочками из разных институтов, ничего не смысля в практическом телевидении, всё же пришла в студию. Хорошо ещё, что главный оператор посочувствовал – понял, что я в бедственном положении. Терпеливо рассказал мне, что надо делать, помощь предложил и даже посоветовал, чтоб я к нему прислушивалась во время съемок, раскладку по камерам дал… Закончилась съемка, помреж занималась наложением последних титров. Спустилась я в студию, обняла моего оператора, поблагодарила. Домой не отважилась сразу идти, колени тряслись мелкой дрожью. Вышла из здания, ноги подкашиваются, села на ступени перед главным входом и сижу. Дежурный охраны вышел и спрашивает: - Вам что, с сердцем плохо, может, врача вызвать? - Нет, не надо, с сердцем всё в порядке, коленки трясутся, я сегодня первую передачу снимала, - говорю ему. - А, ну это бывает, я на посту, если что – обратно возвращайтесь, я такси вызову. Время было позднее, после одиннадцати вечера машин нет, на небе висит огромная луна. Тишина… Перед глазами мелькают кадры, в голове слышу свой голос: «... первая камера, вторая, четвертая – наезд…» Но, в общем-то, я отбарахталась, как могла. Потом не раз ходила и смотрела, как другие работают. В конечном итоге начала снимать самостоятельно и неплохо получалось. Сделала первые музыкальные клипы, - с ними и поехала на конкурс телепрограмм в Кишинев. Среди областных и республиканских студий получила первое место за клип; тут бы радоваться, но были здесь ребята из ЦТ, и у них клипы сняты не в студиях, а на природе, с ТЖК – так называлась ручная камера, - всё смонтировано в монтажных, которые нам только снились! Рядом с их работой моя стряпня – кошкины слёзы. И вот одна режиссёрша с нашей студии обвинила меня, будто я неправомочно получила приз, убеждала меня его вернуть, потому что все представители других студий, де, тоже станут опротестовывать результаты. От пересудов и склок все делегации трясло. Приз – всего лишь керамическая ваза, что стояла на тумбочке в моей комнате. Кто-то из областных режиссеров подходил ко мне и утешал, говорил, что работа у меня удачная и что вообще удивительно, как это я так хорошо сняла на старом студийном оборудовании. Но всё это не имело для меня никакого значения – волновало другое: что обвинили меня в несовершенных грехах, осудили, что не отказалась от премии в момент награждения. Позже жюри вынесло решение – дать специальный приз ребятам с Центрального Телевидения. Перед отъездом один паренек подошел ко мне и спросил, видела ли я когда-нибудь западные клипы. Я ответила: нет. - Разница в том, что у ЦТэшников половина трюков слизана, а у тебя – своё, многие кадры просто уникальны. - Да их всего три в клипе, они у меня самые любимые и, конечно, не уникальные, а просто приличные… - ответила я. - Счастье – это творчество, вот что главное, а остальное… - Дорожная пыль, - закончила я его мысль. Конечно, я продолжала работать, снимать передачи, радоваться, если после выхода в эфир в судьбах моих героев что-то менялось: кто-то получал квартиру или признание… И я шла на съемку, как на встречу с возлюбленным, вставала к пульту, снимала и монтировала передачи, писала сценарии. Но внутри у меня всё еще оставалась плесень от Кишиневских переживаний. И вскоре я уволилась, тихо и мирно, без объяснений, принесла заявление об уходе по собственному желанию, настояла, чтоб подписали, и закончила свою эпопею с режиссурой. Просто исчезла из поля зрения многих. Спустя три года звонили мне музыканты, просили снять о них передачу и удивлялись, что я уже не работаю на телевидении, потому что по телеку нет-нет, да показывали мои передачи. Забавно было читать титры со своим именем… Одну из последних передач делала про молодого поэта – Геннадия. Тогда мы снимали странные рисунки на оконном стекле в кухне. Этот поэт читал свои стихи в квартире авангардного художника, где на полу были разбросаны осенние листья, а стены увешаны множеством разных картин… Много мы с Гешкой-поэтом о жизни разговаривали, о боге, о душе… Потом он уехал, эмигрировал. Не смог в Душанбе с семьей жить. В госпиталь попал - временная потеря зрения, когда в городе начались события, погромы, стрельба. Узнав про всё это, он ползком, полуслепой, по кушарам до дома дополз, если умирать – так со своими. Чудом в живых остались… Недавно письмо прислал. Странно, мы с ним всего три дня были знакомы, потом только перезванивались, правда, письма изредка писали друг другу… Стихи свои он мне оставил на память… Первая коммерция С Украиной у меня вообще любопытные вещи связаны, вспоминаю я, ворочаясь на жесткой вагонной полке. Первую, неудавшуюся попытку в коммерции я сделала в Одессе; тоже мне, комерсантка, бизнесмен-доморощенный, улыбаюсь я сама себе. Но было, было... Мама вышла замуж второй раз и уехала в небольшой военный городок под Одессой. Добираться туда надо было не только автобусом с аэропорта, но и пешком через обширные поля-стрельбища. Вначале они жили в вагончике, потом от совхоза получили квартиру в доме на двух хозяев. Завели хозяйство. Однажды, приехав к ней, я обнаружила полный двор разной живности: гуси, утки, поросята. С утра до поздней ночи мама была занята. Я не могла поверить, что она столь круто поменяла всю свою жизнь. Однажды она решила, что мы поедем с ней на базар продавать птицу. На самый известный в Одессе – Привоз. Это была моя первая коммерция. Разложили уток и кур на прилавке, стоим, ждем, меня смех разбирает. Говорю ей: - Представляешь, если кто-нибудь из моих консерваторских здесь в летнем отпуске, и увидят меня – не поверят, что я на базаре торгую. - Вот нет в тебе никакого авантюрного духа, в жизни всё попробовать надо. Может, ты первый и последний раз на базаре стоишь, потом ещё вспоминать будешь! - Ой, не знаю, буду ли вспоминать! – усмехнулась я, и, «приземлившись»: - А мы почем продавать станем? - Не знаю, иди, приценись у других, потом мне скажешь, - говорит мама. Я послушно прошлась между рядами, сориентировалась в ценах и вернулась. Вижу, народ в очереди к прилавку моей мамы стоит, подхожу, смотрю, она почти всю птицу продала. Пристроилась я от неё недалеко и думаю, хоть бы одного курчонка мне оставила продать! - Дай и мне поторговать! – с азартом говорю ей. - Попробуй. Цены узнала? – спрашивает. - Так ты же сама нашла правильную цену, если почти всё у тебя скупили, - отвечаю. Выяснилось, что она и вправду наугад говорила, сколько хотела за товар, но по наитию попала прямо в точку. Самое интересное, что как только я появилась рядом с ней, покупатели перестали подходить. Полчаса стоим, женщины глянут на наш товар и проходят мимо к другим прилавкам. - Слушай, дочь, пойди-ка ты по базару и купи овощей, я сама здесь управлюсь, кажется мне, что ты только покупателей отпугиваешь, - в конце концов говорит она мне. -Что, я плохо выгляжу, что ли? – заволновалась я. - Нет, выглядишь ты замечательно, - заулыбалась моя мама. – Только твой внутренний конфуз людям передается, они же чувствуют… Не успела я овощей набрать, мама меня догоняет. - Неужели всё продала? – удивляюсь. - Именно так! Всё до последнего курчонка. - Как тебе это удается, мам? Можно подумать, ты этим всю жизнь занимаешься? - Ты не поверишь - я тоже сегодня первый раз в жизни на базаре торговала. - Что?.. - Да, в первый раз, - лукаво поглядывая на меня и ухмыляясь, ответила она. – Знаешь, как я волновалась, потом сосредоточилась и в пространство сказала, что товар у меня отличный, сама всё выращивала… С добром думала… Вот и получилось. - Ты – экспериментатор, - говорю я, - а из меня, видимо, никогда не получится коммерсанта… Так я «пробовала на зуб» и примеряла к себе разные аспекты жизни: любовь, успехи, и жесткое соперничество на работе, и даже коммерцию. Словом, я искала себя... |
