|
|
|
Часть вторая. КОЛОМУН- ТРАВА. (Цикл лирической публицистики)
Страница 9 из 12 [ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] ПТИЦЫ В КОЛЫБЕЛЯХ Несколько лет назад мы вновь побывали в родных краях и в Алма-Ате гостили у нашего друга-орнитолога, что живет прямо в ботаническом саду. Чудный выдался отпуск! Как раз было время, когда птицы строят гнезда. И тут в самых неожиданных местах появляются птичьи колыбели, полные чириканья, щебета, деловитой возни. Мой Егор рассказывал, как в детстве вместе с мальчишками, да еще с братом, отправлялись «зорить» гнезда и уносили яички и птенцов, за что им здорово-таки попадало от отца, любителя и защитника всего живого. И сейчас мы тоже ходили «на охоту за гнездами», но совсем иную – чтобы подсмотреть, если удастся, как он там живет, этот забавный птичий мирок. Попытаемся рассказать об увиденном… Крапивник. – Странное маленькое существо. Энергия у него – на удивление. Если поет, так даже задыхается от усердия. Если строит гнездо, то не одно, а уж чуть не дюжину: пусть подружка выбирает, какое ей по душе. В семейной жизни, крапивник, хотя и себялюбив, но великодушен. Что касается потомства, то детвора особого интереса у него не вызывает. Но зато – какой выдумщик по части постройки! Гнездо располагает в самых неожиданных местах. То в покинутом ласточкином гнезде. То под седлом старого велосипеда. А то в рукаве рваного ватника, забытого в допотопной садовой тачке. И даже в косичке сухого лука, подвешенного на веранде. Если понаблюдать за жизнью семейства, которое живет в таких необыкновенных местах, заметишь, что корм детям с лихорадочной активностью притаскивает только мамаша. Чуть не каждые три минуты птенцы получают корм и передается он прямо из клюва в клюв. Затем – маленькая передышка, не более четверти часа. Папаша-крапивник о хлебе насущном для потомства вовсе не думает. Однако, мы видели как-то интересный случай. Отец птичьего семейства вдруг ухватил ночную бабочку, очень большую, оторвал ей крылья и понес птенцам. И малыши легко с ней справились, - малюсенькие птенцы с большущей бабочкой! Наш друг говорит, что шестеро птенцов крапивника могут за время «детства» поглотить десять тысяч насекомых или столько же личинок… Пеночка садовая. – В июне мы познакомились с садовой пеночкой. Такое ласковое имя ей очень подходит. Она легонькая, изящная, красивого зеленоватого цвета. Это особая разновидность пеночки, она умеет посвистывать, и ее нежная песенка «дюи-дюи-дюи» гораздо мелодичнее, чем у пеночек других разновидностей. Если порыться в сухих листьях и мхе, можно найти встроенный в этот плотный ковер маленький шарик из мха и стебельков, с крошечной, едва заметной дырочкой. Пеночка не очень пуглива. Она нередко позволяла нам полюбоваться собой. И мы видели, как она грациозно опускается с ветки на ветку к своему гнезду, осторожно проникает в него через малюсенькое отверстие и принимается за дело: пестует птенцов. Однако, кормом снабжает семейство отец. И, конечно, обнаруживает чисто мужскую беспечность. А мамаша – женскую сообразительность и бережливость. Мы видели, как отец притащил большую личинку и протянул ее птенцу. Конечно, это его любимец. Тот жадно ухватил отцовский подарок, но кусок оказался ему «не по клюву» и проглотить он его не смог. Тогда мать вытащила угощение, застрявшее у лакомки, прямо из горла, и, разделив на несколько порций, раздала всем птенцам по кусочку. Наверное, такие промахи отец совершал нередко. потому что наш друг рассказал, что папаша сперва передавал корм матери из клюва в клюв, а она потом занималась дележкой – «собственноклювно». Обычно отец приносит зеленых и розовых гусениц, или двухкрылых насекомых, которых мамаша-пеночка тут же тщательно делит на порции. Птенцы растут очень быстро. Через десяток дней, обросшие перьями и страшно любопытные, малыши вылетают из своей колыбели вместе с родителями, которые направляют их в первые полеты… Малиновка серая. – В колючем кустарнике, порослях крапивы в сухих травах притаилось гнездо серенькой малиновки. Больше всего она любит непролазно разросшиеся травы. Появляется изредка, пропоет свою тихую, короткую песенку, и опять спрячется. Ее гнездо построено из травинок. Сотканы травинки кое-как, зато снаружи гнездо украшено нарядными пучками ворсинок или куколками бабочек. Гнездо расположено очень низко – где-то не выше полуметра от земли, но замаскировано вполне надежно. Малиновка – нежная и преданная мать, убежденная домоседка. Не любит далеко летать за кормом и выискивает его поближе к гнезду. В хозяйстве ей охотно помогает отец семейства и наравне с ней заботится о корме. И вообще, поглядишь на них, - такая домовитая и трудолюбивая пара: то таскают в гнездо завтраки и обеды для малышни, то устраивают генеральные уборки, то уносят подальше от гнезда нечистоты. А малыши у них на редкость подвижные и смышленые. Они быстрее, чем другие птенцы, выучиваются летать – чуть не в двухнедельном возрасте. Едва обросши перьями, и еще почти бесхвостые, во всю машут крыльями и делают вылазки в большой мир. От врагов увертываются очень ловко и чуть ли не с колыбели владеют искусством маскировки… Соловей. – Соловьиное гнездо найти нелегко. Да и самого соловья еле отличишь среди веток, в его скромном одеянии цвета павших листьев со слабым рыжеватым оттенком, - он почти незаметен. И гнезда свои соловьи строят среди опавших листьев, под колючими кустарниками, под низко опущенными ветвями деревьев, в травах. Самочка усердно высиживает птенцов, почти не показывается, и увидеть нам ее никогда не удавалось, хотя в Алма-Атинском ботаническом саду соловьев множество, и мы усердно пытались «подсмотреть» за их частной жизнью. И все же нам удалось понаблюдать за жизнью одного соловьиного семейства. Впрочем – «повахтенно», вместе с нашим другом-орнитологом, коренным жителем ботанического сада. И вот что мы увидели. Как только соловьята вылупились из яйца, сладкоголосый отец тут же прекратил концерты, которыми явно пытался развлечь свою подругу, безвылазно сидевшую в гнезде, и усердно приступил к обязанностям кормильца. Как и юные отпрыски малиновки, соловьята рано вылетели из колыбели. Пять маленьких пушистых шариков отправились в полет сперва под присмотром родителей, потом начали совершать самостоятельные вылазки. Однако заботливые родители еще долго кормили их, хотя птенцы уже вполне могли справиться сами, потому что превосходно летали без родительских напутствий. Наш друг рассказал нам, что соловьи в южных краях, - в частности, соловьи из Алма-Атинского ботанического сада, - с истинно южным темпераментом спешат вывести новое потомство после недолгой очередной серии концертов, исполненных с не меньшим пылом, чем весной, так что «весенние» соловьята просто-таки вынуждены рано покидать родительское гнездо – чувствуют себя явно лишними! В заключение нашего маленького турне по птичьим колыбелям, пришли к выводу: в отличие от человечьих мамаш, напевающих своим младенцам «спи, дитя мое, усни», птичьи мамаши поют своим совсем иную песню: «ешь, дитя мое, ешь, ешь без передышки!!!» ДЯТЕЛ-БАРАБАНЩИК Ранним весенним утром в выходной день мы отправились в наш кемеровский сосновый бор. В старом бору – страшный писк. Это сигнализируют птенцы дятла. Если идти по звуку, придешь к дереву, расколотому молнией. В дупле сраженного дерева довольно высоко от земли – круглая дыра. А под деревом валяются щепочки. Значит, здесь поработал дятел. В трухлявом дереве выдолбил дыру и устроил в нем гнездо. Мы осторожно постукиваем ладонью по стволу – из дыры слышится свист и шипение. Будто хором шипят гадюки. Позади нас слышится предостерегающее «птэк! птэк!» Это дятел-родитель почувствовал чужаков. Летит к своим малышам, а сам по дороге предупреждает: идите-ка отсюда, по-хорошему прошу!. И вот он появляется, папаша-дятел, который, оказывается, непрестанно следил за нами с соседнего дерева. На лету он что-то озабоченно бормочет. Летит неуклюже, скорее, можно сказать, - не летит, а совершает «перепрыжки». Но до своего гнезда добрался. Уселся на веточки и в полной неподвижности выжидает. Мы отлично видим его рыжевато-розовую шапочку, которая сверкает на солнце, нежно-розовую подкладку под хвостовыми перьями и красивую снежно-белую с черной росписью спинку. Наконец, он решил забраться в гнездо. Там его встречает отчаянный писк. В этой деревянной коробочке такой резонанс, что она вся гудит от домашнего концерта. Мы притаились и наблюдаем. Родители-дятлы успокоились. Без устали снуют от гнезда в гущу и обратно, и корм подают своим птенцам прямо по часам, через каждые полчаса, - мы засекли. За один полет набирает в клюв столько корма, чтобы сразу на всех хватало и не летать бы попусту за каждым кусочком! Похоже, меню довольно однообразное. Видно, здесь ценят количество – гурманство не в почете. Побольше муравьев, да одна-две гусеницы. Вот и все. Несложная пища идет птенцам впрок. Мы пришли сюда дней через десять, но гнездо опустело. Малыши, видно, научились летать и покинули своих родителей. Общий любимец. – А теперь - про дятла-пулеметчика. Мы просто-таки влюбились в одного черного дятла. Он большущий, почти с ворону, и притом настоящий франт. У него черные перья и ярко-красная шапочка. А его подруга довольствуется скромным красным пятнышком на затылке. Наш друг-орнитолог рассказывал нам, что черный дятел больше всего любит гористые местности и хвойные леса, а сейчас все чаще стал спускаться в равнины. Здесь тоже хвойных лесов хватает, так что черный дятел в наших краях вполне на месте. «Свадьбы» дятлы устраивают после поры ухаживаний. Мы сами слышали, как поет влюбленный дятел – мастер попеть. Для своей подружки он исполняет довольно-таки благозвучные сольные номера, только побольше свистит, чем другие дятлы. А как он выражает свои чувства пулеметными очередями, которые выстукивает клювом по стволу! Мы так и назвали эти рулады – «пулеметные очереди». Слышно их чуть не за километр. Мы принялись считать – за две-три секунды черный дятел умудрился 43 раза стукнуть по стволу, как по барабану. После свадебных праздников наступают будни. Вот теперь-то дятел принялся выдалбливать гнездо. Мы подсчитали – он без устали дней десять долбил и долбил ствол, пока не выдолбил дыру чуть не в полметра. Наконец, в этой своеобразной «норке» появилось четыре яйца. Через десяток дней в гнезде запищали малыши. Через три недели они уже выглядывали в окошко гнезда. Поджидали родителей и пронзительно требовали корма. Примерно к концу месяца они улетели из гнезда навсегда. Однако, мы видели, как в последующие месяц-два папаша-дятел еще наблюдал за ними издалека, а потом, похоже, дружная семья окончательно распалась. Как и все дятлы, наш черный франт долбил деревья, пораженные грибком, и сухие пни. Мы видели, как он добывал оттуда личинок и насекомых. Извлекал «лакомые блюда» из самых потаенных уголков. Не пренебрегал муравьями, которых кропотливо выклевывал на земле, точно также как пестрый дятел, - по словам нашего друга. Похоже, растительная пища его не прельщает, но он явно не брезгует хвойными семенами, а однажды мы видели, как он жадно клевал вишни, которые мы подкинули под его дерево. Наш друг-орнитолог утверждает, что черный дятел – общий любимец и что у него нет врагов. Если не считать ястреба и, увы, человека, который истребляет его «просто так», между делом. И вместе мы решили, с великой горечью, что уничтожение птиц, а тем более такого красавца-великана, как черный дятел, - «забава» преступная, дикая, недостойная порядочного человека, и в пору разве что «мутантам», бездумно вступающим в новое тысячелетие, не избыв грехов прежнего… Позорное родство. – У такого красавца и умницы, как наш знакомец - черный дятел, отыскалась неблаговидная родня. Многое о неправедной птице рассказал нам наш друг, но мы и сами, гостя у него в Алма-Ате, были свидетелями недостойной жизни птичьих хулиганов. По соседству с парочкой голубых синичек в сухом пне устроились горихвостки и уютно оборудовали свое жилище. Здесь они останавливались не первый год, возвращаясь из зимних странствий. В гнезде было полно мха, конского волоса, стебельков – и вскоре после возвращения жильцов здесь уже тоненько попискивали птенцы. Вообще-то мы с нетерпением ожидали именно этого события. Но однажды увидели – под гнездом горихвосток валяется какой-то мусор. На следующий день здесь появились мох, конский волос, стебельки и другие предметы «обстановки» из гнезда горихвостов. Что же произошло? Наш друг предложил обождать, когда хозяев не будет дома, и послать Юрку, который неизменно нас сопровождал в наших прогулках, тихонько приподнять покрышку гнезда. Оказалось, внутри совсем пусто. Теперь в «интерьере» никаких излишеств. На голом дне лежали яйца каких-то новых жильцов, которые тоже куда-то отлучились. Выходит, наших знакомых горихвосток кто-то выселил? Наш друг это выселение видел и утверждает, что это было недостойное зрелище. Кстати, человеку нечасто удается увидеть подобную акцию, но нашему другу повезло – он видел. Итак, захватчик не стеснялся и всячески это подчеркивал, Ему понравилось изящное гнездышко, он его облюбовал, он намерен здесь жить, да еще и злится, что приходится заниматься хлопотным делом – выселять законных жильцов. Это ж сколько сил требуется! Сколько выбросить ненужного хлама! А тут еще выселенные жильцы взывают к справедливости. Оскорбленные горихвостки робко пытались усовестить захватчиков, но, конечно – тщетно. Наш друг говорил, что отнюдь не все птицы ведут себя так деликатно в таких обстоятельствах, и что он даже удивился благовоспитанности выселенных птах. Вот черные синицы-угольщицы, по его словам, если только спохватятся вовремя, задают нахалам добрую взбучку и отвоевывают свое жилище и свое добро. И что тогда делается! Во время потасовки захватчик орет, бранится и еще возмущается наглостью законных хозяев, которые смеют отстаивать свое гнездо. «Наверное, - смеется наш друг, - нахал считает их презренными и мелочными стяжателями и всячески пытается покарать их за собственнические ухватки!» - А бывает, что выселение проходит мирно? – спросили мы. - Ну, если выселение и происходит без особого скандала, думаете, захватчик доволен? – усмехается наш друг, - как бы не так! Не та птица! Он злобно швыряет из гнезда любовно уложенные веточки и стебельки, и ругается. Выкидывает даже яички выселенных жертв и опять же возмущается: это его гнездо! вот так и знайте – его! И думаете, он торжествует победу? Ничуть. Он уже обследует соседнюю дырку в стволе. А, может она еще удобнее? И если удобнее, - начнет все сначала. И учинит новый погром. А пока что нахально тюкает клювом и расширяет по своим размерам вход в чужое жилище. Дело сделано. Новые жильцы-наглецы довольны. Но кто же этот лихой захватчик, не догадались? Послушайте дальше, - рассказывает наш друг-орнитолог. О наглецах и трусишках. – Эта пара никогда не смолкает. Они переговариваются без устали, громко, пронзительно и нагло твердят: «квин-квин-квин». Они раздражают окрестных птиц, привыкших к мелодичному щебету прежних соседей. Наконец, соседки синички не выдерживают и предъявляют претензии бесцеремонным жильцам. Начинается объяснение. Нарушители покоя ворчат и бранятся, но все-таки умолкают. Однако – ненадолго. Все это – о вертишейках, ближайших родственниках дятла. При такой хваткости можно подумать, что вертишейка – птица смелая и даже отчаянная. Ничуть не бывало! Пожиратели муравьев, вертишейки, одетые в скромные коричневато-серые перья, замечательны разве что своим скандальным поведением. А так – они пугливы, подозрительны и весьма осторожны. И неудивительно. Если уж кто решил завести восемь или даже одиннадцать яичек, - будешь осторожным! Завоеванное гнездо требует постоянного надзора, в лесу насильников хватает». Так что, пока не трогают, сиди–помалкивай, и – глаза в оба! Человек – тоже соседство ненадежное. Кто их знает, человеков? Ага, кажется кто-то идет? Самец столбенеет и повисает головой вниз. Теперь его уж вовсе не отличишь от древесной коричневато-серой коры, под цвет перьев. А мамаша-вертишейка? В гнезде пищат «квин-квинята». – «Что? Кто осмелился подойти к гнезду? Вот я вас!» – мамаша вся изгибается и вытягивает шею. Недаром ее зовут вертишейкой. Папаша же вот-вот кинется на смельчака, нарушителя покоя. Но это только кажется, он – прежде всего пуглив и осторожен. Шипит, конечно, во всю мощь, полузакрыв глаза и взъерошив перья на голове – но и только. Наш друг говорит, что такой «змеиный парад» впечатляет даже закоренелых браконьеров. В начале июня, примерно через полмесяца после кладки (7-12 яиц) в гнезде появляются «квин-квинята» с отменным аппетитом, который родители утоляют нехитрой пищей – муравьями. Малята сразу учатся шипеть, точно как родители. Они шипят и пищат, пока у гнезда не покажется кто-нибудь из «взрослых». У родителей клюв постоянно набит муравьиными личинками, так что даже по бокам торчат. Малыши широко разевают клювы: вкусно! дайте еще! В конце июня из гнезда вылетает новое поколение будущих пернатых скандалистов. Сперва они перелетают с дерева на дерево и отдыхают на облюбованной ветке. Потом приучаются к длительным полетам. Вертишейки не любят жить скопом. К чему привлекать внимание? Потому, едва научившись летать, отправляются кто куда, и живут себе припеваючи, пока можно добывать муравьев. Но при первых холодах внезапно снимаются и отправляются в теплые края до лучших времен. Летают довольно неуклюже, но – было бы желание! Наш аульный дед Жумахан, когда мы ему рассказали о вертишейках, с неодобрением покачал головой и назвал их птицами «без корня» и «без царя в голове», так что мы к ним уж вовсе не возымели никакой симпатии… ДНЕВНИК ОДНОЙ СТРОЙКИ Как-то весной мы гостили у нашего Алма-Атинского друга, он собирался в командировку и, попросив нас «побыть на хозяйстве», перед отъездом спросил: - Вы знакомы с длиннохвостой синицей? Очень милая птичка. Такая потешная – этакий шарик из перьев, к которому приделан длинный хвост, будто вовсе от другой птицы. Им-то она и отличается от других видов синиц, хотя, в остальном, совершенно похожа на одноплеменниц. Те же у нее акробатические способности, тот же архитектурный талант, и та же удачливость в охоте на мошкару. Но хвост у нее действительно выдающийся. Вы только обратите внимание – в полете она похожа на стрелу, перелетающую с дерева на дерево. А затем последовал рассказ о жизни и привычках синицы. Оказывается, она одна из первых строит убежище для будущего семейства, еще до появления весенних листьев – это, конечно, в теплом краю. Другие синицы строят гнезда в каком-нибудь углублении, на дереве или в стене, а вот длиннохвостка выбирает себе кустик поуютнее и в его ветвях сооружает этакий добротный шарик. Архитектурным мастерством она может соперничать хоть с кем, даже с певчим дроздом, или щеглом, а они ведь известные строители! Когда синица строит гнездо, она проявляет бешеную активность. Длиннохвостка вообще очень шумливая и непоседливая птица, и все эти качества с полной отдачей проявляет при сооружении гнезда. Веселая пара синичек суетится и хлопочет без устали с зари до сумерек. Но меньше чем за полмесяца все равно гнезда не построишь. - Впрочем, все сами увидите. Завтра мне ехать – так что понаблюдайте, не пожалеете! – попрощался с нами наш друг перед командировкой. … И вот, наконец, на облюбованном густолиственном дереве – впрочем, пока еще без листьев, - вот оно, гнездо, похожее на большое яйцо. А яйцо непростое, - оно будто соткано из мха, лишайника, растительных волоконцев, маленьких кусочков коры. Все это прочно переплетается каким-нибудь случайным конским волосом или паутинкой. Внутри – настоящая колыбель из нежнейших перышек, пуха, ворсинок и волосков. Дружная пара синичек работает споро, подзадоривая друг друга. Если осторожно, - понаблюдать за ними нетрудно. Лишь бы не вспугнуть маленьких строителей. Похоже, они нисколько не подозрительны. Может, оттого, что во время стройки им очень некогда. Если кто не видел это забавное зрелище, тому, может, интересно почитать небольшой дневник такой стройки, который мы после отъезда нашего друга принялись вести самым добросовестным образом. * * * Гнездо мы обнаружили в середине марта, когда оно было почти закончено. Прежнее гнездо на дереве почему-то оказалось покинутым и для нового синицы выбрали старый – престарый куст сирени. На данной стадии гнездо походило на колыбельку щегла. Чего в нем только не было – мох, растительные ворсинки, паутина, почечные чешуйки, сухие лепестки. * * * Эта милая семейка никогда не расстается друг с другом. За стройматериалами летают на пару, причем довольно далеко, иногда метров за двести. Возвращаются к гнезду и поднимают страшный шум. Громко пищат: «сисс-ссии-си-си… ссссрррр… ти-ти-тить». Увидели человека и возмущенно кричат: «тссррр… тсиррссирр… тррр», и еще яростно грозят: «тсик-сик-сик… тсиррруттт… трр». Если с полчаса понаблюдать за ними на расстоянии и, главное, никак не мешать, синички успокаиваются, привыкают к присутствию человека и спокойно занимаются своим делом. * * * Полеты совершаются по строго установленному маршруту. Синички педантично соблюдают остановки на одних и тех же деревьях, на одних и тех же ветках, и рисунок полета у них удивительно постоянный. Вот привычная ветка яблони, неподалеку от родного куста. Здесь первый наблюдательный пост. Отсюда обозреваются пройденный отрезок пути и предстоящий. Здесь усаживается только одна синичка, причем строго попеременно. Вторая в это время сидит на верхушке соседнего дерева и ждет. Как только дозорный устремился к гнезду, вторая синичка спешит к своему другу. Потом одна увлеченно занимается «тканьем», а вторая ждет своей очереди. Затем они сменяют друг друга. Иногда одна синичка работает, а вторая подает клювом ворсинки-волосинки. * * * В гнезде синички остаются каждый раз считанные секунды, а каждая отлучка длится с десяток минут – мы засекли. Когда эта парочка возвращается к гнезду, так и хочется сказать, «бегут со всех ног». Как-то что-то их, видно, напугало в пути и они отсутствовали чуть не час. Но так случилось только один раз. * * * 10 марта. 3 часа дня – работа в разгаре. Чтобы придать гнезду самый эстетичный вид, одна из длиннохвосток уселась в него и осторожненько вращается на месте, так что собственным телом придает жилищу нужную округлую форму – кстати, попутно расправляются волоконца и волоски – синичка тут же, по ходу дела, приглаживает их клювом. У второй синички к хвосту прилипла травинка – видно, это очень дефицитный стройматериал, потому что прилагаются неимоверные усилия, чтобы снять травинку с хвоста. Птичка вертится на месте, раздраженно подпрыгивает, сердится. Наконец, злополучная травинка отпала и вылетает из гнезда. Синичка тут же вскакивает, устремляется следом, ловко хватает ее на лету и победоносно несет «ткачу», который так увлекся работой, что даже не взглянул в сторону происшествия. Отрываться от работы нельзя – некогда. По всему видно, колыбелька должна получиться мягкая и удобная, строители всячески подгоняют ее к форме собственного тела, и, похоже, даже рассчитывают степень давления на стенки гнезда, чтобы они получились одинаковой толщины и равномерной закругленности. * * * 16 марта, 8 часов утра. Погода дождливая. Холодно. До 10 часов синички трудятся. Но вот подул холодный ветер и маленькие строители исчезают и больше не появляются. Оказывается, это молодая пара весьма практична. Маленькие клочки ваты, которые мы специально прицепили к веткам их наблюдательной вышки, сейчас же привлекли внимание, и синички быстренько утащили их в гнездо. Клочки побольше уносили на соседнее дерево и там разрывали на мелкие кусочки, чтобы удобнее было ткать. Вообще – удивительно педантичная парочка. Работает методично, по строгой программе. Материалы не просто притаскивают и сваливают в кучу, а всегда укладывают, что называется, «под рукой», так, чтобы можно было ткать круг за кругом, и толщина стенок получалась бы равномерной. 17 марта – Наблюдения начинаем в 2 часа дня. Пока нашей пары еще нет, можно поближе разглядеть их работу и даже измерить гнездо. Оказывается, с 14 марта стенки гнезда поднялись на целых два сантиметра. Гнездо похоже на маленькую чашу, изящно округлено, - прямо-таки безукоризненное полушарие. Дурная нынче весна. Сегодня опять холодно, ветер бесчинствует в деревьях, небо свинцово-серое. К трем часам дня даже падают мелкие снежинки. Синички уже принялись было за работу, но остановились в изумлении. Потом еще поработали немножко, неуверенно принесли несколько травинок, улетели, и вернулись только, когда небо совсем прояснилось. 18 марта. Очень холодный день, но маленькие строители с часок все-таки поработали и раза три притаскивали в гнездо новые находки. 20 марта. Небывало холодная весна! Для Алма-Аты – диво! Ночью термометр показывал минус два. Сильный ветер. Мелко снежит. Сегодня синички, наверное, совсем разочаруются в своих трудах и бросят неоконченную двухнедельную стройку. Весь день их нет и нет. 21 и 22 марта. Ну, слава богу, снова пошла работа! Гнездо все больше округляется. Теперь почти готово. 23 марта. Преждевременная радость – опять ужасная погода! Еще холоднее, чем в те дни. Мы прождали два часа, но синички так и не показались. 24 марта. Видно, стройка законсервирована. Может быть, временно, а может, и навсегда. 25 марта. Точно, работы прекращены. Синички так и не прилетали. Такая погода хоть кого расхолодит! По словам стариков, этот год побил все рекорды по холодам чуть не за сто лет. Через три недели наши длиннохвостки построили себе новое гнездо в развилке старого куста рябины. Вскоре семь маленьких «синьчат», чуть побольше боба каждый, терпеливо «высиживали очередь» к родительскому клюву. Родители – неутомимы. Они прямо-таки лихорадочно охотятся за мошкарой. А куда денешься! Прокормить нужно семь ртов, вернее, семь клювов! И аппетит у них – позавидуешь! Вернулся из командировки наш друг. Очень благодарил нас за дневник. Сказал, что пригодится не только ему, но и нам самим. - Вот увидите! Вы еще когда-нибудь будете его перечитывать и вспоминать о наших Алма-Атинских встречах и разговорах! Все так и получилось… НЕМНОГО ЭКЗОТИКИ Наш мир – что марево. Чудесную картинку Подъемлет лоно вод. И, зыблясь как туман, Чрез миг опять она падет в пучину В бездонный океан... Омар Хайям.
ИЗ ЛЕТОПИСИ ДЕТСТВА Если мы с сестрами в детстве и юности что-либо почитали и любили больше чем травы, деревья, зверей и птиц, так это цветные открытки с видами неведомых стран и толстые-претолстые Брэмовские тома «Истории животных» с цветными вкладками. По вечерам мы часами могли их листать, только нам всегда казалось, что о таких необыкновенных существах, как, например, лирохвостка, пингвин, или даже довольно привычный аист, а тем более о таких красотках как морские звезды, грешно говорить сухим языком науки. Читая о лирохвостках, обитающих в эвкалиптовых рощах Австралии, нам хотелось назвать их так, чтобы можно было представить со всей определенностью: речь идет именно об этой паре, а не лишь бы какой. Аиста мы сразу же прозвали почему-то Германном. Может быть, в волшебной книге Сельмы Лагерлофф о путешествии мальчика Нильса, а, может, где-нибудь у Андерсена или Гауфа – старых сказочников, встретили мы это имя. И вскоре, прочитав все, что удалось, об аисте, а также, наслушавшись неиссякаемых историй нашего отца, мы уже совершенно ясно видели перед собой гордую птицу, знали ее повадки, и огорчения, постигшие ее в течение долголетней жизни. Мы закрывали глаза и шептались, толкая друг друга: - Слышишь, как клювом щелкает? И действительно слышали… Точно также мы видели австралийского франта, самца лирохвостки, Менуру, исполняющего свой танец на импровизированной эстраде, и от души сочувствовали образцовым нянькам – пингвинам, этим «отцам Горио» птичьего рода! Всем им мы сочиняли биографии с разными происшествиями, а когда повзрослели, особенно гордились, если удавалось составить историю, ничуть не нарушив схему строгой информации, почерпнутой из руководств, где менее всего заботились о лирической окраске повествования. Нет, никто из нас не стал зоологом, орнитологом или ботаником. Но, по сей день мы сохранили и, наверное, сохраним навсегда, неписаную летопись нашего детства, и пока все были еще живы, при встрече подмигивали друг другу: «А слышишь, как клювом щелкает?»… Но что толку рассказывать, почему и как мы стали придумывать рассказы. Итак, - немного экзотики. Я расскажу о наших былых выдумках более чем через полвека, когда судьба занесла в иные края и окружила множеством интересных людей, а сестры давно покинули всех нас, живых... СТАРЫЙ ВОЖДЬ Прощание. – Место действия – знойные дюны у синих вод Нила и старый датский город Рибе. В таком городе, наверное, по сей день водятся гномы. Действующие лица – аист Германн и две его супруги, а также старый чудак-поэт и маленький мальчик с лепешкой. Представим себе, что за дюнами садится солнце. Розовеют воды Нила. Небо – как голубоватый шелк. Повеяло вечерней прохладой. Где-то совсем близко заквакала лягушка. Старый вождь, который заночевал в кустах папируса на левом берегу Нила, обрадовался: утренний завтрак – рядышком. Старый вождь не менее пятидесяти раз совершал перелеты между Холодной Землей и Жаркой Землей. Более двадцати раз возвращался в свое гнездо, в добром датском городе Рибе, и каждый раз выращивал новые выводки аистят. Сколько с ними хлопот! А где они теперь? И подумать только, что римляне ставили в пример человеку именно аистов, которые заботятся о родителях и даже несут их на спине во время полетов! Видно времена здорово изменились. Вот сидит он здесь один, и старые крылья отказываются служить ему, а рядом с ним никого, кто понес бы его на себе и доставил в родное гнездо. Старому голенастому аисту обидно и страшно. Он очень стар, испытанный вожак, датский аист Германн. Его перья как бы присыпаны сероватой пылью, лапы затекают, и он, то и дело, поджимает то одну, то другую, и в стопах, видимо, что-то разладилось, потому что, бывает, он даже теряет равновесие. Его ярко красный клюв, - великолепный клюв, который склонял к нему сердца аистинных красавиц и держал на расстоянии недругов, - теперь линяло-розовый и как будто тянет вперед дряхлую голову, на которой оперение все больше редеет. Но если клюв и перья состарились, то сердце не забыло прошлое величие, опыт утомительных полетов, маленькие и большие победы, одержанные в стае, любовь двух его верных подруг, Минны и Хельгер. «В старости – утеха в воспоминаниях», постоянно твердит дед Жумахан, о котором мы не раз вспоминали в других главах, и по негласной договоренности всего семейства, посвятили именно ему эту историю, хотя мои сестры его не знали, и он о них тоже едва наслышан. Детство Германна. – Вот он идет гуськом с тремя братьями по краю родительского гнезда. Ступает осторожно, потому что боится упасть. Один, два, три круга. Отлично! «А теперь, - говорит мать, - хорошенько разверните крылья и… смелее: облетите вокруг дома. Я с вами, так что не бойтесь, ну, кышш!» Потом наступил конец лета и вся жизнь превратилась в сплошные упражнения. Близился день Великого Испытания. Мать очень беспокоилась, хотя и делала вид, что, мол, - ничего особенного. И, тем не менее, с утра до вечера гоняла по небу своих молодцов, и они едва успевали перехватить на ходу червячка-другого. Потом на смену их тренировал отец, потом снова мать, и так целые дни! Маленький Германн до смерти уставал, но родители были непреклонны. Зато как они сияли, Отец и Мать, в знаменательное августовское утро, когда горделиво вернулись в свое гнездо со всеми четырьмя отпрысками, живыми и невредимыми после Великого Испытания! По пути они пролетали мимо маленьких трупов с разможженными головами, и старались туда не смотреть. Это были неудачники, которые не выдержали испытания и не могли участвовать в перелете, и тогдашний Вожак умертвил их, как и должно. Что касается осиротевших родителей, Отец презрительно щелкнул клювом: «Поделом! Воспитывать детей – это уметь надо!» Как и многие родители, успехи детей он считал следствием собственных добродетелей. … И был день на лугу. Германн, играл с ребятами, которые пасли гусей. И среди ребят – мальчик Нильс, и он, Германн, все ловил его за рукав… Потом убегал Германн, а Нильс его догонял. Где эти ребята теперь? Что стало с Нильсом? И где гуси, которые паслись на лугу, и так важно шествовали вперевалочку, пренебрежительно косясь на юного Германна! Наверное, давно попали на сковороду и съедены без остатка, вместе со всей их важностью… * * * Сожаления. – В хижинах и дворцах Каира зажигаются огни. Наступила ночь. Это самая печальная ночь, которая неизбежно наступает для каждого старого аиста. Завтра, в всплеске крыльев, стая поднимется в воздух и покинет Египет. Полетит над Малой Азией в синюю даль, на север, к родным гнездам. Полетит без него. «Главное – стая!» «Никаких калек!» «Долой отстающих!» – сколько раз он сам орал все эти глупости, когда был еще совсем молодым вождем, и только с годами успел научиться терпимости к старикам и бессильным. В своей слепой преданности Стае сколько раз осуждал он на изгнание таких, которые еще могли летать? А теперь его самого исключили из Стаи навсегда, пока Великая Ощипанная не вышибет его из самой жизни… Супруга его Хельгер, конечно, улетит завтра со всеми и, конечно, уже сделала новый выбор. С такими серебристыми крыльями и коралловым клювом в одиночестве не засиживаются. Но ему все равно. Сейчас он все чаще думал о Минне, о верной грубоватой, хозяйственной Минне, которую любил всю жизнь. Гнездо они свили себе не на трубе, как его Отец и Мать, а за городом, на отличном тележном колесе. Оно неизвестно как и очутилось на шесте. Видно, хозяева дома намеренно приготовили для них с Минной фундамент будущего жилья. В Рибе всегда любили аистов. Колесо было выкрашено красной краской и на него не забыли положить цинковое днище. Вместе с Минной он доставлял стройматериалы, а Минна проворно их укладывала. Они быстро заполнили дно ветками и сухой травой, а вокруг устроили заборчик, не очень высокий, но надежный: через него не могли выкатиться яйца или перемахнуть будущие малыши. Счастливая пора. – Как они радовались новому гнезду! Германн все время поднимался в воздух и летал над своим домом, чтобы лишний раз полюбоваться им сверху, потом возвращался к Минне, которая встречала его, весело пощелкивая клювом. Крылья ее сверкали на солнце, и вся она словно затянута в узкое блестящее черное платье. Обоим им нравилось играть в светских молодоженов и они отвешивали друг другу бесконечные поклоны: «Здравствуйте, сударыня! Здравствуйте, сударь!» «Как вы поживаете, сударыня? Как вы поживаете, сударь?» И сударь, гордясь своими широкими крыльями, концы которых выходили за края жилища, подходил к своей подруге и вовсе скрывал ее под ними… Через неделю, едва лишь забрезжил сероватый рассвет, и Германн еще сладко спал, Минна громко защелкала клювом и потянула его за крыло. В гнезде лежало яйцо. Белое, матовое, удлиненное, оно лежало на их ложе и похоже было, что оно заполняет все гнездо. А потом яиц стало четыре, и тридцать дней подряд Минна, которая отнюдь не слыла домоседкой и придерживалась самых передовых взглядов настолько, что не пожелала дышать дымом из трубы, как это делали их родители, и настаивала на постройке гнезда на свежем воздухе («малышам прежде всего нужен чистый воздух!») – Минна в течение тридцати дней не выходила из гнезда. Днем и ночью сидела на яйцах, и весь ее облик светился неприхотливым счастьем, а он приносил ей пищу, которую она принимала кончиком клюва, томно и даже немного жеманничая. Потом, один за другим, из яиц вылупились пушистые комочки и началась адская канитель. Целый день, - девять, десять, до четырнадцати раз в день, - он носил в гнездо пищу и вкладывал малышам в клюв. Теперь Юный вождь - детище облаков, стал просто механизированной нянькой! Минна то грела детей, то проветривала детей, то любовалась детьми, а для него – ни единого взгляда. Потом комочки превратились в невообразимо суматошный хоровод птенцов и целый день щелкали клювами. Теперь они ели реже, но зато какими порциями! Они шумели и не умещались в гнезде. Жизнь стала невыносимой, и когда они начали летать, родители с облегчением вздохнули. Но ненадолго. Впереди было Великое Испытание и Германн с Минной должны были сделать для своего потомства все, что некогда сделали для них их родители. Они обязаны были дать им путевку в перелет, после чего станут снова свободны. * * * Путешествие. – Гнездо – это очень мило, но не сидеть же в нем всю жизнь! Как только они выполняли свой долг по отношению к очередным аистятам и выучивали их держаться в воздухе, не хуже чем другие их сверстники, они расставались с ними без особых сожалений. Потом начинали тренироваться вдвоем, чтобы отряхнуться после семейного затишья, и, наконец, наступал день перелета, и они улетали рядышком, беззаботные, всегда во главе стаи, потому что летали быстро и высоко. Они пролетали сперва над колокольнями и трубами Германии, потом над Чехословакией и Польшей в густом сосновом покрове. Вот аккуратные дороги и деревянные горные домики, «шалэ», - значит летим над Австрией. Большая река змеится к югу. Значит внизу Балканы. Возделанные поля внизу казались заплатами. А иногда под стаей стелились густые облака или пеленами ниспадал туман. Ближе к югу к ним присоединялись другие стаи, и к воротам Босфора подлетала уже целая крылатая армия. Потом все вместе поворачивали к востоку, потому что аисты лететь над морем не любят. Куда приятнее и спокойнее лететь вдоль сирийских и палестинских берегов, меж сверкающим морем и сверкающей пустыней, до дельты Нила, похожей на пальцы, растопыренные в песке, а ниже – Красное море, которое вообще-то походит на синее озеро. И тут открывалась перед ними обильная пищей Африка, с ее тучами саранчи. Юный Вождь и его подруга больше всего любили догонять саранчу, особенно когда на спинах у них устраивались мухоловки, которые как маленькие соколы устремлялись вслед упущенному ими насекомому. И сколько воспоминаний об их перелетах! Однажды ночью – стая часто летала по ночам при лунном свете, под звездами, а днем останавливалась, чтобы найти корм, - однажды ночью, они увидели издалека землю в огне, воздух пронизывали лучи света, огненные ядра неслись над землей с устрашающим воем. Может быть, это было над Германией? А, может быть, над Россией? Аисты решили, что наступил конец света. Но потом оказалось, что другие стаи уже видели подобные вещи и что это просто одна из опасных игр двуногих обитателей земли… Размышления. – А как-то в Смирне Германн невольно стал соучастником преступления. Один местный аист обратился к нему за помощью. Германну неудобно было отказать, и к его величайшему удивлению оказалось, что речь идет о казни. Супруга смирнского аиста, которая пыталась спрятать в своем гнезде вылупившихся птенцов неясного происхождения, понесла наказание за неверность. Ее убили, гнездо опрокинули и сломали. А потом узнали, что мальчишки из озорства подложили в гнездо куриные яйца. Вспоминать об этой истории было тяжко, тем более, что в своем собственном гнезде Германн не раз видел какого-нибудь тощего выродка, которого тут же поспешно умертвлял и выкидывал из гнезда. Минна совершенно равнодушно относилась к этим экзекуциям, а он не задавал лишних вопросов. Теперь же с ужасом подумал, что ведь это наверное были его собственные отпрыски, вылупившиеся позднее других, и более слабые, чем остальные птенцы, а потому столь отличавшиеся от них по виду. Значит, он убивал своих собственных детей, только за то, что они оказывались менее удачными, чем остальные! Чтобы отвлечься от грустных мыслей, Германн подумал о самом прекрасном зрелище, которое ему довелось видеть за всю его жизнь. Это когда они с Минной и всей стаей присутствовали при невообразимом редкостном явлении, которое, говорят, бывает не чаще раза в столетие. Им посчастливилось увидеть так называемую «птичью карусель», когда большие и самые разнообразные стаи встречаются в полете, и каждая из них, как бы загипнотизированная движением другой, присоединяется к ней, и так стаи подцепляются друг к другу и образуют гигантский крылатый манеж, в котором дикие гуси и лебеди кружатся вокруг ласточек и скворцов, цапли подзадоривают журавлей, а чайки пляшут бок о бок с воронами и грачами. Как будто бы все перелетные птицы собрались на таинственную небесную сходку… * * * Возвращение. – На родину Германн возвращался обычно первым и приступал к очередному ремонту гнезда. За долгие годы оно, конечно, перестало быть ультрасовременным жилищем, и скорее походило на старые, облагороженные веками одинокие замки. На краю гнезда давно вырос куст шиповника. Германн каждый год осматривал свое жилище, укреплял края, и очень гордился, что ни разу, ни один бездомный аист не посмел завладеть его гнездом, как это часто случалось с другими. Да и кто вздумал бы померяться силой с Юным Вождем, авторитет которого был признан безоговорочно! И Минна каждый год спокойно возвращалась в заботливо подремонтированное гнездо, и на краю гнезда приветствовал ее шиповник в цвету. Товарищи по стае прилетали к ним в гости с семьями и каждый сообщал услышанные и увиденные новости, и часто это бывали удивительные истории, о которых Германн охотно вспоминал и сейчас. Так, однажды летом, где-то в Фессалии, в полдень, все аисты вдруг покинули свои гнезда и поднялись в воздух с таким шумом, что жители местечка вышли из своих домов взглянуть, что случилось с мирными и обычно спокойными птицами. И в это мгновение страшный толчок всколыхнул землю, дома рухнули и большая часть жителей, оказавшихся на улице, осталась невредимой. Рассказывали также о некой героической матери, которую знала вся Дания. Как-то загорелась соломенная крыша, на которой жили аисты, и гнездо, где находились птенцы, запылало. Тогда мать закрыла беспомощных птенцов своим телом, и взмахами широких крыльев пыталась отогнать пламя от детей. Когда пожар потушили, то в гнезде нашли обугленное тело матери, под крыльями которой сидели птенцы, живые и невредимые. Во время другого пожара целая семья аистов носила в клювах воду и поливала пламя, которое в конце концов потухло. Вот какие истории рассказывали друг другу товарищи по стае на старых крышах старого города Риб, когда еще жива была Минна… * * * Утрата. – Во время их последнего совместного перелета в Египет, над ними свирепствовал злой рок. В тот год были страшные грозы, и когда стая, чтобы избежать очередной грозы, перелетала через Карпаты выше обычных своих 1300 метров, Вожак рухнул вниз, сраженный молнией. Стая всполошилась, но Юный Вождь, который всегда летал рядом с Вожаком, кое-как довел до очередной стоянки своих напуганных товарищей. Самое страшное было впереди. Когда они летели над Суэцким каналом, с трудом борясь с воздушными вихрями, на них налетел смерч, и гигантский столб воды швырял аистов на берега Египта. Вот тогда-то он потерял Минну. Измученный, полумертвый, вопреки всему, пытаясь привести остатки несчастной стаи к месту, Германн потерял силы, и подхваченный ветром, очутился совершенно один в каком-то саду в Меади, предместье Каира. И некий поэт, которого соседи считали странным человеком, приютил его, лечил, кормил, а самое главное, очень ему сочувствовал. Вскоре Германн примкнул к какой-то совсем незнакомой стае, которая отнеслась к нему терпимо, и вместе с ней снова попал на родину. Здесь ждало его пустое гнездо. Он его избегал и все больше находился у кого-нибудь из прежних друзей. А потом, - силы вновь прибыли, Германн опять мечтал о полете, и вновь вскипала в нем радость жизни. Вскоре он стал Верховным Вождем всей датской стаи, и тут маленькая Хельгер, - очень тщеславная юная особа, - стала выказывать ему всяческие знаки расположения, так что Германн вернулся с ней в свое старое гнездо, где опять появились аистята. Вместе с Хельгер они не раз летали в Египет, и он повел ее к странному человеку, который его приютил, потому что ему хотелось поблагодарить его за сочувствие, но больше от того, что тот видел его жалким и растерянным, и теперь он непрочь был показать ему, что он, Германн – верховный Вождь, которому подчиняется целое племя аистов, и что за ним постоянно следует почетный эскорт… * * * Расставание. – Короткая ночь близится к концу. Серебристый лунный челн уплывает все дальше по бледному шелковому небу. А за высокими иглами минаретов уже показался край алого диска. В воздухе дрожат первые призывы муэдзинов. Вчерашняя лягушка зашевелилась. Старый Вождь проворно схватил ее, подбросил в воздух, поймал и проглотил. А потом послышался рокот клювов и лап, взмахи крыльев. Стая собиралась к отлету. По обычаю, каждый из аистов пролетал над покинутым, как бы прощаясь с ним навсегда, потом резкой спиралью взмывал вверх. Церемония прощания длилась долго, так как стая была большая, и с Вождем прощался каждый в отдельности. Но вот уж вся стая в воздухе, и в легком утреннем сиянии устремляется к северо-западу… * * * Мимо Германна прошел мальчик. Он гнал перед собой буйволицу. При виде иста мальчик остановился и дружелюбно закивал ему: «Здравствуйте, дяденька, доброго утра!» – сказал он старику на языке детства и протянул Германну кусочек лепешки, которая еще не успела остыть. Про лепешки мы досочиняли много позже, вместе с Маратом, и чуть не разревелись, так жалко нам стало Германна. А когда рассказали эту историю Егору, он признал, что «как-то щемит душа»...
|
|
|
