|
Глава четырнадцатая. ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ После операции И наконец наступил момент, когда я, тихонько приоткрыв дверь, вошла в палату детского отделения. Дочка лежала на большой высокой кровати, ресницы подрагивали, - значит, очнулась, подумала я. - Малыш, привет, ну, ты как? - Ничего, терпимо, только лицо не чувствую, - чуть прошелестел её голос. - Ты – моя мужественная девочка, ты у меня молодец, просто партизан! – так я её про себя часто называла в детстве, когда из неё ни слова нельзя было вытянуть, - можно было читать нотации и ругаться, сколько угодно, но «выжать» слёзы и хоть слово оправдания, или признания было ох, как непросто. Сейчас я винила себя за все былые выволочки и шлёпанья. Жизнь так коротка, зачем мы своих детей порой так жестоко травмируем, ругаем почем зря, хватаемся за ремень! Ей богу, мы, взрослые – духовные инвалиды. Разве, чтобы научить детей жить «по правилам», обязательно требуется метод наказания? Понятно, иногда терпенья не хватает, но это не оправдывает родительскую беспомощность. И вместо того, чтобы твердить, что твой ребенок такой-сякой, не лучше ли повторять снова и снова, что он самый талантливый и самый лучший? Добра в нас не хватает, простого добра… Я огляделась по сторонам, палата была на четыре человека, но каждая кроватка отделена бледно-бежевой портьерой, которая двигалась по периметру потолка, отделяя как бы каждый угол и превращая его в уютную маленькую обитель. На столике около Викуши стояли цветы, игрушки и открытки с пожеланием быстрого выздоровления. Огромная корзина цветов от Геннадия и его семьи. Когда только всё это успели принести? Я читала вслух открытку за открыткой, половина имен мне была неизвестна. Кто эти люди? Чьи сердца желали нам удачи? Благословение всем вам, известным и неизвестным! Всем, кто помог, по обе стороны океана. - Знаешь, Викочка, а я перебрала весь кулек с зерном. Так что после обхода я тебе зернышки привяжу, а рано утром мы их снимем. - Ничего не хочу, мама, мне бы только уехать домой и поскорее добраться до своей комнаты, уткнуться в подушку и не выходить из комнаты никогда. И никого бы не видеть! Всё надоело - и боль, и мысли, которые терзают... Всё бесполезно, всё кончено для меня… - Да как ты смеешь такое мне говорить! Ты как могла до такого додуматься? Ты еще никого не любила, ты не путешествовала, да ты и представить не можешь, что будет в твоей жизни через пять лет! - А я и не думала об этом… - Так подумай! Тебе твоих детей ещё увидеть надо, ты должна верить, что ты их вырастишь! Твоя жизнь будет такой прекрасной, какой ты даже и не предполагаешь, я точно знаю! Ты мне веришь? - Ве-рю… - Вот это самое главное - верь мне! Хочешь что-нибудь поесть? - Мороженого хочу, - ответила она. - Мороженого?! Сейчас принесу! В висках у меня застучало: где же я в девять часов вечера мороженого достану? Пойду спрошу у дежурных медсестер. Подошла к стойке и говорю: - Подскажите, пожалуйста, где мне купить мороженое? Женщина удивленно на меня взглянула: - Зачем покупать, спуститесь на первый этаж в кафе и возьмите. Ваша дочка попросила? - Да. - Замечательно, что она захотела мороженое. Это у неё интерес к жизни появился. Ей уже можно мороженое есть. И ещё фруктовое желе или бульон. Очень, очень хорошо, что она захотела покушать. Вот вам талоны в кафе. Да вы-то сами сегодня ели? Ведь наверное, забыли о себе, идите и перекусите, всё с дочкой будет в порядке, - с участием сказала медсестра. Я запуталась в переходах и множестве коридоров госпиталя, но наконец вошла в огромный зал кафе. Мороженого было чуть не двадцать разных сортов, с шоколадом, орешками и еще с чем-то, мне неизвестным. А желе! Чувствую себя ужасно глупо, моё любимое желе лежит, малиновое… Красота! Процеживаю сквозь зубы: «м-м-м, вкуснятина». Возьму несколько шариков вот этих сортов, - тогда у меня получится разноцветный ансамбль из мороженого. А я-то думала, что буду носиться по улицам ночью в поисках магазина… Хорошо у них всё тут придумано, за столиками врачи сидят, пациенты, кто-то на лаптоне-компьютере работает. По любой диете можно найти всякую снедь. Приношу вожделенное мороженое и осторожно начинаю кормить Викушу ложечкой. - Попробуй вот это, зелененькое, вкусно? Теперь, розовое. - Угу, - доносится её голосок. - Пока меня не было, доктор приходил? - Приходил, сказал, что если всё будет хорошо, завтра он меня заставит приподняться, а потом посидеть в кресле. - Не может быть. На второй день после операции? Ты что-то путаешь! - Нет, мам, он так и сказал. Раны на теле быстрее заживают в движении и в домашней обстановке. Поэтому здесь в госпиталях подолгу не лежат. Не только из-за того, что дорого. У них теория такая, доктор даже назвал имя врача, который это придумал. - Господи, чего только на белом свете не бывает! – говорю, начиная обматывать ей каждый палец кусочками лейкопластыря с зернами. - Ты утомилась, тебе поспать надо. - Мам, папа сказал, что это нам - за грехи, я всё перебрала в своей памяти, что я сделала не так. Конечно, я привирала иногда, уроки пропускала, но я же не делала страшных вещей. Я всегда хотела быть послушной и даже примерной старалась быть… - О каких грехах ты говоришь? Перестань об этом даже думать! – перебиваю её. - Скажи честно, как моё лицо выглядит? - Лицо твое выглядит как маска из японского театра, отекает на глазах, возле ушей катетеры вставлены, чтоб жидкость отходила. Так и должно быть, это нормально, доктор Бевилаквиа говорил мне. Не успеешь оглянуться, как начнешь бегать. - Помнишь, ты хотела меня отправить учиться во Францию, в Сорбонну, я даже стала французский изучать. Хотя мне хотелось учиться в Америке. После нашей с тобой поездки в Калифорнию я думала: вот бы вернуться туда и поступить в какой-нибудь университет… - Если захочешь, ты можешь учиться в любом университете. Главное – желание, всё зависит от тебя самой. Теперь постарайся заснуть, я тоже прилягу. Учимся ходить Очнулась я перед рассветом, сняла лейкопластырь со всех Викушиных пальцев, ещё раз напоила с ложки водой и вновь забылась… Ранним утром сквозь сон слышала, что пришел доктор, тихо разговаривал с медсестрой, но я не могла выудить себя из глубокой дремоты, только почувствовала,- он накрыл меня ещё одним покрывалом и, как ребенку, подоткнул его концы с обеих сторон. Было тепло и уютно, уютно от заботы, в сущности, совсем постороннего человека. Я тогда и не знала, что это была самая тяжелая ночь для моей дочери. У неё пересыхало в горле, но она, глядя на меня, спящую, не будила, не звала, ждала, когда я проснусь. После завтрака занесли в помещение специальное кресло. Заставили дочь медленно сползти с постели и сесть. Какие невероятные усилия потребовались ей, чтобы держать голову в течение пятнадцати минут! Но этим не ограничилось - после обеда врач заставил её пройтись по коридору. Она медленно двигалась, тянула за собой на роликах подключенную к ней систему, зная, что обязана дойти до игровой комнаты и развернуться только у большого аквариума с диковинными рыбками. Нет-нет, да слышалось одобрительное слово в её сторону: все знали, кто она, всем хотелось, чтобы она выстояла. Наверное, коридор казался ей бесконечным, и каждый шаг отзывался гулом набата в её сознании, но она шла, шла… Аквариум был с полстены – и видно, как рыбки играли в бирюзовой воде. Они носились вверх и вниз, в них было столько радости движения и энергии! В глазах у дочки заиграло любопытство, рыбок такой яркой окраски она никогда не видела, хотя с первого класса таскала с базарчика в поллитровых банках гупят и красных рыбок, разводила их, чистила свой аквариум, заботилась о молодняке. … После этого испытания она умиротворенно лежала, когда неожиданно в палату зашли «всамделишные» Санта Клаус и его свита. Они пели ей рождественские песни, надарили всякой милой мелочи, рассмешили её и, пожелав выздоровления, удалились. Это напомнило мне эпизод из нашей московской жизни, когда я поступила в театральный институт и жила на квартире в девятиметровой комнате с мамой, Викушей и девятимесячной Юлей. Как мы там все вместе умещались, непонятно! В комнате стояли диван, кровать и кресло, между ними был узкий проход. Наступал Новый год, елку мы поставили в коридоре, и наши друзья заказали Деда Мороза для Вики. Он приехал со Снегурочкой, скоморохами и с большим мешком подарков. Заставил Вику читать стихи, и она, конечно, прочитала, но потом задумчиво спросила: - А вы, настоящий, «всамделишный»? - Настоящее не бывает, я с Северного полюса приехал, - ответил Дед Мороз. - А как же Вы сюда приехали, и на чем? - На са-нях, - рассмеялся он. - А лошадей где оставили? – спросила малышка. Все притихли в растерянности, потом Мороз спохватился и сказал, что лошади во дворе стоят. - Они же не зайцы, они большие, вы не можете их поставить во дворе между машин. И в метро их бы не пустили, - упорно продолжала допытываться моя настырная дочь. Хорошо, Снегурочка помогла и что-то наговорила ей про летающих коней. Дочь молча слушала, а потом сказала: - Ладно, поверю, но только потому, что сегодня праздник. Она всегда была очень серьезной, вопросы задавала сложные - иногда я даже не знала, как ей отвечать. Витаем в облаках… После выписки, вернувшись в отель, как в родной дом, Викуша схватила зайца, подаренного ей Майклом и, по комнате раскатился заячий смех, потому что мягкая игрушка-Заяц была хихикающей. Надо было только нажать на лапу, и он заливался смехом, который серебристыми брызгами разлетался по всему номеру гостиницы. С момента приезда Геннадий-поэт неотступно был с нами. Он незримо присутствовал, даже тогда, когда уезжал к себе домой. Нам с ним никак не удавалось сесть и спокойно поговорить. Глядя на резвящуюся с зайцем Вику, мы переглянулись и решили, что можем позволить себе спуститься в кафе и посидеть вдвоем. Со словами «скоро вернемся» мы оставили её одну. Обнявшись за плечи, как два старых друга, мы зашли в кафе и устроились в укромном местечке. - Я сам не верю, что всё идет так хорошо. Это истинно милость божья! – со вздохом облегчения говорит он. - Наверное, ты – моя божья милость и ангел-хранитель. Были же другие возможности, но я сказала себе, что только ты сможешь всё устроить, тебе люди верят, потому что у тебя правда в сердце… - Да ладно тебе… Кто б знал, что увидеться придётся при таких обстоятельствах? Последняя наша встреча была аккурат после телепередачи, которую ты про меня снимала. Помнишь, на стекле глаз нарисовали, и ты просила оператора снимать через рисунок двор с многоэтажками и стариков, играющих в домино. Ты – творческий человек, не понимаю, как ты бизнесом занимаешься, но, может, когда-нибудь мы с тобой ещё фильм снимем… - Бизнес – это тоже творчество, - подчеркиваю я. - Хорошо, хорошо, а играть на фортепиано не разучилась? - Конечно, нет, когда есть время, постоянно музицирую, наизусть уже не могу ничего сыграть, но по нотам много играю. Иногда девчонкам своим дома аккомпанирую, особенно перед их экзаменами по скрипке. Расскажи мне лучше, как идет твоя работа со сборником стихов? - Я его составил, остается сделать макет и отобрать иллюстрации! – с энтузиазмом говорит он. - Как же ты успеваешь работать, в колледж ходить и еще писать? - По ночам моё время поэта, В предрассветной тиши у окна. Что не мог дописать, извините, Ничего не поделать… такая судьба! Кручусь, Викуля, дети подрастают, семью кормить надо, дочки у меня замечательные… Ничего, живу. - Когда-нибудь будет легче, тогда ты сможешь писать день и ночь. В благодарность за то, что ты для нас с Викой сделал, Майкл тебе компьютер-лаптоп оставил, в номере у нас стоит, не забудь захватить с собой. Майкл подумал, что он тебе пригодится. С таким компьютером ты можешь работать везде, хоть он и не новый, но «счастливый»: Майкл на нем все контракты печатал, половину из них на русском языке. - Вот за это ему огромное спасибо, я теперь смогу писать в любую минуту, а то иногда на каких-то первых попавших в руки клочках бумаги строчу. Знаешь, меня к прозе потянуло, идей набралось для нескольких романов. Да и свои сказки докончить хочу… - задумчиво сказал Геннадий, - погоня за материальным всех захлестнула, по-моему народу стало не до стихов. Поэзия всё больше для малого круга, прошли те времена, когда взахлеб читали Есенина, дискуссии устраивали, хотели вникнуть в сути вселенские. Романтику жизни сменила политика кармана, увы… - Знаешь, что? Если на земле будут появляться такие, как ты, не умрет ни поэзия, ни романтика, ни добро, ни любовь! – заявляю я. - Ну, это тебя уже совсем заносит, я – обыкновенный, простой… - Простой поэт, - прерываю я, - вот им и оставайся! - Слушай, чем дольше живу, тем больше восхищаюсь женщиной. Какое величие в слове «жен-щи-на!» Вот тебя буду называть «Мать земли!» - Начинается! Еще скажи: «Мать Вселенной»! - Нет. До Матери Вселенной ты еще не доросла, - смеётся он. - Ах, скажите, какие это вольности вы себе позволяете! И высокопарным языком изъясняетесь, - подхватываю его смех. - Высокопарность, велеречивость, забытые втуне словечки - их никуда не денешь, они всё равно вылезают, как блохи в процессе обыденного бытия. - Генка… я так счастлива тебя видеть! – вдруг говорю я то, что мне более всего хотелось сказать. - Я – тоже… Не так много тех, с кем можно говорить, как бог на душу положит, без оглядки… - С тобой можно повитать в облаках, - промолвила я, - почитай мне что-нибудь из последних стихов! И полились его стихи, как бальзамом, утишались раны летящими фразами, ритм стиха укачивал нежной зыбью издерганную душу, в мечтах о единственной любви воображение уносило в неясное марево, манящее где-то вдали… - Как хорошо, как покойно на душе, - говорю я. Всему свое время Сложные были годы, непростые. Говорят, что время лечит, - конечно, оно заживляет раны, но из памяти того,что было, все равно не вычеркнешь... - Мама, ты где витаешь? О чем задумалась? – очнулась я от Юлиного вопроса. - В себя прихожу. Целый час ведь к тебе летели на самолете, в тумане. Непривычно, жутко как-то. Одно дело, когда летишь в трансконтинентальном Боинге сквозь туман и дождь, другое – когда на маленькой Сесне. Не видишь земли, вокруг сплошное «молоко». Пришлось даже глаза закрыть, так легче. Удивительное дело, если глаза видят предметы, мозг их мгновенно «осваивает» - это горы, это дома, к примеру; но когда всё покрыто клубами облаков, даже если хоть приблизительно можешь определить, где находишься, всё равно боязно. Вот ты просишь меня помочь тебе с анализом гармонии и композиции концерта Моцарта для оркестра и фортепиано в Ля-мажоре. Чудная музыка, только как я тебе помогу, если это нужно сделать на английском? Я только и слышу: «Мам, это по-английски неправильно звучит, скажи по-другому». И мне вспоминается, как наша англичанка в консерватории держала меня в ежовых рукавицах. - Почему? – изумляется Юля. - Потому что некоторые могли пропускать уроки, и им ничего не было, а я не приду один раз - и меня сразу на ковер в деканат. Однажды не сделала я «тысячи» - так назывался перевод текстов из газет о политике, событиях за рубежом, новых спектаклях. Думаю, всё, пропала, опять в деканате стоять придется. Поразмыслила немного и пошла в медицинский кабинет. Попросила у медсестры широкий бинт, потом зашла в туалет и горло себе перевязала. К зеркалу подошла, выглядит серьезно. Шептать начала: «у меня ш-ш-ш, гор-ло бо-лит, силь-ней-ший ла-рин-гит-шш». Забавно, но правдоподобно. Пошла на английский, села за парту. Учительница вошла, на меня глянула и говорит: - Опять, дорогая моя, у вас проблемы? Что случилось? В ответ я постаралась, чтоб у меня из горла раздалось как можно больше шипа и хрипа. Уговорились, что к следующему уроку я двойную порцию «тысяч» принесу. Отсидела английский, следующей была гармония и анализ музыкальных произведений. Меня вызвали к доске схему экспозиции сонатно-симфонического цикла нарисовать и объяснить, что такое главная тема, связующая, побочная, и так далее. Отвечаю, распалилась, – оборачиваюсь к аудитории. В проеме двери вижу англичанку и мгновенно теряю дар речи. Она зашла в класс и попросила учителя немедленно отпустить меня с ней, причину какую-то ему наскоро придумала. Идём мы по коридору, я молчу, и она ни слова не говорит. Зашли в деканат. - Вы думали, что меня провели? Нет, милая моя, вы себя провели, может, всему вашему курсу английский и не понадобится никогда, а вам с ним всю жизнь прожить! – возмущенно начала она меня отчитывать. Тут уж и я вспылила. - Да не нужен мне ваш английский, никогда меня не пошлют в другую страну на международные конкурсы, лицом не вышла, не тех кровей! А «тысячи» я вам сдам, и все топики наизусть расскажу. - Вы еще не раз вспомните меня и мои уроки английского языка. Прекратите дерзить, идите и учите! … – Юль, поверишь ли, постоянно её вспоминаю. Действительно надо было по-настоящему учить! Кто бы знал, что придется на английском музыкальный анализ пытаться с тобой написать и ежедневно разговаривать. Идею афиши для твоего первого, сольного, хоть и студенческого концерта обсуждать. Твоё и моё имя вместе, на английском, на одной афише -уму непостижимо, но как радостно!... - Или летать ко мне репетировать каждый понедельник? - подхватывает дочь. - Вот-вот, я представить себе не могла, что когда-нибудь буду тебе аккомпанировать арии из опер, романсы, летать на своём самолете, даже если он маленький и не очень новый. Писать первую картину на холсте у тебя на квартире… «Грэндма» - Ма, да как же она, твоя англичанка, могла знать, что этот язык тебе будет необходим? – возвращает меня дочь к английскому. - Не знаю, правда, не знаю. Удивительное совпадение, вот и всё. - И часто у тебя удивительные совпадения в жизни бывали? - М-м, подумать надо. Может, и бывали, не упомнишь всего, - отвечаю. – Пожалуй, чаще случалось, что я подумаю о чем-нибудь, и потом это в реальной жизни случается. - А я помню, как наша соседка в девятиэтажке, где мы жили, ко мне подошла и говорит: «Ты меня полечи, ты можешь» - мне лет девять было. Она только сказала, а я уже знала, что делать надо. - Да, а потом перестала ей плечо лечить, и она мне выволочку за тебя сделала, просила на тебя надавить, чтоб ты продолжила лечение, - вспоминаю я. - Да, я знаю. Но как мне пришло на ум, что я могу ей помочь, так потом появился импульс, что я должна прекратить. Поэтому я больше её не лечила. - Ладно, мы отвлеклись. Давай, дальше пиши, сколько уже страниц получилось? - Достаточно, можно и позаниматься, с чего начнем? – спросила дочь. Пока я брала ноты и ставила их на пюпитр, Юля, как бы между прочим, сказала мне: - Странно. Ведь скоро ты будешь дважды бабушкой, обычно образ бабушки ассоциируется с седыми волосами и добрыми руками. - А я не седая и не добрая, что ли? – удивленно спрашиваю. - Ты так молодо выглядишь. Нет, на бабушку ты никак не тянешь, - чмокает меня в щечку моя Юля. - Знаешь, когда мне было лет двенадцать, моя мама однажды сказала, что придет время и меня назовут баба Вика. Я не на шутку рассердилась, потому что в этом словосочетании режущий звук. И я сказала, что никогда меня не будут так звать. Мама хохотала и спрашивала: « Как же тебя тогда внуки называть будут?». А я ей в ответ, чуть не плача: «Знаю! По-другому! Как-нибудь по-другому!». - Вот это да! Иришка тебя чаще зовет «грэндма», и реже – баба Вика, - изумилась Юлька. - Да… Иришка – моя первая внученька. Она раньше, чем все вы, музыкой заниматься стала – в четыре годика. А вы в музыкальную школу пошли позднее. Петь Ириша начала тоже рано, как и ты. Помнишь, ты брала скакалку, из ручки делала подобие микрофона, ставила стулья рядком, усаживала всех домочадцев и говорила: «Выступает актриса императорских театров». До сих пор не знаю, где ты эту фразу подхватила? - Я уж и не помню! – с улыбкой сказала дочь. - Мне-то понятно, почему ты петь захотела, я когда в ГИТИСе училась, ты уже росла во мне, так что весь репертуар Большого Театра прослушала, на оперные премьеры в другие республики ездила. Как возьмет сопрано высокую ноту, ты меня в бок ножкой или ручкой колотишь. Целая эпоха в моей жизни с этим театральным институтом связана. Ну, да хватит об этом, будем заниматься, начнем с Пуччини. Если стареть – то в Калифорнии! … Звуки аккордов не усмирили мою память, которая понеслась вспять на восемь лет назад, в отель, где мы жили с Викой после её первой операции. Мы слушали по телевизору музыкальную программу, в которой тоже звучал Пуччини. В тот день мы собирались уезжать в Калифорнию почти на месяц, вторая операция была назначена на первую декаду февраля. Викуша собирала свои учебники, невзирая на головные боли и неудобства гостиницы, она продолжала делать домашние задания и пересылала по факсу обратно домой. Особенно она упорно занималась математикой. Она её любила. Однажды даже призналась, что математика – это симфония, которую она понимает, гармония цифр вызывает у неё вдохновение и радость от удачно найденного решения. В гостинице все менеджеры нас знали и окружали заботой. Только один эпизод омрачил мою дочь. В первый день после операции она попросила принести ей стэйк, но, отрезав маленький кусок, не смогла его прожевать, от боли покатились слёзы. Поэтому в ресторане ей пытались подавать то, что она могла с ходу проглотить. Прилетели мы в Калифорнию перед самым Рождеством и праздновали его в доме у Майкла. Впервые в жизни я видела, как в Америке проводят Рождество. Ёлка в доме стояла под потолок, а подарков в таком количестве я никогда не видела. Сразу после праздника мой день рождения отмечали в прекрасном ресторане. Майкл пригласил знакомых и своих близких, тех, кого я знала. Среди них Том и Мэри Креви. Том курирует Вику по части зрения, и делает всё бесплатно. Он сделал уникальные снимки её более или менее здорового глаза. Посоветовал провести консультацию ещё с другим доктором, чтоб услышать независимое мнение. Тот врач предложил сделать лазерную операцию. Опять мы сидели и думали, на что решиться. Но в этот раз я наотрез отказалась, и дочь согласилась со мной. Пока нет необходимости рисковать. От всех неприятностей мы решили встряхнуться на моем дне рождения. В зале ресторана я заметила, что недалеко от нас, за большим столом веселится группа молодежи, две девушки задорно танцуют. Подумалось, что они очень мило выглядят, но какие-то словно потертые и усталые. В дамской комнате, увидев их, я сделала им комплимент. Одна из них спросила: - Вы тоже справляете чей-то день рождения? - Да, мне сегодня сорок два, даже страшно говорить! – отвечаю. - Страшно? А мне нет, у меня сегодня юбилей – 65 исполнилось! – засмеялась моя собеседница. Не может быть, обманывает, думаю я, выглядит на тридцать, фигура точеная, на лице никаких морщин! Её подруга подошла, прислушалась к разговору и говорит мне: - Да ты - просто девочка против нас, мне 68 этим летом стукнуло, моей внучке 23 года, она с нами танцевала – видели такую чернявую? - Ваша внучка?! Вы великолепно выглядите! – говорю совершенно искренне. Так! Если стареть – то здесь! Если эти дамы в их-то лета так выглядят… Да у нас бы они по всем канонам давно б звались старухами. Почему у нас, если тебе за сорок, то всё – ты отработанный материал, предпенсионный, можно сказать, период жизни начинается, а там и старость не за горами. Только молодые котируются, мужчинам, оно, конечно, легче, но если к сорока и они ничего не добились, то молодежь на пятки наступает, только берегись! А здесь – такое ощущение, что к полста они только жить начинают. Мы же – не хуже них, наши женщины намного красивей, во всяком случае, я так считаю. Почему же наш удел такой беспросветный, может быть, такая дурная привычка в самом обществе утвердилась? Или всё зависит от сознания, от того, как о себе думаешь? В принципе, старухой можно стать быстро, только захотеть. Но тогда ведь и молодость можно сохранить, было бы желание!.. От чего быстро стареют? Наверное, от страха и злобности, от боли и переживаний, от потерь. Для себя я давно выяснила, что злость – это зараза. Один человек начинает злиться и, если рядом еще трое, то скорость заражения злобностью - едва ли не полторы минуты. Полторы минуты – и готово: все злятся. Наш Володя-врач однажды сказал, что злость в первую очередь поражает печень - очень нежный орган в человеческом организме. Потом рождается обида. Она может возникнуть от чего угодно. Например, кто-то на тебя кричит – почему ты что-то недопонял или не досмотрел. И вот – обида: тебя недооценили, не заметили результатов твоего труда. Обида ранит сердце. Всё! Начинаются сердечно-сосудистые заболевания. А как мы снимаем злость и обиды? Играем в диалог с самими собой. Сам спрашиваю – сам отвечаю. Это – для упрощения анализа. Да и не в анализе дело. Главное - принять решение, взять на себя ответственность в создавшейся коллизии, чтоб потом не жалеть и не стенать – вот кабы не тот, да не этот… Не я – они виноваты. А виноваты всегда мы сами… Старость придет, хочешь или не хочешь. И, в общем-то, думаю не столько о себе, сколько о дочери. Учиться ей надо, конечно, здесь. Разве в наших институтах есть специальные департаменты, где помогают больным и инвалидам получить образование? Что-то не слышно было. Разве есть у таких «ущербных» возможность получить на экзамены тройное время? Или специальные кассеты с лекциями? И даже не это, может быть, главное. Здесь нет шепотков за спиной, здесь не положено спрашивать, что с тобой стряслось, тебя принимают таким, какой ты есть. Вовсе не обязательно выглядеть как «звезда»… Главное, что ты есть. У моей Викуши столько надежд и разговоров о выпускном бале, а у меня от одного упоминания – мурашки по коже. Боюсь, что её обидят, что-нибудь скажут, пусть даже не со зла, - на всю жизнь комплексов нахватает. Ну, время покажет… Не могу ясно мыслить. Такое ощущение, что половина мозгов заблокирована, не могу до сути добраться… Итак, еще один год прожит… И что же – начинаешь себя жалеть? Плакать, как всегда, в свой день рождения. Нет, не буду, краска на ресницах потечет… Через три дня Новый год. Здесь его не празднуют, как у нас. Редко кто собирается компанией, в лучшем случае молодежь, так что 95-й явится в нашу с Викой жизнь тихо, без фанфар… Поднялась в зал ресторана, время позднее, гости постепенно расходятся. Пока меня не было, Том и Мэри Креви успели договориться с моей дочерью, что после второй операции она вернется к ним в дом и проведет десять дней до следующей поездки на консультацию в Коннектикут. Так само собой решилась проблема, теперь я знала, что смогу раньше уехать в Москву и начать работать над новым проектом, потому что мой брат подписал очередной контракт, он из последних сил бьется, чтоб в обозримом будущем мы могли хоть что-то заработать. Дома и стены помогают… Мама ездит в шоп-туры, шутка ли, пожилой человек таскается с «торпедами», огромными сумками. Из одной поездки – в другую. Колесит по разным странам. Как они, родные мои, живут? Что им приходится выдерживать? Одному Богу ведомо.Знаю только, что в час испытаний они стоят плечом к плечу со мной, и значит – можно выстоять. Я не очень представляю, как проходят их дни. По телефону мне говорится: «всё в порядке, занимайся ребенком». Не стала говорить им, что если бы авария произошла здесь, в Америке, глаз у Вики не удалили бы, спасли б зрение. В общем - «если бы, да кабы, не было бы, я бы»… Хорошая присказка, с детства запомнилась. Что могли, то сделали… На проведение второй операции, опять подписки буду давать. Всю дорогу бумаги подписываю: и здесь, и у нас там. Удивительно – мать берет ответственность на себя, не врачи. Только и уповаешь, что всё пронесет, что Бог поможет, врачи сделают невозможное. Первый раз я подписку давала, когда дочери девять месяцев было, в инфекционной больнице. Она была в таком состоянии, - врачи не верили, что она выкарабкается. Десять дней лежим, и никакого результата. Как-то вечером решилась, собрала ребенка, вызвала потихоньку такси, подошла к дежурному врачу и под свою ответственность увезла малышку домой. Выходила с помощью Валентины Григорьевны, участкового педиатра. Уж каких только снадобий я не готовила, каких только рецептов она мне не надавала! Надо было в блокнот записывать, всего не упомнишь. В принципе, что необыкновенного? Забота - это главная работа матери. Что я, одна, что ли, так над своим детенышем трясусь? Все матери проходят такие «войны за жизнь»! Вике было три года, когда я её оставила на несколько дней своей свекрови. Она с девочкой гулять пошла, под дождь попала, у девчонки – температура, увезли в больницу. Я даже сутки в Москве не пробыла, уехала к мужу, называется. В комнату аспирантского общежития в шесть утра постучали, сообщили… Я примчалась из аэропорта в больницу, бегом на третий этаж, - помню, как запыхалась, сердце схватило – и что же? Смотрю, сидит моя дочка на стуле, ножками качает и грушу грызет в коридоре возле медсестры. Еле-еле уговорила врачей ребенка ко мне подвести, выдали мне белый халат. Медсестра Викушу на руках подносит, а ребенок, глядя на меня, говорит: «Здравствуйте, тётя доктор!» - «Доченька, это я, мама», - говорю, а в ответ – то же самое. Два дня прошло, и я, подписав очередную бумажку, увезла её домой. Уколы сама ставила, только ничего не помогало, температура – под сорок, я в панике. Думаю, неправильно сделала, что её из больницы забрала, себя казню на чем свет стоит! Выяснилось, что в отделении, где она лежала, эпидемия кори, а прививку ей ещё не успели поставить. Так что корь на воспаление легких наложилась. Горит мой ребенок, антибиотики не помогают, тает на глазах. Валентина, участковый врач, говорит мне: «Знаешь, хоть я и врач, и не верю, что от кори надо красным занавешивать окна, - так в старину лечили, - но ты сделай, может, поможет». Закрыла я окна красным, боюсь, чтоб от температуры у ребенка судороги не начались. Ручку её взяла, а она совсем вялая. Тут мне по-настоящему страшно стало. И мысленно начала я температуру на себя перетягивать, волну за волной, жар в себя вбирать. Чувствую - вся в поту, и откуда только идея взялась, что надо другую мою свободную руку на пол направить и вообразить, что тепло стекает вниз, в землю, - не знаю, само пришло… К утру температура спала. Вдвоем, в обнимку, мы спали целый день. Позже я поняла, что правильно сделала, ну кто бы сидел с ней в больнице, наблюдал за каждым шорохом и движением? Палаты переполнены, нянечек и медсестер не хватает. А дома - дома и стены помогают. Колледж … Январь прошел незаметно, в начале февраля мы вернулись в Хартфорт, в наш отель «Рамаду». Вторая операция была по времени короче и прошла легче, потому что не было уже той напряженности от неизвестности. Викуша набиралась сил, однажды мы даже поехали на такси в кино. Сюжет фильма не вспомню, а лицо таксиста и его голос запомнились. Мы сели в машину, он обернулся, внимательно на нас посмотрел, спросил, откуда мы приехали, на каком языке разговариваем. Первый раз мы ехали в такси и обе струхнули, жмемся друг к дружке, не знаем, довезет он нас до кинотеатра или нет. Ему захотелось поболтать с нами, он спрашивал - мы здесь по бизнесу или в Коннектикуте появились просто так, для удовольствия. Сказал, что все русские женщины красивые. Комплимент нас взбодрил и развеселил, но больше мы таких вылазок сами не делали. Вскоре я уехала в Москву, а Вика отправилась в Калифорнию. Однажды позвонила мне и сказала, что прошла экзамены в колледж. Моему удивлению и гордости не было предела. - Как же ты решилась? Как всё было, расскажи! – просила я. - Я приняла решение, а твои знакомые подсказали, что делать, и отвезли меня в колледж. Спокойно прошла тесты, и меня приняли. Ты рада, мамочка?! - Не просто рада, я потрясена, поздравляю, поздравляю… Ты обратно на консультацию поедешь, твой день рождения без родных придется встретить… - Знаю, не волнуйся, я ведь буду с дядей Геной! – ответила дочь. Ну, конечно, Геннадий что-нибудь придумает, он поздравит Викушу, ей ведь будет семнадцать – взрослая, самостоятельная ты моя! – думаю… Хотели помочь! - Мама, завтра я улетаю, чтобы снять швы и еще раз проконсультироваться у Бевилаквиа, - сказала дочь. - Будь умницей, скоро встретимся, из Москвы потом вместе поедем домой, ведь четвертый месяц в отъезде, пора возвращаться. - Да, я уже по всем соскучилась и в школу хочу, - ответила она. - Как доберешься до гостиницы, позвони мне, ну, пока, - распрощалась я с ней. Вика позвонила на следующий день и поведала мне, как она делала пересадку с одного самолета на другой. Первый самолет опоздал, и, подбежав к стойке, у служащей авиалинии она узнала, что второй уже отходит от рукава и выруливает на взлетную. Дочь расстроилась и сказала ей: - Я не успеваю к врачу, я после сложных операций, мне обязательно надо вовремя попасть на консультацию! Внимательно выслушав всю историю, женщина принялась звонить по телефону, кого-то горячо убеждала, потом сказала Вике: - Самолет вас заберет, пойдемте на посадку. Когда Вика вошла в салон, вся публика аплодировала. Мою дочь, крайне смущенную, стюардесса посадила в кресло. Оказалось, менеджер той авиалинии вернул самолет, а пассажирам капитан авиалайнера объяснил, что надо дождаться юную пассажирку из далекой страны, которая едет к врачу. И – ни одного возражения не последовало, люди хотели помочь! «Схима» Наступил день, когда после всех мытарств мы возвращались, наконец, домой. Три часа полета я размышляла – всяко «утрясала» мои мысли. Теперь мне предстояла новая фаза, в которой от меня требовались особые внутренние силы. Пока мы были на операциях, мой муж взял на себя подобие схимы - так я это охарактеризовала, - он сидел на голодовке. Хорошо помню, перед второй операцией, ночью, я проснулась от ощущения, что кто-то еще находится в комнате. В-ж-ж-ик, коробочка на столе подвинулась. По дыханию дочери, я поняла,- она тоже не спит. Мы молча лежали и слушали звуки, в конце концов, Вика сказала, что боится, а потом спросила: - Это что, папа? В-ж-ж-ик, и коробочка опять сдвинулась. Я рванулась к телефону и возмущенно стала говорить мужу, чтоб он дал нам возможность спокойно поспать. - Я тихо схожу с ума, - сказал он. - Нет, - ответила я, - перестань так напряженно о нас думать! После всего происходящего, осталось престраннейшее, осязаемое на кончиках пальцев ощущение ирреального. Наверное, у каждого бывали такие случаи, когда кажется, - пространство вокруг колыхнулось и всё изменилось. Но, возможно, это просто мои чудачества и страхи. Я на самом деле не представляю, что происходит с моим мужем. Когда я его увидела в аэропорту в день возвращения, ужаснулась! От него осталась, что называется, половина. Худой и изможденный, он умолял меня понять, что тот, кем он был, – умер и я вижу «живой труп», из коего возрождается совсем другой человек. Я возмущалась, кричала ему, что у него – дети, он обязан принести хотя бы булку хлеба и накормить их. Схима и любые теории – прекрасно, но если ты, как обычный нормальный человек, решил иметь детей, значит, взял на себя обязательство перед людьми и Богом, что ты поднимешь их на ноги. По крайней мере, это моё глубокое убеждение. Я всё больше и больше понимала, что не смогу выдержать такой стиль отношений, корила себя за то, что у меня не хватает мужества и стойкости поддержать мужа. Но я, видит Бог, старалась, как могла! Основной стимул всех моих поступков в ту пору был один – не сдаваться, бороться. Тем не менее, вина, которую муж взял на себя за случившееся, была чересчур велика... Люди понимают и поддерживают тебя, лишь когда ты сам собираешь свои силы и пытаешься выкарабкаться. У каждого свои печали. И для всех нас важно, чтоб другой не ломался и проявил внутреннюю силу. В любом случае, наш путь в жизни – путь одиночки. Рядом могут быть любимые, соратники, но с собственным духом человек собирается и справляется один на один, а если нет – люди этого не прощают, даже если и не осуждают открыто. «Инородное тело» В первый понедельник я повела Вику в школу. Там царил шум переменки, беготня детей. Вика здоровалась с кем-то, удивленных взглядов становилось всё больше и больше, кто-то ахал, обнимал, я чувствовала, как с каждым моментом усиливается напряжение всего её естества. Теперь она была как бы инородным телом в этом пространстве, что было очень понятно. Часть учителей её аттестовали, по тем работам, что она пересылала из больниц, но некоторые упорно настаивали: ей надо выучить весь материал полностью. Они были, конечно, по своему правы – хочешь закончить школу на отлично, учись! Но таких, «принципиальных», было мало… В основном, моя дочь ощущала полную поддержку. Смешно сказать, но Викушина очередная баталия в жизни началась с эпизода в... туалете(?!), где девчонки из младших классов по секрету поведали ей, что одна из её близких подружек с облегчением заметила: теперь-то она красивее Вики, и сравнивать нечего! Как плетью по свежим ранам, новость хлестанула по сердцу моей Викуши. Но ничего, она справилась, только стала больше заниматься. Дополнительные уроки с частными учителями и упорная каждодневная работа уводили её от тревожных мыслей… Отец моих детей … Я стараюсь не задумываться о своей супружеской жизни. Часто задаю себе вопрос, что произошло за эти неполных двадцать лет с отцом моих детей. Почему меня так резануло, когда он сказал, что, может, счастья и в помине не было, и вся наша жизнь оказалась иллюзией, - каждый из нас тщетно пытался сам себя обмануть. Он просил меня обвенчаться с ним - мы были только зарегистрированы, - но я наотрез отказалась. Однажды я проснулась от страха и увидела, что он стоял в темноте и смотрел на меня, пронзая взглядом. - Что ты делаешь? – вскрикнула я. - Тебя изучаю, всматриваюсь в тебя, - тихо ответил он. - И что ты увидел? - Что увидел, то и увидел, - был ответ. Ему всегда хотелось быть правым. И даже если был неправ, всегда пользовался словесной казуистикой так, что в ней тонули все мои аргументы. Давно я заметила, что с каждым годом атмосфера в доме и семье менялась. Началось это с тех времен, когда он был в аспирантуре и мне звонили доброхотливые дамы, стенающие по поводу его жизни в общежитии, потом в один из моих приездов, когда я ночью жарила картошку, один из аспирантов спросил меня, как я отношусь к тому, что у моего мужа есть пассия. Я ответила, что он мужчина интересный и было бы странно, если б он никому не нравился. Парень пристально на меня посмотрел и сказал: - А вы – мужественная женщина! Но всё это – чепуха, завистников, наверное, было достаточно, поэтому я пыталась относиться к подобным намёкам с юмором. Хуже было то, что мы перестали говорить друг с другом о нас, о наших отношениях, о том, что каждый думал и чувствовал. Проще было не затрагивать многих вопросов, которые меня внутренне мучили. |
