|
Глава пятая. ДЕНЬ СЮРПРИЗОВ И ОТКРОВЕНИЙ В офисе крупнейшей дизайнерской компании Москвы раздался телефонный звонок. Секретарша бодро взяла трубку и обрадованным голоском ответила: - Немедленно соединю, Илья Махмудович. Переключив кнопки коммутатора, она сказала: - Людмила Аркадьевна, ваш сын звонит! - Илья, что случилось, я так волновалась! Как прошел полет? – Людмила Аркадьевна, президент компании, кричала в трубку. - Мама, я в порядке, но рейс был… знаешь, у меня такое в первый раз. Вынужденную посадку делали, у женщины инфаркт случился прямо в полете, ей медсестра, старая женщина, помогала. Думаю, эту спасли, но старушку… я, мама, не довез. Она умерла до Москвы, до посадки не дотянула. Я сейчас в аэропорту, врачей, милицию вызвали. Ее звали Раиса Владимировна Петухова… Я просто в полном раздрае. - Сынок… Как ты говоришь, ее звали? - Петухова, Раиса Владимировна, из Питера. - Неужели… - Что? - Илья, сделай всё по-божески, по-людски, не бросай ее. А то просто в морг увезут, и дело с концом. Найди ее родных, сделай всё, слышишь, сделай всё…а! - Мам, ты что так разволновалась, успокойся, все под контролем. - Нет, нет, сынок, ты не понимаешь, я… я думаю... это та женщина, что… что… спасла тебя, когда ты еще не родился. Она и меня спасла… Ох… Неисповедимы пути Господни. Илья, я потом тебе расскажу, но сейчас поклянись мне, сынок, что ты не бросишь эту женщину, ты найдешь ее родственников…, ты… - Мама, мама, я все сделаю, я не все понял, но если это для тебя так важно… - Сынок, это и для тебя важно… по жизни… по пониманию жизни в целом… важно. - Хорошо, я позвоню позже. Людмила Аркадьевна положила трубку и откинулась в большом кожаном кресле. Дни молодости затрепетали, как птичья стая, взволновали зыбь забытых лет. «Боже ты мой, тот день был порогом, переступив который, она сама избрала свою судьбу. Как же там было? С чего началось? Да, с моего прихода к Даше… И то утро начало раскручиваться в памяти, как в кино… В том фильме юности одну героиню звали Дашей, а другую – Люськой, в то время никто ее не величал Людмилой Аркадьевной… Итак, кадр первый. Кухня питерской коммунальной квартиры… и… * * * В коридоре надрывно дребезжал охрипший от времени звонок. Два коротких, три длинных – отскакивали от стен и дверей с неуемной настырностью, повторяясь снова и снова. «Кого черт несет в такую рань?» - подумала Даша, едва успев снять кипящий чайник с газовой плиты. Краем уха она услышала шаркающие шаги Изольды Вениаминовны из двадцатой квартиры. Крошечная старушка шастала в огромных шлепанцах со скоростью света и первой всегда успевала к входной двери, чтоб открыть, увидеть, а потом всему миру рассказать – кто пришел и к кому. - Да-а-шень-ка! Это к ва-а-ам, - низкий, глубокий голос Изольды, - и как он мог рождаться в таком хрупком теле? – пронесся по всему длинному коридору, устремясь в открытую дверь кухни навстречу кривой усмешке, исказившей Дашино лицо. «Люська! Приперлась ни свет, ни заря!», - промелькнуло в голове. И точно – Люськины каблуки вприпрыжку цокали по половицам коридора, вместе со словами: «Здрсте, здрсте, Изолиминовна, а?... на кухне?! Спасибочки». Она влетела на кухню, вскидывая гриву светлых волос и показывая стройные, в меру накаченные ноги в разрезах юбки в обтяжку. В руках Людмила крепко держала огромный пакет. - Дашенька, душка, ты себе не представляешь, ты себе не представляешь, что мне Махмуд из Парижа привез! Смотри, - и на стол веером посыпались разноцветные шмотки. - От самого, хм…, - пыталась она прочесть лейблы на платье и кофточке. Даша молча наблюдала за ее суетой. - Да хрен с ними, короче, от самых-самых, прямо от-ту-да! – со стоном Люська повалилась на табуретку под натиском обуревавших эмоций. - Успокойся, а то инфаркт схватишь, - с упреком сказала Даша, - всю коммуналку на ноги подняла, еще только восемь утра, хоть бы о других подумала. - Ой, Дашка, извини, что-то я и правда не подумала, хотя, наверняка, половина вашего племени уже на работе, а остальная в школе или на дачах, - пробормотала Люська, украдкой поглядывая на золотые часики, стягивающие ее левое запястье. - Чай с бутербродами будешь? – миролюбиво спросила подруга. - Буду, - ответила Люся и неожиданно захлюпала носом. - Ты чего? Что случилось? – встрепенулась Даша. - Господи, какая же я несчастная, - всхлипывала Людка. – Он мне замуж предложил, а я отказалась. - Почему? Вы же любите друг друга, столько уже натерпелись, ты говорила, что, вроде, его родители согласились! - Согласились-то они согласились, только законы у них…, я по ним жить не смогу. Понимаешь, если вдруг мы разлюбим друг друга, разведемся, а у нас будут дети – он по чеченским законам детей к себе заберет, ни один суд не поможет, не отсудишь: в лучшем случае мне разрешат их иногда видеть. Я этого не переживу, - говорила Люська, утирая слезы. - Нашла отчего реветь, – что может быть, будет! А, может, не будет! Может, вы никогда не разведетесь, до могилы вместе доживете? – начиная злиться, заворчала Даша. - Стенаешь о детях, которых не родила, и их еще никто у тебя не отобрал. Напридумывала, сама не знаешь что… Ешь, давай, небось, от бурной ночи кишки к хребту прилипли. - Точно, есть хочется страшно, - откусывая бутерброд с колбасой, сказала Люська. Какое-то время подруги молча ели, отодвинув на край стола как-то вдруг сразу забытые тряпки. Потом Даша потянула за стыдливо свисающую бретельку и из кучи выскользнуло платье из необычно тонкой ткани. - Интересно, сколько же это стоит? Я такое платье за полчаса сшить смогу. Мешок и две бретельки, только и делов-то. Лейбл на барахолке купить и пришлепнуть… - Угу, - ответила подруга, - полторы тысячи долларов, он сам мне сказал. - Что-о-о?!! - Люська, давай бизнес сделаем, нашлепаем таких платьев и на барахолку снесем, за полсотни баксов – точно сбагрим. - Да когда ты этим заниматься будешь, тебе на практику в Сибирь скоро ехать. Тоже мне – бизнесменша нашлась… Дочка интеллигентов - на толкучке! Твоего папочку сразу же на партсобрании разбирать начнут, скажут - дщерь ветерана войны продажей на блошиннике занимается, из института вылетишь в два счета, комсомолка-отличница. Потенциальная валютчица! Со смеху - умереть, не встать. Ори-ги-наль-но-е мышление! Да тебя за одни такие разговоры упекут. Думать надо! Лучше расскажи, как твои дела с Алешкой продвигаются. - Ну, ничего сказать тебе нельзя, сразу на рожон лезешь. Я же только идею высказала, в прин-ци-пе! Я всё прекрасно понимаю, и ни на каком блошиннике ты меня никогда не увидишь. А насчет Алешки..., - Даша задумалась на одно мгновение. - Знаешь, Люсь, все очень хорошо, я влюблена, ну просто на крыльях летаю. Единственно, расстраиваюсь: на практику вместе не поедем, его на Дальний Восток отправляют. Ничего не поделаешь, как-нибудь переживем. - А с распределением что? Ничего не смогли сделать? – с тревогой спросила Люся. - Нет, не получилось, но я думаю: полгода-год поработаем, а потом что-нибудь придумаем, может, я к нему поеду… Что?... – внезапно остановилась Дарья, глядя на вытаращенные глаза подруги, в которых стояло изумление и вопрос. Она обернулась и узрела в дверях необыкновеное создание, напоминающее жар-птицу, в ореоле лучей утреннего солнца. - Доброе утро, девушки! – певуче прозвенел голос, под куполом интонаций которого, зашелестел шепот: - Люська, закрой рот и не таращи глаза, это – Гюльзада-ханум, она с тремя детьми к Егору Борисовичу вчера вечером приехала, в тринадцатую, из Намангана. Ее муж вместе с ним в аспирантуре учился. Она хочет своим пацанам Ленинград показать, - вышептала на одном дыхании Даша. - А…, - только и протянула Людмила. Гюльзада была одета в яркое, восточной расцветки платье, из-под подола виднелись шальвары, на шее висело золотое монисто, руки унизаны перстнями, на запястьях позванивали браслеты, подвязанный назад платок подчеркивал насурьмленные брови, соединенные на переносице, и прекрасные газельи глаза. В ожидании ответа на свое приветствие, женщина нерешительно топталась на месте. - Доброе утро, Гюльзада-ханум, - наконец-то сказала Даша. - Здрсте, ха-а-нум, - пролепетала в смущении Люська. Жар-птица сделала несколько шагов вперед и остановилась. Она оказалась в огромной коммунальной кухне, по периметру которой стояли двадцать разномастных столов и столиков, холодильников и холодильничков, шкафов и «шкапчиков», с газовыми плитами и электроплитами, с трехногими и четвероногими табуретками, с расписными разделочными досками и досточками, чайниками, самоварами, кастрюлями, плошками, тарелками… Даша едва успела ее подхватить. - Что, голова кругом пошла? Не помните, где Егора Борисыча стол находится? – с участием спросила Дарья побледневшую женщину. - Да, … я плов хочу приготовить, рис перебрать надо, - приходя в себя, сказала Гюльзада. - Присаживайтесь к нашему столу, чай попейте, с нами поболтайте, а стол Борисыча вот тот, что в дальнем углу. Мы с Людмилой, моей подружкой – ой, познакомьтесь, пожалуйста! – поможем вам и рис перебрать, - говорила Даша, подводя ее к выдвинутой Люсей табуретке. Обе девушки спешно и споро впихнули вещи обратно в пакет, поставили еще одну чашку и налили чай гостье. Она отхлебнула, попробовала на вкус и деловито сказала: - Дайте-ка я заварю вам по- настоящему чай. Где у тебя заварка, Даша? И еще кипяток нужен. Дарья мгновенно открыла створки навесного шкафа и достала пачку чая, бросилась ставить чайник на плиту, но Гюльзада остановила ее. - Вылей воду и поставь свежей, кипяток должен быть «живой», если дважды вскипятишь воду, такая вода считается на Востоке «мертвой» и чай заваривать нельзя. - Ой, как интересно, - защебетала Люда, - а чай вы завариваете тоже по особому? - Да, прежде всего надо заварочный чайник обдать кипятком изнутри, потом заварку положить и залить кипятком, дать постоять чуть-чуть, отлить в пиалу или в кружку немного заварки, влить обратно в чайничек и так сделать три раза, то есть «поженить» чай, - рассказывая, Жар-птица одновременно колдовала над чаем, аромат которого постепенно заполнял кухню. Наконец, все угомонились и мирно стали отхлебывать чай, закусывая бутербродами. - Такое ощущение, что я вас, девочки, прервала в момент важного разговора, вы уж простите меня, - проговорила Гюльзада. - Да нет, мы просто болтали о разных разностях, - успокоила ее Люська. - Впрочем, Гюльзада-ханум, мы в самом деле обсуждали кое-какие, м-м, бабские дела, - с укором взглянула на подругу Даша. - Бабские, женские дела…, - почти пропела ханум, - я тоже на эти темы хочу поговорить, постойте, сейчас свою секретную книгу принесу, а затем вас спрошу про то, что меня заботит. Тут Гюльзада резво выбежала из кухни и через некоторое время вернулась с объемной книгой, тщательно обернутой газетой «Правда», и будничным голосом сказала: - С тех пор как я познакомилась со своим гинекологом, я много думала, в чем же разница между обрезанными и необрезанными мужчинами, и насколько они разные в постели. Брызги чая с крошками от бутерброда разлетелись в разные стороны от поперхнувшейся и закашлявшейся Люськи, мнгновенно побагровевшей от такого неожиданного вопроса, что исходил от восточной женщины. В тот же момент, Даша, с грохотом опрокинув свою чашку с горячим чаем со стола на оголившиеся колени, в распахнувшемся халатике, громко охнула, и быстро-быстро стала растирать ошпаренные места. Опешив от неожиданной реакции девушек, Гюльзада переводила взгляд с одной на другую и не знала, как реагировать на происшедшее. Наконец, Даша, справившись с конфузом и все еще трогая покрасневшие колени, спросила: - Что вы имели в виду? - Ну, разницу… Я в этой книге кое-какие факты прочитала, но... У нас говорят, русские девушки до свадьбы живут, поэтому я и спросила, может, опыта у вас хватает ответить на мой вопрос. - Это уж слишком! Наши девушки разные, у каждой по -своему судьба складывается, не надо под одну гребенку нас всех чесать! – с негодованием вставила Люська. - Я ж обидеть никого не хотела, - пробормотала Жар-птица. - Я и Людмила, мы по любви со своими встречаемся, у меня мой Алеша – первый, и у нее, - Даша кивнула на подругу, - Махмуд первый и… - Е-дин-ствен-ный, - закончила за нее Люська. - Так что мы… сравнительный анализ не сможем для вас провести, - добавила Даша. - Что ж сравнивать-то, хочешь узнать – сама попробуй, - словно гром с неба прозвучал голос Изольды Вениаминовны, чудом очутившейся на кухне. Она сверлила Гюльзаду-ханум многоопытным взглядом. В голове у Даши пронеслось: «Кошмар какой-то, теперь вся коммуналка будет знать этот разговор, на всю жизнь вопросов хватит. Боже праведный, как же я ее шлепанцы не услышала?» Гюльзада покраснела до корней волос, как человек, которого застукали обнаженным перед толпой народа. Люська внезапно ретировалась в туалет. Спотыкаясь, буквально влетела в уборную и с размаху захлопнула дверь. Она задыхалась от переполнявших ее эмоций и новизны впечатлений. Туалет коммуналки напоминал выставку из времен авангардного искусства. Двадцать седушек развешаны по всем стенам на гвоздях разного калибра. Одни обшиты остатками ватных или солдатских одеял, другие – стандартно-сиротливые на вид, третьи с облупившейся старой краской. «Блин, какой же из них Дашкин, деревянный или пластмассовый, нет, по-моему, они не покупали новый, значит, должен быть… Ага, нашла». Но седунок ей не понадобился, приступ тошноты вывернул ее наизнанку. «Боже, хоть бы это было от несуразных разговоров за чаепитием, а не токсикоз», - мелькнула мысль. В дверь нетерпеливо постучали раз, другой, Люська справилась с очередным приступом рвоты и спешно рванула дверь. Она столкнулась с очередной жертвой утреннего позыва физиологии и с ужасом обнаружила, что очередь к туалету вилась на полкоридора, параллельно с вереницей к ванной. На дверях ванной кнопками было приколото расписание умываний по десять минут на каждого жильца коммуналки и семейных банных дней. «Хорошо, что у нас с матерью своя хоть и однокомнатная, но отдельная квартира» - подумалось Люське. В это время в кухне страшным шепотом и с озаренными озорством глазами, Изольда повествовала о былых подвигах. «День сюрпризов и откровений» ознаменовался выплеском воспоминаний Вениаминовны, которые повергли слушающих в полное изумление. Изольда поведала: - В сорок пятом я оставалась фронтовой женой нашего полковника, он меня любил, но я понимала, что мой «суженый-ряженый» не мною повязанный, все равно уедет к своей семье, к жене и двум детям. В тот день, когда он уезжал, я поклялась себе - больше никаких мужчин мне не надо. Но, прохаживаясь по Берлину, набрела на пивной бар и зашла. Я ведь переводчицей была на фронте, тремя иностранными языками владею: французским, немецким и английским. Так что...работы мне всегда хватало. Сижу в баре, потягиваю пиво, вдруг заваливают американские солдаты, как уж они на нашу сторону попали, не могу гадать – не знаю, а между ними черный, симпатичный такой, мне-то было внове живьем таких видеть, и... непонятно с какого беса я ему подмигнула, вскоре он ко мне подсел, разговорились, парень счастлив был поболтать на английском. Ночь я с ним провела. Полковник мой в постели, что тигр был, любовью занимался каждый раз как в последний, да и понятно: на фронте никогда не знали, живы ли будем к рассвету, а этот – словно… пума. Сравнивать даже нельзя. Сама себе удивлялась, что оба для меня дороги стали… Своего греха после этой ночной авантюры потом столько лет не могла забыть. Взяли меня на следующий же вечер, «поисповедывали» с пристрастием и по этапу в лагерь сослали. Через девять месяцев в лазарете я черного ребеночка родила, да мне его только показали и сразу унесли, больше я его не видела, хоть и упрашивала. Сказали, - от народного позора меня спасли. После лагерей я попыталась его найти, но без толку. А не так давно услышала, что негритяток, рожденных в Союзе, частенько в специальные интернаты определяли, учили их, воспитывали, затем в спецучреждения отправляли, на агентов готовили. Может… он где-нибудь сейчас и работает… Переведя дух, Изольда продолжила: - Солдатик тот, американский, был на редкость ласковый и внимательный, после всех объятий - спасибо сказал, предлагал с ним уехать, но я не согласилась… Вот так, пока не попробуешь – не узнаешь, это я тебе, Гюльзада, точно говорю. Даша сидела с открытым ртом, не стесняясь. В голове все перепуталось, в конце концов ее отношение ко всему услышанному оформилось в ясную мысль: «Врет, старая! На ходу такое насочиняла, - уму непостижимо, или взаправду это с ней произошло? Нет, врет, я в книжках о таком не читала и ни разу не слышала. Ей, наверное, двести восемьдесят лет в обед стукнет, а туда же с любовными приключениями… Но Гюльзада – узбечка, воспитанная по восточным законам, и вдруг ищет ответ на такой странный вопрос?! Впрочем, о таких откровениях все мы будем молчать, как рыбы...» Пытаясь перевести разговор в другую плоскость, она обратилась к совершенно смущенной Гюльзаде: - А вы когда замуж вышли? - Замуж…, я… в тринадцать лет меня выдали, - пробормотала Гюльзада-ханум. - В тринадцать? Так рано? – вскричала Изольда. - Может, у них в Узбекистане так по законам положено, - веско сказала Люська, уже успевшая незаметно присоединиться к компании. С затаенной тоской, еле-еле ощутимой в певучем голосе, Гюльзада начала рассказывать: «В моей семье было шесть сестер и два брата. У родителей - большой дом и огромный фруктовый сад, в который я любила убегать по весне и собирать опавшие цветы с деревьев и на земле складывать из них узоры, а еще наблюдать, как персики наливались соком и поспевал виноград. Я только закончила начальную школу, когда отец решил, что я должна помогать по дому, потому как настоящей женщине-узбечке образование ни к чему. Я и сама знала, - хороший калым дают только за чистых девушек, то есть непорочных и неизвращенных никакими знаниями. Те девушки, которые стремились идти в ногу со временем, заканчивали школы, уезжали в другие города, поступали в институты, но они понимали – за богатого узбека им замуж не выйти, хорошего калыма их отцам не видать. Столько драм и трагедий случалось! Если родственники или знакомые успевали девушку поймать, то после ее запирали на долгое время и заставляли тяжело работать. Может, не везде так было. Но когда мне исполнилось двенадцать с половиной лет, отец нашел мне будущего мужа и уже успел сговориться с его родителями. Приговаривал, что я буду богата и замужем за ученым человеком. Свадьбу назначили через полгода. Вся семья готовилась к свадьбе, приданное собирали в три огромных сундука. В последнюю ночь перед свадьбой в комнатах развешивали ковры, мои новые платья, стопками укладывали одеяла, подушки. Посуду красиво выложили на отдельном столе, вместе с хрусталем. В шкатулке аккуратно разложили золотые кольца, браслеты, серьги, цепочки… До рассвета я не спала. С самого утра по всей округе распространялся запах свежевыпеченных лепешек и плова. Я чувствовала себя резиновой куклой, на которую одевали свадебную одежду, сурьмили брови… От женщин я слышала, что мое приданное понравилось. Наконец, меня повели в комнату, в которой лежала груда одеял и корпешек. За занавеской подавали чай старейшинам и до моего слуха доносились их неспешные разговоры, слабый старческий смех. Я дрожала от страха, еле сдерживая слезы. Внезапно, будто вихрь пронесся по комнате. Занавеси всколыхнулись, в просвете мелькнули седобородые лица и чей-то беззубый, смеющийся рот. В то же мгновение передо мной оказался симпатичный мужчина с улыбающимися глазами и четкой нитью черных усов. И я почувствовала, как барахтаюсь на одеялах и упорно пинаю его ичигами. Кто-то из стариков постоянно спрашивал: «Ну, что? Все нормально? Исполнил ли молодой муж свой долг, или еще нет?!» Я борюсь изо всех сил, но... он сильнее. Ощущение присутствия других мужчин было осязаемо настолько, что казалось, они окружают меня со всех сторон: руку протяни и коснешься... Прошло несколько минут. И всё... дело сделано... Он ласково потрепал меня по волосам, объявил своей женой, вырвал простыню из-под меня и с торжествующим криком вышел к старикам. - Ужас какой-то! – возмущенно вскрикнула Люська. – Что за средневековые обычаи!? Ни знакомства тебе, ни романтической любви… От всех этих утренних рассказов у нее зашумело в голове. - Ну какая романтика? Я его даже не разглядела толком… В кухне повисло молчание, то удивительное «женское молчание», в котором и сочувствие, и понимание, и благодарность всем святым, что это не с ними произошло, а с ней, с той, другой… с Жар-птицей. Наконец, Изольда спросила: - А что было потом? - Три дня гуляло все село… Через девять месяцев я родила первого сына… Муж мой оказался строгим, ослушаться я его не смела… Вот так и живу… Неожиданно для всех раздался голос медсестры Петуховой. Раиса Владимировна забежала на кухню перед уходом в психиатричку, где она работала, захватить пару бутербродов на обед и, увидев нахмуренные лица женщин, спросила: - Вы чего ж такие грустные с утра? О чем диспуты? - Да знаешь, Раечка, с утра байки страшные друг дружке рассказываем, - с усмешкой ответила Изольда Вениаминовна. - С утра надо пионерскую зорьку слушать и песни петь, чтоб легче жилось. С добрым утром, советские труженицы, студентки и пенсионерки! – рассмеялась Петухова. В этот момент Люська покачнулась и грохнулась с табуретки на пол. Раечка Петухова бросилась к ней. В неудобной позе Люська распласталась на полу. На ее бледном лице резко проступили круги под глазами. - Обморок! Дайте холодной воды. Даша, беги за нашатырем, бутылочка стоит в тумбочке на первой полке, там, у входной двери. Быстрее! Петухова хлопотала возле девушки, брызгала в лицо водой, затем начала проверять пульс. Дарья прибежала с пузырьком и куском ваты. Кухня наполнилась запахом нашатырного спирта. Наконец, Люська очнулась. - Тихо, тихо… полежи чуть-чуть. Сейчас мы тебя поднимем и положим. Даша, у тебя дома есть кто? – спросила Раиса Владимировна соседку. - Нет, все на даче. - Тогда, давай, в вашу комнату ее отведем. Вдвоем они осторожно приподняли Люську, сняли с нее туфли и медленно потащили из кухни по длинному коридору в комнату Белоцерковских. Изольда и Гюльзада молча, со страхом в глазах, наблюдали за происходящим. На Дашином диванчике лежала Люська. По ее щекам текли слезы. Внезапно она скорчилась от приступа боли, потом еще раз и еще раз, заскрипела зубами… Петухова увидела, как красная струйка потекла между Люськиных ног. - Я так и думала, - констатировала Раиса Владимировна. - Что? Что? – повторяла испуганная Даша. - Даша, она беременна, я по пульсу определила еще на кухне, но, похоже, у нее выкидыш. Ну-ка отойди, и не мешай… Медсестра Петухова крепко сжала руку Люськи, сосредоточилась и глубоко задышала. А у Даши дыханье сперло, ей показалось, что волосы на голове у нее зашевелились, пространство вокруг стало сворачиваться и глаза Петуховой загорелись огнем. Прошло несколько минут, Люська успокоилась, перестала стонать. Петухова со вздохом сказала: - Все будет в порядке, вызывай Скорую Помощь, да никому не говори, что с ней. Это ее личное дело. Молчи… - Конечно, конечно, Раиса Владимировна, спасибо, спасибо, за понимание… я не скажу, только ее Махмуду, наверное, позвонить надо. Как вы думаете? - Людочка сама решит, - твердо сказала Раиса Владимировна. - А соседкам как сказать? Все равно спрашивать будут. - Я сама скажу, что у девушки сердечная недостаточность, и всё… Как считаешь, поверят мне? - Да что вы, Раиса Владимировна, ваше слово никто под сомнение не поставит. - Значит, договорились. Ну, иди звони. А я еще здесь посижу. Даша вернулась в комнату и тоже присела на стул в ожидании неотложки. - Кстати, Дашенька, я у тебя книгу хотела попросить, «Мифы Древней Греции», моему младшему для школы надо. Может, у вас в библиотеке есть? – спросила Петухова. - Да, да, папа мне на день рождения как раз подарил, вон на полке стоит, - Даша поднялась, сняла книгу и протянула Раисе Владимировне. - Спасибо, Даша… Больше сидеть не могу, надо на дежурство, уже опаздываю. Ты не беспокойся, с ней все будет нормально. Видишь, щечки порозовели. - Спасибо вам, - шепотом сказала Люська. - Береги себя, девочка. Все в жизни сладится. С тем Петухова и вышла из комнаты. - Ой, Дашенька, что же будет, что будет? – сглатывая слезы, шептала Люська. - Все хорошо будет, верь мне, все будет хорошо… - Знаешь, а соседка твоя, словно знахарка, сделала что-то, - будто силы в меня влила, и боль сразу прошла, и на душе легче стало. - Она может… Говорят, она разные тайные методы знает, диагнозы может ставить по пульсу и по зрачкам, - отвечала Даша. - Надо же, ушла с книжкой мифов, как ни в чем не бывало. Мистика какая-то. От ее руки такой мощный жар шел, просто невероятно…
Лента воспоминаний Людмилы Аркадьевны остановилась на стоп-кадре, в котором она увидела себя, лежащую на больничной койке, и Махмуда, целующего ее руки: - Я люблю тебя, люблю, и у меня будет сын. Знаешь, давай его назовем Ильей. Согласна? - Согласна. А если… девочка? - Сын будет. Я знаю. Странно, подумала Людмила Аркадьевна, но жизнь развернулась так, что Петухова никогда нашего с Махмудом сына и не видела, только слышала о моем замужестве, о рождении Ильи и переезде нашей семьи в Москву... И с Дашей пути-дороги разошлись, много-много лет о ней ничего не слышала. Надо будет Гюльзаде-ханум в Питер позвонить, может, та знает что-нибудь о Дарье. Невероятно, но лучшей подруги юности в моей жизни как будто и не было, а вот Жар-птица осталась. Иногда встречаемся, перезваниваемся… |
