|
Глава семнадцатая. ФИЛОСОФИЯ «КАШИ» ГИТИС … И начала я «заваривать кашу» - очередную затируху моей жизни. Удивительно, но народ испокон века говорил, - что такое «прожитие» жизни, как не «заваривание каши»? Берем себя – отдельно взятый мирок, бросаем туда щепотку эгоизма, самую чуточку затаенных желаний, где в основном превалирует стремление выбиться в люди, подбрасываем стенания ущемленной гордости, стремящейся во что бы то ни стало прорваться в первый эшелон, энтузиазм приправим дружескими сомнениями, которые могут пересолить нашу кашу, и начинаем мешать ложкой логических построений, периодически поглядывая на тигель, - хватит ли огоньку? По окончании процесса иногда получается, что каша оказалась вовсе не наша, а рассчитанная на кого-то другого, да только поздно спохватываемся, а частенько варево просто пригорает, и начинает смердеть, так что не знаешь, куда убежать. Самое противное – когда аппетит к начатой каше исчезает, и с ним умирает всякий интерес к ней. Вот если с этой точки зрения посмотреть, то каждый может обнаружить вокруг себя множество котлов и котелочков, баночек и скляночек – часть из них распихана в дальние углы, чтобы навсегда забыть о их существовании. И спрятаны они укромно, покрытые плесенью или засохшие до каменного состояния. Из самых настырных, однако, всё ещё пышет паром и даже вываливается наружу неприручаемая обжигающая каша. Моё варево с пометкой Государственный Институт Театрального искусства началось с захвата приёмной ректора консерватории. Не так просто было попасть на приём, и я околачивалась при малейшей возможности у заветного кабинета. Но безуспешно. Наконец, убедила себя, что нет ничего зазорного, если я перехвачу её, ректора, известного композитора и деятеля культуры, возле дамской комнаты. Наверное, странно выглядело, что я её караулю, когда она выйдет из того места, куда короли ходят пешком, впрочем, момент подвернулся подходящий, и я с ней заговорила. К моему удивлению, она одобрительно отнеслась к моей безумной затее и обещала помочь. Однако, вскоре уехала, и я оказалась на грани срыва – мне надо было срочно послать документы, но основной бумажки, подписанной её рукой, я получить не успела. Пришлось идти к проректору, чья благосклонность в конечном итоге вылилась в письмо, отпечатанное с ошибками секретаршей, но оно было... не в Московский Институт на стажировку, а в Ленинградский – «Конематографии». Эта странная ошибка взвила меня, как необъезженную лошадь, к вершинам остервенения и обиды на всех и вся. Кто обивал пороги великих мира сего, знает, сколько нервов надо извести, чтоб выбить то самое «черное по белому», которое может в корне изменить весь строй твоей жизни. И, когда эти пять строчек написаны не туда, куда надо, тебе снова придется ходить кругами, торкаясь в обитые кожей вельможные двери. По второму разу идти сложнее, потому что «оне» уже сделали любезность, и просить опять – это расценивается как неблагодарность. Но ничего не поделаешь, я всё же отважилась, и получила-таки свою нужную бумаженцию. Запомнилась мне, однако, беседа с проректором. Она говорила, может ошибка в бумажке – знак моего предначертания, и мне надо ехать именно в Ленинград, а не в Москву. Тем не менее, моя настойчивость её сломила, и я оказалась в столице Союза с полной уверенностью, что нахожусь на моей единственной стезе, той, к которой я стремилась все эти годы. Столица быстренько поставила меня на место, притом многим было невдомек, зачем я приперлась в театральный институт, имея мужа – кандидата наук, маленькую дочь и диплом консерватории. Уж каких только страшилок я не наслушалась о том, что такое быть режиссером театра, и что судьба моя не выстрадана до конца, чтоб понять жизнь во всём её обличии, и что уникальности мышления у меня недобор. Получалось, по всем статьям,- я не подходила к гильдии избранных, живущих духом театра и режиссуры. Но мне всё равно было интересно, я ходила на лекции, смотрела спектакли, запоем читала толстые книжки. Три месяца стажировки пролетели быстро, а еще через полгода у меня родилась вторая дочь, в майскую грозу и проливной дождь. Это была не просто гроза, а истинно буря с гигантскими молниями, прорезающими небо, и громом, сотрясающим землю. Дочка не закричала в первый момент, и я со страхом ждала её первого крика, ожидание становилось тягостным до тошноты. И вот её голос прорвался в мою жизнь, пронзительный и высокий, он утешил моё сердце, а потом наступил покой души. Те месяцы, когда я вынашивала детей и кормила их грудью, были едва ли не самыми прекрасными моментами моей жизни. Во всем этом была особая магия и свет вечных истин, о которых простыми словами не скажешь. «Не вполне нормальная» Удивительно, но именно я и моя вторая дочка попали под эксперимент в родильном доме. Тогда впервые детей приносили сразу после рождения в палату к матерям. Через три часа я прижимала к себе мою девочку и разглядывала её личико, всматриваясь, на кого же она похожа. Брови черные, словно два крыла, по три реснички – похожа на меня и на свою старшую сестру, так показалось мне с самого начала. Сведения обо мне с почетом занесли в чью-то диссертацию, ведь обоих детей я родила «по стандарту», один и тот же вес и рост! Диссертант долго выпытывал у меня, чем я питаюсь и нет ли у меня стрессов в жизни… Удовлетворившись моими ответами, отметил, что я «не вполне нормальная», с точки зрения обыденного восприятия, потому как ем очень много овощей, фруктов и совсем не пью молока. Да и откуда было ему знать о том, как параллельно с моими ежедневными заботами я находила время для занятий йогой, попытками освоить медитацию и вообще понять, что я за существо такое. В течение нескольких лет я занималась саморегуляцией и самопознанием, ходила к какому-то психологу, читала разную литературу в самиздате, вступала в дебаты по поводу прошлых жизней. Однажды поставила большое зеркало, села в позу лотоса и, не моргая, ждала, когда увижу себя в прошлой жизни. Увидела себя в белом тюрбане со свитками в руках, кожей почувствовала, что я из Персии, следом промелькнуло другое видение – сижу на яблоне, не могу слезть, и какой-то мальчик, намного младше меня, руку протягивает, помощь предлагает... В ту пору я решила, - это видения из моего детства, и если существуют прошлые жизни, то, наверное, не так уж плохо быть восточным философом. Хотя у меня всегда какой-то странный трепет от слова Персия - может быть, когда-нибудь съезжу… Сомнения Я наслаждалась своим материнством в полной мере, ощущала себя Мадонной и была счастлива. Но мысли о театральном институте нет-нет, да вспыхивали у меня в голове. Я видела – у меня был выбор: забыть свои попытки учиться дальше и просто заниматься детьми, или же найти в себе мужество и продолжить странствие в сферу режиссуры. Однажды я подняла этот вопрос на семейном совете и поняла, - мне препятствовать никто не будет и только от меня самой зависит, как я это осилю. Я получила направление от республики. Может быть, потому, что в тот год больше не было заявок в этот институт, хотя получилась презабавнейшая ситуация. Пойти на собеседование в Министерство культуры я была вынуждена с мужем и дочерью-младенцем, спящей в коляске. Я зашла в кабинет к начальнику отдела, курировавшего аспирантов, он посмотрел мои бумаги и грозно сказал: - Вы что же, с трехмесячным ребенком собрались наукой заниматься? А какое мнение по этому поводу у вашего мужа? Мне бы хотелось с ним встретиться и поговорить, приходите в следующий раз. - Извините, но Вы можете с ним переговорить хоть сейчас, он вон с коляской в скверике стоит, я могу его позвать. Начальник внимательно посмотрел на меня и промолвил лишь одно слово: - Зови! Выбежала я в скверик, объяснила всё мужу и, оставшись качать малышку в коляске, со страхом ждала своей участи. Павел вышел, хитро улыбаясь. - Будет тебе направление! - Ой, правда… о чём он тебя спрашивал? - Спросил, как я додумался тебя, такую красивую, в Москву отправлять, ведь ты обязательно там кого-нибудь найдешь и меня оставишь, но я ответил ему, что этого не случится, так как ты кормишь малышку и скорей всего возьмешь её с собой. Теперь, когда все бумаги, в основном, готовы, надо всё-таки сообразить, каким образом всю эту авантюру практически решить. Вот это да! Честно говоря, я не надеялась на положительный результат. В самом деле, как же теперь всё разруливать? В полном недоумении от возникших проблем я вдруг осознала, что каша, которую я заварила, начала бурлить… Не моя стезя… В этот критический момент мама бросила всё, Одессу, мужа, и поехала со мной и двумя моими детьми в Москву. Она безоговорочно поддержала меня и взяла на себя часть моего бремени - для неё самое важное было, чтоб я училась дальше. В Москве я бродила по каким-то старым углам и срывала одно за другим объявления о съёме квартир. Наконец, нашла квартиру у бабки, которая прожила двадцать пять лет в столице, не зная о существовании Большого театра, Собрания сочинений Станиславского, а при слове «Мейерхольд», у неё просто начиналась зубная боль. Но главное, она уступила в цене и выделила девять квадратных метров своей квартиры на нас четверых. Я сдала вступительные экзамены и начала учиться. Однако, вскоре мама была вынуждена уехать вместе с детьми – хозяйка не захотела держать всё моё семейство, да и с деньгами было туго. Именно с той поры моя старшая дочь помнит, что однажды я отказалась купить куклу, которая ей полюбилась в промтоварном магазине. Кукла была большая, в кокошнике. Так и вспоминал мой ребенок желанную куклу с непреходящей обидой много, много лет подряд. Только в тот момент, мы не могли себе позволить выйти из бюджета. Хотя, честно сказать, я тогда призадумалась - всегда ли дети должны понимать, какие у тебя проблемы, ведь ребенком бываешь только раз в жизни… … Увы, мне понадобилось два года, чтоб в конечном счете понять, что стать театральным режиссером и писать диссертацию на тему, кем-то выбранную для меня, - это вовсе не моя судьба. Я бездарно провалила кандидатский экзамен по специальности. Произошло то же самое, как когда-то в детстве на уроке истории. Я ничего не могла ответить толком, молчала и печально смотрела в глаза экзаменаторам. Это был полный провал… В первый же день по моему возвращению домой я спросила младшую дочку: «Где твоя мама?» в надежде, что она бросится ко мне. В ответ же ребенок показал на мою фотографию на книжной полке и бодро объявил: «Вот моя мама!» Удар был ниже пояса, я не оправдала ни своих надежд, ни своей роли в семье… Ко всему прочему, дом наш подлежал сносу, мы уже получили квартиры, только ещё не переехали. На следующий день я зашла в новую свою обитель и поняла, что я её не люблю, хоть была она в спальном районе города и новейшей планировки. Везде был строительный мусор, обрывки обоев и глухая пустота... Помню себя в ту пору постоянно находящейся в смутной прострации, которую многие интерпретировали по-разному. Меня как могли утешали, я согласно кивала головой и ходила на работу преподавать уроки актерского мастерства вокалистам. Я пыталась выползти из своего поражения, которое засело во мне, и, оказывается, глубоко меня задело, все мои попытки урезонить саму себя, доказать себе, что я всё равно когда-нибудь буду победителем, были тщетны. Чувствуя, как кокон отчуждения от всех и вся опять свивается вокруг меня, и постоянно прячась от себя самой, тем не менее я продолжала самоуговариваться, что надо докончить диссертацию, и действительно написала две трети. Я нашла себе нового руководителя, ездила к ней, писала ночами, но однажды мне-таки пришлось честно сказать себе самой: «Всё, с этим закончили». Диалоги с собой… Самоанализом я доводила себя до изнеможения. Что нового я приобрела, зачем всё это было надо? И отвечала: чтобы по-новому познать себя. Во-первых, теперь я совсем другой человек. Какой? У меня совсем по-другому открылись глаза. Что ж ты увидела? Увидела, что грядут перемены, возвращалась в Москву и попадала в пробки: из-за очередных похорон старых вождей невозможно было проехать. Постоянно свербил один и тот же вопрос - кто будет следующим? Ушли Брежнев, Черненко… Ну и что же? Жизнь с их уходом не прекратилась.Другие пришли,времена поменялись. Я не стала героем трудовых будней. Всё правильно! Ты же не на комсомольской стройке пашешь, скоро и они исчезнут - говорила я себе, - а то, что воспитана на идеологии «стань героем» - так от лозунгов героями не становятся, ими рождаются. К тому же ты – просто баба, - самоедствовала я, - даже путевую диссертацию не смогла написать. Так это потому, что ты отказалась идти по шаблону, решила сама для себя тему придумать, - вот и напридумывала такое,- разобраться не можешь. Но ведь тема интересная, - пыталась себя утешить. Ну, может быть. Хотя кому это надо: узнать, в чем разница отношения Прокофьева и Достоевского к «Игроку»? Что-нибудь ещё? - продолжались сомнения. – Ах, да, встретила платоническую любовь. Да уж, де-уш-ка, вы у нас так и остались романтической особой. Зато знаю, - такая любовь существует, - оправдывала сама себя. Нахлынули воспоминания: помнишь того, кого называла на Вы? Как же не помнить. Его имя и отчество было таким же, как у твоего мужа. Ближе, чем на метр, он к тебе не подходил. Вся общага наблюдала за нашими отношениями. Ты чувствовала, когда он приходил и уходил из здания. Девчонки звали его Дедом Морозом после эксперимента, который ты провела - попросила в феврале принести шампанского и клубники в час ночи, и он принес! А ты вдруг уразумела истину,исходя из которой могла бы свою судьбу построить и с другим человеком, не только с Павлом. Словом, стало ясно, если сильно захотеть, всё в жизни можно поменять. А еще была любовь ко мне Альберто, случайно приехавшего в общежитие провожать на Кубу одну из наших выпускниц. Он пригласил всех нас в посольство на банкет, а потом там, встав на колено, стал читать посвященные мне стихи… Кубинцы со слезами на глазах слушали, а я ничего не могла понять, испанского не знаю, кто-то пытался переводить. А ведь он с ума по тебе сходил. Жениться сразу же предложил и удочерить твоих девчонок, - подначиваю себя, - он только что из Никарагуа вернулся и получил пост в посольстве в Москве. Я ему сразу же отказала, хотя его чувства даже на расстоянии как бы обжигали меня. У него к тебе была любовь с первого взгляда..Но желание прочесть его стихи – осталось. Конечно, сейчас уже не получится, вряд ли он их когда-нибудь опубликует, а если выпустит сборник, все равно не прочитать –испанского не знаю. Нет, всё-таки приятно,когда тебе поэмы посвящают! – начинаю сама себе нравиться. – Да уж ладно, это всё личного порядка, а почему с режиссурой-то ничего не вышло? Мне никто не дал возможности даже этюд поставить на сцене, не только с актерами позаниматься, - опять ищу виноватых. А ребятам ведь я нравилась, они прислушивались к моему мнению. Я в разные творческие мастерские заглядывала, смотрела, как другие режиссеры работают, - оправдываюсь, и вновь вспоминаю. – Больше всего меня поразило, как актеры и режиссеры готовились к «японской» сессии. Ночью, бывало, зайдешь на кухню чайник поставить, а они стихи читают, или репетируют. Многого тогда от них нахваталась. В библиотеке сидела сутками, читала книги томами… На чай кто только вечерами не забегал, столько друзей новых появилось. А сколько ты людям на картах гадала и советы давала… Санька с Ольгой поженились, ты наперед знала, что они вместе будут… В Сибирь на свадьбу ездила… Диалоги с собой не прекращались и, по всей вероятности, они помогали, худо ли бедно, но постепенно я приспосабливалась к новой жизни. Однажды, случайно мне улыбнулся шанс занять должность режиссера на телевидении. С какой-то стороны, это был своего рода реванш. И, когда подвернулась командировка в Москву, я приехала, встретила даму, с которой жила в одной комнате в общежитии, и буднично ей сообщила, что работаю режиссером. Эта новость её сразила. В былые дни, именно она мне всё «напевала» о ее глубоких сомнениях в моих способностях, да и режиссером мне быть ни к чему, у меня в жизни всё есть, и нечего, мол, рыпаться, и занимать чужое место. Но, ей всегда хотелось знать, как сложится моя дальнейшая судьба. При всём её скептическом отношении ко мне, она считала, что какая-то «изюминка» всё-таки во мне есть. С её легкой руки, вскоре вся общага и преподаватели тоже узнали о моём режиссерстве. Теперь можно было облегченно вздохнуть и погладить себя по головке: «молодец, прорвалась… доказала». Но больше, чем кому-либо, доказывала-то я самой себе, что Мальвина не ошиблась, прозвав меня «мамзель Виктуар». Поняв это однажды, и убедившись, - «режиссурой» я заниматься могу, но просто перехотела после нескольких лет работы, ранним утром с подписанным заявлением об уходе с телевидения я тихо шла по осеннему городу, шурша опавшими листьями, и разговаривала сама с собой: «опять новую жизнь начинать, дружочек? И что ж тебе неймётся? Чего же ты хочешь от себя и своей жизни?» Стабильности? Да-Нет. Какая-то рыхлая композиция получается, как в некоторых книгах: все времена и события перепутаны, сплошной клубок, сам черт ногу сломит, вот так и у тебя, всё наперекосяк. Ну что ж я сделаю, если у меня каждый период жизни как новая глава и какие-то мысли или дела из прошлой эпопеи перетекают в новую. Просто по жизни не получается «одобрямса», вот с этим самым «одобрямсом» проблемы у меня постоянные… По-моему, я тяжелый человек, и моей семье со мной жить нелегко. О таких, как я, говорят: «взбалмошная, царя в голове нет, кидается из стороны в сторону». То музыка, то театр, то едрена мать… Ну что тебе не сиделось на этом месте, зарплата хорошая, клепала бы себе передачку за передачкой и вся недолга. Так нет, решила,- не хочешь больше… С фальшивой нотой мои аккорды взяты, Где ж звук святой,что в пламени души изъятый Однажды в том безвременьи погас... И недоступен стал для хора тех ангелов моих, Что бдили взором все трения судьбы и лихобора Стремясь мне –путнику дорогу указать... Но, если серьезно ко всему подойти, то -Я очень хорошо понимаю,как с каждым изменением моей личности и характера, я вступаю в другую фазу жизни. И вижу,нет - я уверена,- за одну свою жизнь проживу несколько жизней. Например: эпоха режиссерства закончилась и началась новая... Да ты оглянись вокруг, посмотри, что происходит, время-то какое!? Страна стонала, и мы с ней вместе, стеная и плача, пытались выжить. Стопки журналов «Огонёк» лежали вперемежку с другими, и гласность о том, что было с нами и со страной, терзали каждого откровениями. Правда о том, как мы жили, и что на самом деле происходило, захлестывала сознание каждого настоящими цунами, сердце холодело от новостей, которые поступали с каждой газетой или журналом. Откровение правды многим было не по силам. Но оставалось то, что непреходяще: дети, которых надо было поднимать и кормить, учить и обувать, делать всё, чтоб из вороха идеалов оставить для них самые важные, моральные и этические, те, на чем можно выстоять в жизненные перипетиях, оставаясь человеком. Видеть, как некоторые из близких знакомых, тех, кто называл себя атеистами и материалистами, бросались в религию, истово молясь и ища поддержки у Бога, или посещая странные молельные дома, пытаясь втянуть туда других, а иные занимались ворожбой и разными магическими ритуалами на кухнях - тех же самых, где когда-то проходили философские дебаты, - всё это было невыносимо! Смятение в душах определяло этот период. Вся пирамида, выстроенная на крови , рассыпалась, как стеклянная башня, раня по ходу всю нацию и каждого в отдельности, не жалея ни малого, ни старого, вклиниваясь в судьбы тех, кто был еще не рожден… Однажды вечером, как всегда, зазвенел телефон, и на том конце провода раздался знакомый голос Саньки, моего хорошего друга по театральному институту, у него в семье к тому времени уже подрастала дочка. Понаслышке я знала, что занимается он фотографией, и даже премию какую-то получил, но, помимо всего прочего, стал представителем американской компании. Тема разговора быстро развернулась в сторону бизнеса и его приезда с делегацией к нам в Республику, то есть в Казахстан. Он уповал на мои контакты и захватывал меня своим безудержным энтузиазмом. Тут-то я и решила: а почему бы действительно не помочь, и сказала, что попробую организовать встречи, что из этого выйдет, не знаю, зато хоть живьем американцев в первый раз увижу. В 91-ом у нас здесь всё это было редкостью. Сказано – сделано. Саня приехал и привёз с собой целую толпу. Я с трудом лепетала на английском, потом переводчика нашла – многолетнего знакомого, так что мы с почетом выкрутились. И встречи шли своим чередом, - из одного министерства в другое не успевали переезжать…После этого, жизнь моя круто развернулась, я решила заниматься бизнесом. Приняв такое решение, я только и смогла подумать о себе: «Своендравная» - мой Татарский дед правильно про меня говорил в предалекие годы моего детства… Сольный концерт Да, если мне что-нибудь взбредет в голову, я должна обязательно это выполнить, - думала я, обложившись букетами цветов. Завтра первый сольный концерт моей младшей дочери Юли. Я живу в её квартире несколько дней, чувствую, как внутреннее напряжение постепенно подходит к пику. Волнуюсь ли я за неё, - наверное, да! Как за молодого артиста, ведь так важно, чтобы она всю программу вынесла, не сорвалась. Остались сутки, и я решила составить для неё корзину с цветами. Второй раз в жизни занимаюсь цветочной аранжировкой. Я люблю цветы. Они могут рассказать разные истории. Они могут передать самые сокровенные послания. Корзина будет огромная - это мой подарок. Перед ответственным моментом главное – быть чем-то занятым и не трястись о том, что еще предстоит пережить или сделать. Всё равно время нельзя ускорить. Но ждать и догонять - хуже не бывает. Можно задумать цветочную композицию, а потом наблюдать, как она меняется, пока её составляешь. Никогда не предполагала, что это занятие принесет мне столько удовольствия. Всё чаще замечаю, как мы нередко отбрасываем интересные идеи и не осуществляем их только потому, что считаем: «я это не смогу». Но, если много чего попробовать, чему-нибудь, да научишься. Букеты я составлять не умею, хоть и учила меня в детстве наша соседка баба Груня этому искусству, но они у меня редко получались, а вот сделать аранжировку – это совсем другое дело. Мысли мои переплетаются с мелодиями романсов и арий, которые завтра будет петь дочь. Может быть, это помогает или направляет мою руку, когда я вставляю очередной цветок в акваформу, как бы ни было, а корзина к ночи выглядит роскошно. Программа концерта построена по принципу – от барокко к романтизму, и, по-моему, аранжировка цветов этому соответствовала. Дочь ахнула при виде моего творения, а я ей пожелала всегда получать цветы на концертах. Утром мы с ней завтракали на балконе и говорили, что осталось ровно десять часов до начала выступления, и смеялись, - за это время можно из Европы до Америки долететь, - из одного мира в другой. И решили, после концерта мы с ней сядем тут же на балконе, нальем шампанского и друг друга поздравим… Потом она убежала в институт. Просто не верится, - моя девочка сама всё организовывала, определяла партитуру света с осветителями, договаривалась с работниками сцены, потому что в первом отделении должна была петь с клавесином, флейтой и гобоем, а потом с арфой, и всё это надо было вовремя принести и унести со сцены - мне-то с ней играть во втором отделении. В общем, дочери пришлось покрутиться, но организаторские способности у неё отменные. Пришел момент делать ей прическу, у меня руки тряслись, ничего не получалось, а она начинала злиться, так что в конце концов я сказала, чтоб дочь закрыла глаза и не смотрела в зеркало. Я обжигала себе пальцы плойкой и крутила локоны, словно студентка-парикмахерша. Господи, чем только мне не приходится заниматься в моей жизни! Прическа в конце концов стала получаться, но, по-моему, дочь просто решила, - лучше все равно не выйдет, и приняла моё творение как данность. - Ничего, сойдет, мне нравится! – успокаивала она меня. С этого момента поток времени ускорялся, Юля уехала на репетицию, потом и я отправилась в камерный зал потрогать рояль. Прилетела моя мама с Майклом и его родителями, они были одни из первых зрителей, но зал оставался пустым. Десять минут до концерта… зал пустой. Я зашла к дочери в гримерную, она с тревогой смотрела на меня, и её глаза спрашивали: «кто-нибудь в зале есть?». - Не волнуйся, еще пять минут осталось. И ведь ты знаешь закон артиста: даже если в зале будут сидеть «три сестры и дядя Ваня», как в том анекдоте, ты всё равно должна петь с полной отдачей. - Я знаю, мама! - твердо сказала дочь. Голос летел в пространство… … Мне вспомнился случай из моих консерваторских дней, когда я пришла в филармонию на концерт одного заезжего молодого пианиста. В огромном зале сидело всего семь человек. Он вышел на сцену и попросил, чтоб все сели поближе к сцене, а он будет для нас играть не то, что в программе, а то, что он любит. И он играл для нас прекрасную музыку, мы хлопали, я лично была потрясена ещё и мужеством артиста. К слову сказать, спустя годы он стал одним из известнейших музыкантов, но в тот момент его поддерживала только сама музыка и эхо аплодисментов, звучавших особенно звонко в пустом зале… Но сейчас я металась из зала в холл, внутренним голосом звала, просила, чтобы люди пришли слушать мою дочь, я молилась про себя… На улице сидела стайка её друзей и ждала сигнала, я подошла и сказала: «Начинаем». Они поспешили в зал. Я присела на краешек стула возле своей мамы, свет погас, и моя Юлька вышла на сцену. Вдруг - откуда кто взялся, только народ повалил в зал, и ей пришлось чуть-чуть задержаться с первым номером. Аудитория заполнялась, уже не хватало стульев, ребята садились на пол возле дверей. Нервы не выдерживали напряжения, и я вышла, слушала из-за дверей. В перерыве между произведениями я подбадривала её, у неё коченели руки, она дрожала. - Внутренне я абсолютно спокойна. Наверное, я просто мерзну, - говорила она, оглядывая свои обнаженные плечи и потирая ладони. - Дай я тебя согрею, - обнимала я её, отмечая как бы со стороны, что она удивительно красива. Однажды, она мне сказала о своем потаенном желании, - ей очень хочется, чтобы у людей слёзы стояли в глазах, когда она поёт. Если б она знала, сколько сил требуется мне сейчас, чтоб не разрыдаться, а мне еще и аккомпанировать ей надо, так что «мамаша, - говорю я себе, - держись»! Конечно, без шероховатостей не обошлось, мы слегка наваляли в одном из романсов, но не остановились. Голос её летел в пространство, трогал души, звал в невообразимые дали, стенал и радовался… Прозвучал последний аккорд, которого я боялась страшно, и потому упростила пассаж, чтоб точно попасть на ту, заветную клавишу, чтоб не испортить, не омрачить атмосферу, которая была соткана душевными порывами певицы… Весь мир перед тобой… Какой-то миг стояла тишина. Потом раздались аплодисменты. Всё. Концерт закончен. И были цветы, люди подходили с хорошими словами, у многих стояли слёзы в глазах, многие говорили, что от звуков её голоса у них мурашки по коже бегали… Все поздравляли, позвонила старшая дочь, она и её семья тоже смотрели концерт по Интернету… С охапками роз и осенних букетов вернулись мы в Юлину квартиру. До прихода её друзей оставалось время и мы, взяв шампанское, вышли на балкон. - Поздравляю, и спасибо за возможность тебе аккомпанировать. За тебя и твой первый сольный! - подняла я бокал. - Мама, это тебе спасибо, за всё, за всё… Сколько лет я истязала себя, пытаясь ответить на один и тот же вопрос: правильно ли я поступила, что уехала из Союза и увезла детей. Я видела все трудности, через которые каждый из нас самостоятельно проходил, и до сих пор нет-нет, да зашевелится сомнение… Наверное, Юля смогла прочитать мои мысли, потому что она сказала: - Если б мы сюда не приехали, возможно, этого концерта никогда бы не было. Но я хочу и дальше учиться. - Весь мир перед тобой, поедешь, куда захочешь, всё зависит от тебя самой. Более того, право выбора, где жить и творить, у тебя тоже есть. Сегодня же я хочу тебя попросить: когда будешь анализировать свой концерт, слишком сильно себя не бей. Ошибки надо разбирать с холодной головой, а вообще не забывай хвалить себя и благодарить, что смогла сегодня спеть на четырех языках, многие звуки прозвучали чудесно, и если хоть пара человек слушала в слезах, значит, ты на правильном пути. Если хоть одно сердце умылось слезами и очистилось от горечи, когда ты пела, значит, ты не зря работала. Занимайся больше. Я тобой горжусь. Я горжусь моими детьми, к своим пятидесяти годам я могу это сказать… Это очень важно для меня… Дочь взрослеет… Мой взгляд упал на большой овальный медальон. Уральский малахит в авторской оправе из серебра на черной бархотке, которая обхватывала изящную шейку дочери, мгновенно напомнил мне день выпускного бала моей старшей, Виктории, этот медальон она надела и в тот вечер. Прошло столько лет, но сердце всё равно защемило. В то лето я была в России на своем последнем проекте, однако, обещание приехать на выпускной я сдержала, всего-то и могла вырваться на сутки. Прилетела в два часа дня, а обратный билет был на восемь утра следующего дня. Для моей девочки наступил ответственный момент, тот самый, к которому она шла через все операции, боль, упорство и стремление закончить школу на золотую медаль. Но одно дело, когда она каждый день ходила на уроки, и другое – выйти перед всей школой. Она волновалась, собираясь на бал, надела черное бархатное платье, что Майкл для неё выбрал, застегнула медальон и спросила: - Как я выгляжу? - Прекрасно! – ответила я, и мы поехали в школу. Она трепетала, нервничала, стоя в коридоре, и не хотела выходить на сцену. Уговоры не помогали, и в конце концов я сказала: - Ты не имеешь права оставаться в трех шагах от своей цели! - Знаю, мама, я всё понимаю. - Я иду в зал. Слышишь, уже всех выпускников вызывают? Я буду ждать и смотреть, как ты выйдешь на подиум, - сказала я и, развернувшись, быстро вошла в открытые двери. Я сидела в кресле и напряженно вслушивалась в фамилии выпускников, получающих золотые медали, назвали имя дочери, и… она не появлялась, тишина зависла в зале, но вдруг, высоко подняв голову, дочь неспешно вышла на сцену. Вся школа и родители, сидевшие в зале, громко захлопали. А в моей голове звучало: «Браво, доченька, браво!». Правда, после вручения диплома всё тот же мальчик, с которым она встречалась, сказал мне весьма веско, что у них свои планы, как встречать рассвет, и они уезжают на дачу. Он и дочка, стояли передо мной, красивые и уверенные в себе, любовь сверкала в их глазах… Но суть была не в словах, а в его откровенном взгляде, в котором я прочитала: пора понять, у тебя дочь взрослая, и у неё может быть своя личная жизнь. Доводы, вроде того, что я прилетела всего-навсего на несколько часов, чтоб её увидеть, не имели никакого значения. Собравшись вместе с нашими родственниками и друзьями, мы уехали к моей подруге Аннушке и тихо праздновали. В семь утра за мной приехала машина, и я отправилась восвояси. Браки «напрокат» У каждого из нас есть свои маленькие победы и свои собственные каждодневные подвиги. Я вдруг подумала, как важно научиться их примечать и не бояться себя самого гладить по головке. Может быть, это и смешно, но учиться этому необходимо. Мы такие, какие есть, часто колотим себя что есть мочи за ошибки и совершенно не хвалим за сделанное нами нечто хорошее. Считается - так, мол, и должно быть. Да ничего подобного! Мы всегда ждем похвалы от других, а себя хвалить стесняемся - так уж мы «плохо воспитаны». А между тем, какое стеснение сказать себе правду о достойном поступке, без всякой ложной стыдливости, но и без хвастовства. Это только себе на пользу. Ведь результаты внутреннего роста никто не может так оценить, как каждый сам в себе. И главное, чтобы это обнаружил именно ты сам, и понял, и не постеснялся склонить голову в почтении к самому себе. Вот тогда и научишься любить ближнего своего, когда начнешь ценить человека в самом себе. Тогда оценишь и другого. Это точно также, как однажды поймешь,- можно любить любого ребенка, чужой он тебе или свой, - просто потому, что он представитель всего рода людского, то есть как бы общий. Всё это непросто и, конечно же, всему своё время… А штампов в понимании многих вещей у нас предостаточно. К примеру сказать: из сказок мы впитываем, что мачеха – она всегда злая. Вот про плохих отчимов сказок нет, по крайней мере, я не помню. Но, попробуй-ка стать мачехой – от одного этого слова в дрожь бросит, шутка ли – поколениями читали, что это ведьма, которая может извести до смерти и последний кусок отберет от не своего дитяти… Мне, например, на своей собственной, второй свадьбе довелось услышать тост: «Поздравляю моего отца и мою злую мачеху». Весь банкетный зал замер, изумленные лица и напряженные взгляды устремились на меня, когда Кристи, дочь Майкла, «высказалась», глядя мне в глаза. Все были ошарашены и смотрели на мою реакцию, а я расхохоталась над этой невинной прямотой, скрывающей страх перед будущим, и обняла падчерицу. Шорох облегченного вздоха прокатился по залу, по-моему, я до конца сознательно так и не поняла, что она сказала, но пребывая под чарами собственного счастья, я интуитивно почувствовала, - очередной жизненный экзамен мне еще предстоит сдавать. Конечно, родную мать заменить нельзя, но другом ребенка стать можно, только как к этой дружбе придти… Я взглянула на Майкла, он улыбался, понимая, о чем мне подумалось. Нам так долго пришлось идти к этому часу, к свадебному столу, к моему роскошному белому платью и его смокингу. Мы их купили, мы их не взяли напрокат, как сейчас многие делают. Странно, но на свою первую свадьбу Майкл, как и я на бракосочетании с Павлом, взяли свадебные одеяния «на стороне». Мы с Майклом как-то даже рассуждали на эту тему - может быть, именно потому, что нам довелось встретиться позже, чем следовало, ибо бытовали мы по разные стороны Тихого океана, нам как бы пришлось взять напрокат наши первые браки, а потом, конечно, вернуть их. Звучит, быть может, цинично… всё-таки в те времена и он, и я бывали счастливы со своими бывшими избранниками. Когда пастор, женщина, освящала наш брак, она задавала нам ритуальные вопросы, на которые мы отвечали, а потом, чтоб не заплакать, прикрывались смехом, как щитом… Не знаю, какие мысли посещали Майкла в те минуты, но мне вдруг представился один, заветный котелок с крутой кашей, которую я-таки заварила по своему… |
