|
Глава тринадцатая. ИСПЫТАНИЕ Легко ли быть сильной?! - Плачь, доченька, плачь! Твои слёзы точно как в детстве, падают горошинами. Слёзы – они сердце облегчают, - приговаривала мать. - За что же мне такое наказание, Господи! - Не наказание, доченька, а испытание. Ты сильная – вот тебя судьба и испытывает. - Тяжело всё время быть сильной! - Всё пройдёт, всё встанет на свои места, ты Викуше-маленькой сказала? - Нет, ещё нет. Я не знаю, как это сделать. Я должна научить её жить с этим, а на ум только одно и приходит - что бывает, мол, и хуже. Помнишь, я в немецкой киностудии работала, сюжет делала об одной художнице? Она портреты пером и пастелью пишет. От рождения инвалид, в коляске всю жизнь провела, никогда по траве не бегала. Талант, каких мало – в ее портретах характер и вся подноготная человека читается. Я была у неё на квартире, а она – на четвертом этаже. Пришла в ужас. Это кто же решил выделить инвалиду квартиру на самом верхнем этаже! Даже не подумал бюрократ окаянный, что ей ведь невозможно на коляске съезжать вниз. Она во дворе-то и бывает раз-два в году, и то когда кто-то из друзей-художников собирается, и они на руках выносят её в наш мир на солнышко, или снег потрогать… А во дворе людские глаза обжигают, потому что она «не как все», а то, что у неё душа светлее, чем у иных прочих, и добра в сердце на всех хватает, - это никому не нужно. Порадовалась я за неё - персональную выставку сделала, замуж вышла за красивого, умного парня, сына родила. Врачи просто поверить не могли, что она на такое решится. Говорили: «Умрёшь!», а она: «Умру, но оставлю после себя новую жизнь, так что, если получится, спасайте только ребенка. Он – от моей любви». Её сынишке было уже три года, когда я его видела. Воля у этой женщины невероятная. Кисти рук вывернуты, а она умудряется перо держать и рисовать. Видеокассету о ней в нашем офисе затеряли, и она меня не могла простить за такую халатность. На самом-то деле, кассету я позже нашла в пустом столе, просто мой ассистент не положил её на место, вернули мы художнице видео, но сюжет о ней я так и не доделала. Мы с ней разговаривали о красоте. Знаешь, оказывается, это так просто – уничтожить красоту в жизни. Известно, разрушать – не строить… Мам, я дочери сказала, что физическую боль можно пережить, на худой конец, от страшной боли уйти в бессознанье. А от душевной боли никуда не скрыться… Я теперь думаю, - сейчас муж через такие муки проходит, что никому не пожелаешь, даже врагу!... Где же моя младшая дочь? - Она скоро из школы должна прийти, - говорит мать. - Досталось и ей – она, может, и не осознает, что оказалась вестником несчастья. Как только она сумела мне всё по телефону рассказать, не представляю! - Не только тебе, она всем звонила и сообщала… - Представляешь, ребенку поднять трубку, сосредоточиться, набрать номер и по телефону передать такую весть! Она сама - беспомощна, но верила, что другие придут и помогут… - Как же ты дальше будешь жить, что делать будешь? – сквозь слёзы спрашивает мама. - Я обещала, что увезу Вику-маленькую на лечение в Америку, даже не знаю, как это сделать, для начала телефон возьму и начну звонить... Геннадий Медленно поднимаюсь и набираю номер. Жду соединения, слышу голос Натальи - она переводчица в нашем главном калифорнийском офисе. Рассказываю ей о случившемся, спрашиваю, кто может помочь с лечением. Она не знает. - Постой, найди мне в Коннектикуте человека - зовут его Геннадий, вот тебе и фамилия. Постарайся розыщи, я знаю,- этот точно мне поможет… Он поэт, божий человек, такой возвышенной души, путник во вселенной - вот он кто, он боль чувствует… Он меня поймет. И не важно, что он только два года там живет… А еще дай мне, пожалуйста, телефон Ричарда, я и с ним хочу переговорить… Может, у него какие светлые идеи возникнут. Спасибо, дорогая! Поворачиваюсь к матери и говорю, что мои звонки, конечно, скорее всего, «глас вопиющего в пустыне», но я обязана действовать. Впрочем, главное – найти Гешку. Почему-то я сердцем чувствую, - поговорю с ним, и путь обозначится. Вдруг – телефонный звонок! - Что? Ты нашла новый номер? Да, да, записываю… И тут же набираю: - Алло, Гешка, ты? Это я, у меня… - сквозь слёзы говорю ему, что стряслось в моей семье. – Генка, Вике требуется пластическая операция лица. Вместо скул – сплошная каша, понимаешь, я не знаю, что делать, денег нет, буду просить всех подряд, продавать, что можно… Да-да, придумай что-нибудь, я не соображаю, мне главное – её сейчас подлечить, врачи сказали, что операции надо делать в течение первых месяцев, иначе кости срастутся, потом труднее будет, придется их разбивать... Я не знаю, как она боль переносит, каждый день столько уколов, постоянно под капельницей… на руках вены исколоты, стали вводить под ключицу, что-то не так сделали, хорошо, младшая дочь с ней была, начала кричать, отходили, сберегли… Я буду ждать… Звони… В его голосе звучали проблеск надежды, вера в чудо… Я звонила кому только могла, все меня обнадеживали, но конкретных результатов, сию же минуту, никто не обещал. Положив трубку телефона и медленно оглядев все вокруг, я вдруг поняла, что все окружающие меня предметы и их очертания стали яснее. Увидела в углу большой комнаты свернутые в рулоны ковры, черного цвета стенку, книги, хрусталь на полках, красные кресла, моё пианино, рисунок на паркете с царапинами, и истинная, осязаемая реальность, разрывая мою плоть и кровью окропляя душу, встала передо мной в своей жестокой простоте. Иллюзии, нежно мною лелеянные, барахло натасканное, купленное для нового дома, всё ничтожно, всё – суета сует… Сказать правду - Машина за тобой пришла, - сказала мама. - Да, иду, спасибо за всё, мама! Завтра в офис постараюсь вырваться, и если смогу – заеду к тебе… В дверях столкнулась с младшей дочерью. Прижав к себе, я просила, чтобы она меня поняла, что теперь мне придется много времени уделять её сестре и решать кучу проблем, но пусть она всегда помнит, что я её люблю! Она смотрела на меня внимательно, и как всегда, я тонула в глубинах карих глаз дочери. - Я подожду тебя, ты разберись со всем, а я подожду... С детства не могла младшую ругать, как гляну ей в глаза, так останавливаюсь, кажется, что на меня не ребенок смотрит, а кто-то во сто крат умнее, добрее. Маленькой была – приходила в шесть утра и говорила: «Пить чай пойдем, чай пить пойдем». И странно – обе дочери говорят «яблоки-игруши», вместо «яблоки и груши». Долго объясняла, что это разные фрукты и они не играются. Обе, вместо шоколадки – «шо-хо-лад-ка» говорят, не компот, а – «конпот», чемодан – «чедоман». Всё это вдруг вспомнила, крепко прижавшись к маленькой Юле… Спускаясь в лифте, почувствовала, как решимость набирает во мне силу. Скажу сегодня… Вика уже первые шаги делает, не ровен час, в туалетной большое зеркало висит, увидит себя… Скажу, что именно я решила по поводу операции на глаз, другого выхода не было. Это самое страшное. Это необратимо. Изувеченное лицо можно поправить. Здесь ещё есть надежда. Но глаз… Пришла в палату, оставшись с ней наедине, взяла её руку в свою ладонь и говорю: - Доченька, я должна тебе сказать всю правду. Приготовься, будь мужественной. В глазном институте тебе удалили глаз, под веком у тебя вставлен временный протез, его ввели, когда мы возили тебя на сканирование головного мозга. Твоё лицо обезображено, но я разговаривала с дядей Геной, он обещал помочь. Выйдешь из больницы, и мы поедем в Америку. - Я… Я знаю, мамочка… - Тебе кто-то сказал? - Нет, как-то вечером я своё отражение увидела в оконном стекле. А рукой дотронулась до века - под ним ощутила холод… Я в день аварии сделала перед школой удачную прическу, глянула на себя в зеркало и показалась себе очень красивой. И почему-то подумала, что я себя больше никогда такой не увижу… Так и получилось. Мам, ведь мне всего шестнадцать лет… - в её груди заклокотали еле сдерживаемые рыдания. - Ты - мой кусочек , ты – моя душа, тебе нельзя плакать! Самое главное – это жизнь, а ты жива, лицо поправим, и протез глазной в Америке вставим, никто и не признает. Я не помню, откуда слова брались, чтоб утешить и подбодрить её. А в голове неотступно бился один вопрос: «как же ты, детка, с этим со всем справишься?». Коннектикут Сутки проходили за сутками, Вику посещали ребятишки из школы и из её музыкалки. Прошел почти месяц, и наконец наступил день выписки. Я увозила мою дочь домой. Выезжая на машине со двора больницы, подумала, что мне просто в жизни везет. Я была по-своему счастлива. Ещё какое-то время дочери пришлось лечиться в глазном институте, чтоб поддержать зрение второго глаза. В это время мне пришлось выехать в Москву, нужно было запустить новые проекты, - для поездки в Америку нужны были деньги. Надо было работать. В Москве компания снимала квартиру, так что было где остановиться. И здесь прошла моя первая ночь, когда я спала без сновидений, без слёз. На утро я узнала, что Гешка нашел врачей, которые согласились сделать Вике самые сложные операции, а также – госпиталь и людей, готовых помочь финансами. Оставалось наметить день отъезда и получить визы. Я решила, что наши врачи поедут с нами. Пугали четырнадцать часов полета. Я не знала, как выдержит такую нагрузку дочь. Ко мне домой приходили друзья и малознакомые люди, приносили всё, что могли – кольца, деньги… Кто-то давал в долг, что-то продавалось… В общем, наскребли по сусекам… Не прошло и много времени, как мы оказались в небольшом городке штата Коннектикут, где Геннадий устроил нас в мотель и почти сразу же по приезду у нас была встреча с хирургом, в городе Хартфорт. Подъезжая к центру города, вглядываясь в очертания небоскребов на фоне голубого неба, я оцепенела – это была точная картинка из моего давнего пермского сна… … Сейчас думаю - невероятно, как Гешке удалось договориться со всеми и по всем вопросам. Только потом, постепенно, из его отрывочных фраз я узнала, что он в церквах выходил перед народом, рассказывал о постигшем нас несчастье и просил у людей помощи. Ездил встречаться с десятками незнакомых людей. Бывало, выслушивал и отказы, но редко. И упорно продолжал искать любые возможности помочь моей дочери. Случайно разговорился с одной художницей, её муж оказался известным в городе анестезиологом, и тот согласился помочь. Договорился с хирургом и госпиталем. Гена написал письмо-просьбу от моего имени на английском языке - это была исповедь матери и её мольба за родное дитя. Он долго передо мной извинялся за свою инициативу, но у меня по этому поводу не было никаких возражений. Когда он дал мне почитать написанное им, я была поражена, как он точно и тонко передал мои чувства и высказал именно те мысли, которые гнездились в моей голове… В общем-то, он сделал невозможное. Своим состраданием он собрал столько людского милосердия, добра, любви и понимания, что о нем, этих людях и их помощи можно написать отдельный роман… В мотеле мы поселились в двух номерах, между которыми была дверь, так что врачи могли проверять Викино состояние и днем, и ночью, но она чувствовала себя всё лучше и лучше. Мы со смехом вспоминали, как летели сюда, и Владимир-анестезиолог ставил ей иголки в руки, загораживая её собой, чтоб никто не видел. После каждой консультации с ведущим хирургом мы все вместе обсуждали, что последует дальше. Обоим нашим врачам очень хотелось попасть в операционную и увидеть своими глазами весь процесс лицевой реставрации , но я почему-то стеснялась спросить Дэвида Бевилаквиа, так звали здешнего врача, о такой возможности. И в общем-то зря - позже, когда он узнал, что с нами были его коллеги из далекого Казахстана, он очень сожалел, что они не присутствовали на операции. Ребята вынуждены были уехать раньше, но напоследок Владимир оставил мне распоряжения и схемы, как привязывать зерна на пальцы ног и рук, в какой последовательности, чтобы избежать чрезмерной отечности после операции. Как я тогда пожалела, что не имею медицинского образования! Я понимала, что Владимир владеет знаниями, которые были собраны по крупицам с далеких времен и переданы ему. Его метод лечения был основан на философском восприятии мира, и мне всегда хотелось спросить его, есть ли у него ученики. За пределами боли кипит жизнь… За два дня до операции прилетел Майкл. Он ужаснулся, в каком отеле мы живем: - Да это же не отель, а бордель. Впрочем, откуда бы нам знать, цены для нас были приемлемы - в ту пору мы чувствовали себя вполне удобно, только что далеко от госпиталя. В первый же день Майкл спешно принялся искать нам другое пристанище. Договорился о скидках, так что мы переехали и устроились на длительное время в «Рамаде». Вечером того же дня у меня с ним состоялся разговор, который многое изменил в моем тогдашнем восприятии всей ситуации. Майкл сказал: - Ты что же, решила прожить в этой трагедии всю оставшуюся жизнь? Посмотри вокруг, за пределами твоей боли кипит жизнь, и, если ты хочешь, чтоб твоя дочь жила насыщенной жизнью, ты сама должна показать ей пример мужества и оптимизма. Рядом Нью-Йорк, ездили туда или нет? - Нет, это далеко… - Всего полтора часа на машине. Завтра же поедем! - За день до операции - никогда! – ужаснулась я. - И что, ты собралась вместе с дочерью сидеть и ждать двадцать четыре часа, пока начнется операция? Она же всё равно будет! Ты должна верить, что врачи сделают для твоей Вики всё возможное. Однако есть вещи, над которыми у нас нет контроля, и это ты тоже должна знать. Так что остается только вера в профессионализм человека, и знания, которым ты доверился. Девочка моя, я чувствую твою боль, но я хочу, чтоб ты научилась радоваться, просто радоваться! Без всякой причины и повода - ну, хотя бы оттого, что живешь на свете. Я хочу, чтоб ты была счастлива. Это тоже искусство, и ему надо учиться. После слов «девочка моя» я почувствовала себя на самом деле незащищенной маленькой девчонкой. И я позволила ему меня пожалеть, я плакала, не стесняясь, что-то лепетала о своей судьбе, он гладил меня по волосам и говорил, что никогда не думал о возможности найти друга и возлюбленную в одном лице, и что совсем непонятно, как мы могли столько ругаться во время оно, ведь мы можем быть так откровенны друг с другом и говорить обо всем, что чувствуем и думаем. При словах о его любви слёзы у меня текли ручьем, и я их не прятала - чувствовала: меня просто любят без всяких причин, такую, какая я есть, растрепанную, растерзанную, в тот миг, когда мне впору бы с полным смирением просто стоять на коленях и молить о прощении грехов. А я старалась найти в себе мужество и силу не показывать свою слабость. Майкл видел меня насквозь, он не пытался причитать вместе со мной, он «читал» меня и ни в чем не упрекал. Утирая мне слёзы, сказал: - Предупреди Вику-маленькую, завтра мы поедем на Манхеттен и посмотрим статую Свободы. Город уже украсили к Рождеству, вам понравится, я уверен! Бальное платье Шел дождь, но, невзирая ни на что, мы мчались по автостраде в Нью-Йорк. Безумный день - но это было начало чего-то важного и нового в моей жизни. Теперь я точно об этом знала. В накидках от дождя мы толпились вместе с туристами на катерочке, вглядываясь в очертания всемирно известной статуи. Мы прошлись по музею, довольно высоко поднялись по ступеням, на обратном пути, подскользнувшись на своих каблуках, я шарахнулась в полный рост на пристани. Народ бежал ко мне, перепуганный, и это тронуло меня. Почему-то я смеялась в душе, представляя со стороны, как я, здоровенная дылда, растянулась на виду у множества людей. Конечно, досадно, что перед целой толпой на ногах не устояла, но не было никакого стеснения. Одернула юбку и подумала: «растянулась и растянулась, чего в жизни не бывает!» Эта мысль стала ключиком, который как бы повернулся в замочной скважине и приоткрыл для меня дверь в новую жизнь. Действительно, ведь всякое в жизни бывает, на то мы и живем, чтоб проходить через жизненные тяготы и невзгоды, ошибки и случайности, но свою жизнь всё равно проживем, это само по себе уже большое счастье. Наша поездка закончилась тем, что Майкл купил для Викиного выпускного вечера бальное платье. Для неё будущий выпускной имел большое значение, она сама об этом сказала Майклу. И я, и он понимали: бальное платье – как заклинание. Значит - всё хорошо, и операция - всего лишь эпизод в том чуде, каким является просто сам процесс жизни… В огромном универмаге Майкл приносил Вике в примерочную платье за платьем, и наконец мы выбрали два – черного и фиолетового цвета. Но, когда она надела черное, декольтированное с большим вырезом впереди, и вышла к нам показаться, мы остолбенели: бархат струился, облегая её прекрасную фигуру, подчеркивал высокую грудь, выявлял изящество лебединой шеи. Какой-то мужчина, что проходил мимо, ахнул от восхищения. А моя малышка вдруг поняла, что она в этом платье выглядит царицей. Майкл сказал: - Всё! Решено, берем это! Он гордо и бережно нес платье на руках к продавщице, а мы тарахтели с дочерью о том, какое украшение подберем к бальному туалету, как будто завтра никакая операция не предстояла… - Да, да, на черной бархотке твой кулон ручной работы из уральского малахита будет потрясающе смотреться, - весело говорила дочь. - Надо ещё туфли подобрать, наверное! – неслась я на всех парусах в наших мечтаниях, в которых подспудно, едва слышно мерцало то же самое заклинание: «всё обойдется, всё будет хорошо, всё будет преотлично!»… - Ма, и чтобы на высоком каблуке, и чтобы… - Конечно, конечно, чтобы нога смотрелась до самого бедра, когда распахнется шлица, - будет просто шикарно! - Ой, мамочка, как здорово будет… - И все просто обалдеют, - торжествовала я в предвкушении этого зрелища. - Нет, «офонареют», - вторила мне Вика. Потом она следила, как Майкл укладывал в багажник её платье: - Ой, пожалуйста, поаккуратнее, не сомните! Сразу же, как приедем, надо его в гардероб повесить. «Дай мне мужества и терпения!» Мы перебрались в новую гостиницу, Майкл уехал. На следующее утро встали в четыре утра и к пяти были уже в госпитале - Геннадий заехал за нами. Но по пути в госпиталь нам всем пришлось слегка переволноваться: по нелепой случайности, задумавшись, он выехал на встречную полосу, недоуменные водители, виляя машинами, сигналили ему что есть мочи, пока он не сообразил, где находится. Викушу приготавливали к операции несколько человек. Дэвид, наш врач, вкратце обрисовал процесс операции, анестезиолог рассказал, какие анестетики будут использованы, психолог говорила с Викой дольше других, подбадривала и спросила, что она больше всего хочет в недалеком будущем. - Я хочу закончить школу с отличием и прийти на выпускной бал в моем новом платье, мы вчера его купили, - тихо сказала дочь. - О, твои мечты обязательно сбудутся, главное, не бойся, всё будет хорошо! Психолог Вику сопровождала до предоперационной. Я шла рядом с каталкой и сердце моё трепетало «как заячий хвост» - теперь я поняла, что это как нельзя более верное сравнение. Один из врачей, обернувшись ко мне, улыбнулся, и сказал, что все они позаботятся о моей девочке и я не должна волноваться, операция длится без малого двенадцать часов, нет необходимости торчать в госпитале, лучше пойти в гостиницу, занять себя чем-нибудь для успокоения. - Увидимся через двенадцать часов ! – заверили врачи. Я поцеловала дочь, незаметно перекрестила её и пошла по длинным коридорам больницы к выходу. Мне и в самом деле надо было каким-то образом прожить эти часы. Теперь я поняла смысл молитвы-заклинания, которую когда-то давно говорила мне «Мальвина с голубыми волосами», так я называла её: «Господи, дай мне мужество и терпение прожить и пережить этот день». В гостинице, забравшись на кровать и поджав колени к подбородку, я пыталась как бы внедриться в операционную и увидеть происходящее. В голове бессвязно мелькали образы. Нет, не могу лежать! Может, мне походить? Вперед, назад, по кругу, я отмеряла свои шаги, считала, потом открыла ежедневник и начала писать. Частенько, чтоб разобраться сама с собой, проанализировать какую-нибудь ситуацию или найти решение сложной проблемы, я делила в еженедельнике страницу на две половины,- слева всегда писала, что плохо в моей жизни, или что не нравится, а справа – что можно найти хорошего в этом плохом. Звучит парадоксально, но иногда помогало. Сегодня, однако, я писала сценарий телепередачи о любви. И что любовь многогранна, и как редко мы о ней говорим вовремя тому, кого любим. Бывают семьи, где последний раз эти слова произносят на свадьбе, а потом, в лучшем случае, говорят «я тебя обожаю», и это звучит в полушутку. Часто ли брат сестре или сестра брату говорят о чувствах? Сколько детей на белом свете, которые не слышат и не знают, что они любимы! Говорить о философии, политике мы можем часами, а говорить о любви – стесняемся. Любовь даёт силы Я помню, как однажды в Кемерово познакомилась с очень интересным человеком. Он писал диссертацию на тему «Любовь, её место в личной и творческой жизни человека», ну, что-то наподобие этого… Вначале я крайне удивилась, что можно писать научную работу на такую тему. Писать во вступлении, как положено, что партия и правительство и т.д. и т.п… Кто диссертацию писал, тот знает, сколько ахинеи надо было вместить во вступлении и, дай бог, чтобы к защите очередной генсек не поменялся… Но суть не в этом, диссертант говорил, что уровень творческой интенсивности человека и результаты деятельности прямо пропорциональны глубине чувств и степени любви. Он говорил много и очень заумно. Наукообразное объяснение величайшего чуда, именуемого «любовь», меня обескуражило, я растерялась, поэтому больше молчала и слушала. Насколько он был прав, не мне судить. Но то, что любовь дает силы человеку, это я знаю точно. Сценарий писался легко, при всем моем понимании - такую передачу, не коммерческую, на которой не заработаешь денег, ни одна редакция не возьмет, я битых два часа продолжала работать. Потом резко остановилась. Было ощущение, что кто-то прикасается к моей голове, и появляется боль. Заныли щеки… Нет, это моё воображение… - Всё идёт хорошо, всё идет по плану, - услышала я свой внутренний голос. Сердце учащенно билось. Мне просто почудилось... но слова повторились по- английски… Электронные часы на тумбочке смигивали минуты… Еще четыре часа ждать, восемь уже прошло… Нет, можно с ума сойти. Лучше я поеду в госпиталь, буду ходить вокруг или по его коридорам. Вызвала такси и уехала. Второе рождение В комнате ожидания на журнальном столике лежала пачка разных брошюр. Чтобы убить время, я пыталась читать, но не очень-то у меня получалось. Приехал Геннадий, принес чашку кофе, мы перекинулись парой фраз. Откинувшись на спинку кресла, я размышляла: сегодня 12 декабря, скоро будет мой день рождения, и впервые я буду далеко от дома… Вспомнилось моё 18-летие, я тогда наготовила столько блюд, сервировала стол и ждала друзей, считалось, что настоящие друзья приходят без приглашения… Никто не пришел. К десяти часам вечера я молча убирала салаты, выкидывая большую часть в мусорное ведро от злости и досады. Было одиноко. Толпа ввалилась назавтра, запорошенная снегом, с хохотом и подарками, а мне хотелось их всех поколотить. Перепутали день, но для меня это был хороший урок. С тех пор я всегда приглашаю своих гостей…Но в тот вечер я молча сидела и ждала, просила, чтоб хоть кто-нибудь пришел. Я не выдерживаю напряженности ожидания, и зов души - стон в пространстве, рвется в операционную : мне надо знать, мне бы хоть чуточку информации, что сделали то-то и то-то, продолжаем делать… И всё! Неизвестность меня гложет. Осталось полчаса. Хирург идет! Чувствую панику, нет - улыбается, а бахилы в пятнах крови, крови, кровь...стучит в моих висках. - Операция прошла отлично, - говорит он. – Дочь у вас просто везучая, чувствует себя нормально, через час сможете её увидеть. Сейчас она от наркоза отходит. Кстати, мы накрыли её электроодеялом, чтоб ей было теплее. По-моему, девочка больше всего переживала, что будет мерзнуть. Она сказала, что там у вас после операции дрожала от холода, но никто её не укрыл. Она – очень сильный и мужественный человечек, - добавил он. - Доктор, спасибо за мою дочь, она сегодня заново родилась! - Я счастлив, что мог помочь. Конечно, на сто процентов всё восстановить невозможно, но я даже самые мелкие осколочки кости верхней челюсти соединил специальными скобами, нос сделал из тонких пластин, взяв слой черепной кости. С губой получились небольшие проблемы, по всей видимости, разрыв тканей был большим и ей просто удалили часть губы, вместо того, чтобы сшить, но я постарался сделать так, чтоб было менее заметно. Придется через месяц сделать еще одну операцию, всего - за один раз не сделать… Она пролежит в палате три дня, вы можете с ней быть всё время, там найдется, где вас уложить. Я зайду попозже вечером и утром сделаю осмотр, не волнуйтесь! Он что-то еще говорил. Я его обнимала, благодарила вновь и вновь. Когда он ушел, я уткнулась в Гешкину грудь, приговаривая: - Генка, ты сделал чудо, спасибо, спасибо… - Ты поняла, что они её лицо сняли вместе с мышцами, как маску, и реставрировали кости, сделали нос, а потом обратно надели?! - Нет, я не смогу этого осознать, не говори мне подробности, это выше моего понимания, и выше сил слушать. Смотри, медсестра меня зовет, я пошла повидать дочь. В павильоне послеоперационной реабилитации было несколько человек. Дочка лежала на кровати, опутанная проводами, подключенными к разной аппаратуре. - Она еще спит, видите, все функции организма работают нормально, - показывала медсестра на экранах бегущие кривые. Её сердечко стучало ровно, и она была хорошо укрыта. Заметила, что её волосы аккуратно уложены. Непонятно, они же операцию на голове делали? Потом уже дочь рассказывала, что перед самым началом Бевилаквиа попросил у неё разрешения сбрить волосы узкой дорожкой, в сантиметр шириной от одного уха к другому, чтоб сделать операцию. И говорил, что у неё прекрасные, длинные волосы. В прическе они прикроют шов и его не будет заметно. В тот момент я подумала, что у нас, наверное, обрили бы наголо, и вряд ли бы спрашивали разрешения, сказали б: «так надо, так положено», и все дела… |
